Максим Кантор - Совок и веник (сборник)
– Автор заблуждается, – терпеливо возразил Ханс Петер, – по-немецки говорить «цецки-пецки» не надо. Такого слова нет.
– Это нарочно, Ханс Петер! Нарочно! Здесь все перевернуто, поставлено с ног на голову для смеха.
– Ха-ха, – сказал Ханс Петер, – я понимаю юмор этой пословицы. Он очень смешной. Но будет еще смешнее, если сказать правильно. Я даже думаю, что в пословице, которую придумал народ, все правильно сказано, ты просто забыл порядок слов. Звучит пословица так: «По-немецки – бутерброд, а по-русски – цецки-пецки». Так даже будет еще смешнее.
– Да, – сказал Зепп, подчиненный Ханса Петера, – так будет гораздо смешнее. «По-немецки – бутерброд, а по-русски – цецки-пецки». Вот это смешная пословица. Ха-ха.
– Но в русском нет слова «цецки-пецки».
– В немецком, – уточнил Ханс Петер, – такого слова тоже нет. Именно это мы стараемся тебе объяснить. Ты теперь понял всю нелепость ситуации?
– Понимаешь, – сказал я, – слово «цецки-пецки» – это бессмыслица. Это чушь. Это сознательно произнесенная абракадабра.
– В немецком языке, повторяю, – терпеливо повторил Ханс Петер, – такого слова тоже нет. Это не имеет никакого смысла.
Зепп давал высказаться старшему по званию и молча кивал, подтверждая мысль директора музея.
– В немецком языке, – развил свою мысль ХансПетер, – есть слово «бутер» – оно означает масло, и слово «брот» – оно означает хлеб. То есть я хочу сказать, словосочетание «бутерброд» – не является чуждым немецкому словарю. Отнюдь нет. Хотя мы и не употребляем слова «бутерброд», оно не чуждо нашему языку. Однако ни слова «цецки», ни слова «пецки» у нас в словаре нет. В силу этого и сочетания «цецки-пецки» тоже быть не может. Я предполагаю, что если поискать в русском словаре, ты можешь найти аналоги слову «цецки» или слову «пецки», и тогда все встанет на свои места.
– Возможно, – позволил себе замечание Зепп, – это словосочетание взято из языков тех республик, которые входили в состав Советского Союза.
– Да, вполне разумно, – согласился Ханс-Петер, – я бы поискал среди этих ресурсов также. Например, можно поискать в словаре Туркменистана.
– Или Узбекистана, – сказал Зепп.
– Ханс Петер! – сказал я. – Разве ты не видишь, что вся прелесть этой пословицы в ее нелепости? Здесь вся штука в незнании языков. Пословица предполагает, что по-немецки слова звучат нелепо и неразборчиво, а по-русски все понятно. Как же ты не видишь, что в этой пословице много самоиронии! Вот смотри: данная пословица утверждает, что «цецки-пецки» – это немецкие слова…
– Ошибочно утверждает, – заметил Ханс Петер.
– Да, утверждает ошибочно. Согласен.
– Рад, что мы прояснили этот пункт. Наконец-то.
– Заведомо ошибочно утверждает, да! Автор пословицы…
– Значит, есть конкретный автор?
– Да нет же! Автор – народ! Вот я и говорю, что автор пословицы, то есть народ…
– Тогда я бы не стал употреблять слово «автор». Скажем так, автор имперсонален.
– Хорошо! Народ, придумывая эту пословицу, знал, что словосочетание «цецки-пецки» – просто набор букв, бессмыслица! Знал отлично!
– Но зачем использовать бессмыслицу? – поинтересовался Ханс Петер.
– Особенно странно использовать бессмыслицу в том случае, – позволил себе замечание Зепп, – если речь идет о различии языков, о сравнении морфем.
– Верно, это работе по изучению чужого языка не поможет, – поддержал Ханс Петер реплику подчиненного, – для чего же использовать бессмыслицу?
– Чтобы показать свое представление о чужих языках! Чтобы показать, что у иностранцев все звучит непонятно! Вот у нас, у русских, говорит пословица, все звучит предельно ясно – и тут же приводится немецкое слово. Это ведь парадокс, нонсенс! Сказать, что у русских понятные слова – и привести в качестве примера слово немецкое! В этом состоит ирония пословицы. Ведь слово «бутерброд» нерусское. А пословица утверждает, что оно русское. Это ирония такая у народа. Самоирония, если угодно.
Мне показалось, что я объяснил все понятно. Я даже немного устал. Вероятно, я говорил избыточно длинно, но это было необходимо, надо же наконец все растолковать.
– Я понял твою мысль, – сказал мне Ханс Петер. – Ты хорошо все объяснил, и насмешка над самодостаточностью культуры мне кажется остроумной. Да-да, это смешно. Самоирония культурного дискурса – это всегда смешно. Однако данная острота звучала бы более осмысленно и последовательно, если бы ты сказал так: «По-немецки – бутерброд, а по-русски – цецки-пецки». Видишь ли, тот факт, что русские неправильно производят слово «бутерброд» из двух составных «бутер» и «брот» и ведет, полагаю я, к образованию таких непонятных сочетаний, как «цецки-пецки».
– В сущности, заведомую нелепость словосочетания «цецки-пецки» мы и должны рассматривать как своего рода рефлексию на образование слова «бутерброд», – сказал Зепп.
Он недаром ел музейный хлеб, этот парень. Он отстаивал разумные позиции семантики так стойко, как некогда его предки, сопливые мальчишки из «гитлерюгенда», когда дрались за Зееловские высоты.
– Образование слова «бутерброд» и порождает рифму – русское слово «цецки-пецки»!
– Слово не русское, – я чувствовал, что разговор зашел в тупик.
– Хорошо, туркменистанское.
– Ханс Петер и Зепп, – сказал я в ответ, – вы напрасно подходите к делу так серьезно. Это просто смешная пословица. – Признаюсь, мне она уже смешной не казалась, эта пословица. – Вся соль – в ошибках. В ошибках! По-немецки – цецки-пецки, а по-русски – бутерброд!
– По-немецки – бутерброд! – Ханс Петер заговорил резко. – Пусть с оговорками, но я могу допустить такое звучание. Пусть! Это нелепо – но пусть! Бутерброд! Ха-ха! Ирония! Но не цецки-пецки! Цецки-пецки – это по-русски.
– По-туркменистански, – сказал Зепп.
– Да, возможно, по-туркменистански.
Я уходил из музея с тяжелым чувством. Зачем только я заговорил про этот бутерброд? Так иногда бывает, когда споришь о Сталине и демократии, фашизме и социализме – как правило, собеседники настолько возбуждены своей гражданской позицией, что ничего вокруг не слышат. Но тут-то никакого Сталина – просто цецки-пецки. Потом я ехал в аэропорт, летел в Лондон, добирался до Брикстона, до своей Coldharbour lane. Пришел в мастерскую, толкнул дверь.
Мэлвин с Колином играли в «свинок». Розовых свинок делают из плотной резины, они размером с полпальца, фигурки выполнены так, что свинка получается кубической – она может стоять на лапках, на носу, лежать на боку и на спине. Надо подбросить свинку, в зависимости от того, как она упадет на стол, начисляют очки: упала на бок – одно очко, на спинку – два, на нос – пять.
– Come, come, piggy! – приговаривал Колин, подбадривая свою свинку.
– У нас в России такая же точно игра, – сказал я ребятам. – Только подбрасывают спичечный коробок.
– Bloody рушен подбрасывают коробок спичек? – Мэл ушам своим не верил. Рассказы о бедности, что свирепствует в России, получили основательное подтверждение. – Вы в Москве играете в коробок спичек? Не можете сделать такую вот маленькую свинку? – Он глядел на меня с недоумением. Если такой малости твой народ не мог осилить, говорил его взгляд, то поздно рассуждать о свободе и демократии.
– Это очень удобно, – пытался я оправдаться. – Коробок спичек всегда под рукой.
– Спички! – Мэл был поражен. – Интересно, во что играют французы?
– В чеснок! – Колин засмеялся.
– Точно. Fucking French garlic! Они кидаются чесноком. А немцы?
– Немцы… немцы… – Колин растерялся, выдумывая обидное. – Немцы кидают колбасу!
Я решил, что сейчас самое время рассказать ребятам про комичный случай в немецком музее – и рассказал. Было немного трудно перевести, но я справился. Мэлвина крайне заинтересовало понятие «бутерброд».
– Это что, сандвич такой? Вы в России не знаете простого слова «сандвич»? – Он глядел на меня с жалостью. Мало того, что свинок произвести страна не может, но и слова «сандвич» люди не выговаривают. – Бутер-брод. Это что значит? Баттер-бред?
– «Баттер» по-немецки будет «буттер». А «бред» будет «брот».
Мэл помолчал.
– Баттер-бред. А ветчину или тунца, они что, в сандвич не кладут? Только масло?
– Кладут, конечно.
– Или, например, семгу. Можно положить семгу. Я вот люблю сандвичи с семгой.
Перед ним на столе лежал большой пакет с сандвичами – до ланча было еще часа полтора.
– У немцев хорошая ветчина, – сказал справедливый Колин. – И сандвичи нормальные. Но все-таки немцы – смешной народ! Сами не знают, какие у них слова есть, а каких нет!
– Crazy! Свой язык выучить не могут! Сиськи-письки не знают! – по-английски нет звука «ц». Поэтому Мэлвин переиначил слово и вместо «цецки-пецки» говорил «сиськи-письки», чем внес вульгарность в наш разговор. – Нет, Макс, я не пойму, как можно не знать собственный язык!
– Мэл, – объяснил ему Колин, – «сиськи-письки» – так немцы называют русский сандвич. А русские – называют немецкий сандвич «баттер-бред».
