Маша Царева - Женщины Никто
Поля улыбнулась. Жаль, что у нее совсем, совсем нет настроения впускать в свой потревоженный ненужными воспоминаниями мир посторонних. Пусть даже и тех, у кого с чувством юмора все в порядке.
В дверь постучали, вернее, тихо поскреблись. Полина возвела глаза. Опять. За что ей такое? Если бы это случилось года полтора назад, если бы тогда Роберт, пусть даже пьяный, пусть даже не способный формулировать мысли и фокусировать взгляд, пусть даже только что побывавший у проституток‑близняшек, явился к ней посреди ночи, она бы пела от счастья. А сейчас ей хотелось спрятаться с головой под одеяло и сымитировать собственное отсутствие. Но она знала, что ничего не получится: у Роберта такой характер, что он и дверь способен выломать. Неужели он передумал ехать к болгаркам? Или (что более вероятно) адрес потерял?
Полина плотнее запахнула на груди халат, а вот очки снять и не подумала. Пусть видит ее истинное вечернее лицо, может быть, эта будничность его отрезвит? Прошли те времена, когда она вставала за двадцать пять минут до звона его будильника, чтобы конспиративно накрасить ресницы.
Но за дверью оказался не Роберт. А некто заплаканный, нечесаный, сгорбленный и до того несчастный, что она с трудом опознала в этом жалком существе блистательную Анфису.
— Ты? — выдохнула Полина.
Ее глаза были красны, губы тряслись, плечи вздрагивали, нос распух, а из искривленного в гримасе горечи рта доносились не то сдавленные рыдания, не то жалобные стоны. Она попыталась что‑то сказать и не смогла. Сделала шаг вперед, но ее колени подкосились, и она упала на ковер.
Полина закрыла дверь и заметалась по номеру. У нее был некоторый опыт общения с истеричками: в свое время холодная Ларочка удивляла ее и не такими сценами. Стакан ледяной воды, вылитый на темечко, хлесткая пощечина, стопка коньяку, чашка горячего чая с лимоном — и невменяемая истеричка превращается в человека, способного вести дискуссию. Вот и на Фису эти нехитрые манипуляции подействовали, по крайней мере, она перестала всхлипывать. Но крупные обильные слезы все еще текли по ее загорелым щекам.
— Ты что творишь? — строго спросила Поля. — Напилась?
Анфиса покачала головой.
— Зачем… Зачем он так со мной? Он что, нарочно это делает? Это такая разновидность садизма, да?
— На твоем месте я бы спросила у него лично, — хмуро ответила Поля. Еще не хватало вступить в клуб обиженных Робертом Лэппером теток. Подружиться с этой куклой.
— Но ты же с ним встречалась. Вы же так долго вместе были. А я с ним всего пять месяцев. И начиналось все так хорошо. Я думала, что он лучший мужчина в мире…
— Это он умеет. Знаешь что, шла бы ты спать.
— Как будто у меня получится уснуть! — в отчаянии воскликнула Фиса, поднимаясь с пола.
С мокрой головой, с прилипшими к воспаленным щекам волосами, с распухшим носом и зареванными глазами она больше не смотрелась роковой красоткой.
Она подошла к окну и зябко поежилась, хотя в номере было тепло.
— Но от меня‑то ты что хочешь? — Поля присела на краешек кровати. — Прости, но мы в разных лагерях. Впрочем, могу дать тебе телефон своего психотерапевта.
— Да ладно тебе, — примирительно улыбнулась Фиса. — Ты же нормальная баба. Все понимаешь. И не злая. Может, выпьем?
— Я не в том возрасте, чтобы пить по ночам, — холодно ответила Полина. — И потом, по твоему поведению я не заметила, что ты считаешь меня «нормальной бабой».
— Ну прости. Я ведь так его ревную. Да я каждую готова убить, каждую, которая посмеет к нему приблизиться. А мне сначала показалось, что ты подбиваешь к нему клинья. Да он и сам так говорил. А здесь, в Генуе, я увидела, что ты к нему ничего не чувствуешь.
— Какое совпадение, — усмехнулась Поля. — Кажется, и сама здесь увидела, что ничего к нему уже не чувствую.
— Кстати, я так до сих пор и не поняла, зачем тебе вообще сдалась эта работа. У тебя и деньги вроде есть, и связи, и даже относительная известность. И вдруг так крутануть хвостом, устроиться девочкой на побегушках. Вся тусовка была в шоке.
— А мне на это наплевать, — с вызовом ответила Полина. — Мне через два года сорок, а я всю жизнь была никем. Женщиной‑никто, понимаешь? Единственное, что у меня есть, — это моя внешность. Я выгляжу максимум на тридцать, но на самом деле мне сорок, понимаешь? И я всегда зависела от мужиков, от чьего‑то мнения, от Роберта. Уверена, ты прекрасно знаешь, что это такое — зависеть от Роберта. Я цеплялась за мой иллюзорный мирок, все надеялась найти кого‑нибудь, от кого приятно будет зависеть. Выходила в свет, и все мне завидовали. Роскошная Полина Переведенцева, московская принцесса, тварь, но со вкусом. А потом у меня нашли опухоль в груди. И я поняла, что мой мир ничего не стоит, вообще ничего. А потом выяснилось, что рака у меня нет. И мне захотелось стать по‑настоящему свободной. В том числе и от Роберта. Вернее, в первую очередь от него. И я не знаю, зачем я тебе все это только что сказала. Уверена, что ты все равно ничего не поняла.
— Да нет, почему же… — слабо улыбнулась Фиса. — Ты на меня не обижайся. Я так себя вела. Специально тебя унижала.
— Какие обиды, девочка? — усмехнулась Поля. — Ты не в той весовой категории, чтобы я на тебя обижалась, уж прости.
Анфиса смахнула слезинку и почесала нос. Без косметики она выглядела девчонкой. Какие там двадцать три года. Детский сад. А глаза словно два пустых аквариума — вода красивая, прозрачно‑голубая, и декоративные камушки живописно разложены на дне, только вот все рыбки давно передохли.
Вместо того чтобы уйти, она зачем‑то опустилась на пол, на ковер, и поджала колени к груди.
— Он всегда так со мной поступал, всегда. Я‑то, когда его встретила, думала, что вот оно наконец, настоящее.
— Знакомые ощущения, — хмыкнула Полина. — Девочка, ну что ты от меня хочешь? Веселого девичника у нас не получится. Вряд ли я смогу поднять тебе настроение. Если тебя это утешит, могу, конечно, сообщить, что со мной он тоже был таким. Все было идеально, даже не верилось, а потом — бац! — появляется какая‑нибудь очередная профурсетка, и он отдаляется, словно привороженный. Ты переживаешь, места себе не находишь, но он через какое‑то время возвращается, и все становится как раньше. И каждый раз ты почему‑то веришь в то, что профурсетка была последняя.
— Но зачем? — Анфиса всхлипнула. — Зачем он это делает? Еще два месяца назад я сама предлагала ему расстаться. Тогда я чуть не наглоталась таблеток, остановилась в самый последний момент. Я думала, он обнаружит мое бездыханное тело и поймет …
Полина не смогла удержаться от неуместного смешка. Живо представилось, как эта девочка сначала долго плачет под старые хиты Мэрайи Кэри, потом зажигает свечи, переодевается в непременно белое вечернее платье, красиво укладывает волосы. Под ее зареванными глазами потеки поплывшей туши, но ей кажется, что так даже лучше, в смерти должен быть изъян. Она раскладывает на фарфоровой тарелочке разноцветные пилюли, глотает их одну за одной, а потом для верности надевает на голову пакет. Хотя нет, Анфиса ни за что не надела бы пакет — такие, как она, до последнего момента надеются, что их спасут и оценят.
— Он бы не понял, — сказала Поля. — Понимаешь, он подсаживается на любовь, как наркоман. Твои чувства для него как героин. С одной стороны, он от них зависит, поэтому не даст тебе так просто сорваться. С другой — наркоманам все равно, у какого дилера покупать наркотики. Так что если с тобой что‑то случится, появится другая. Он это умеет, поверь мне.
— Это невозможно, — крупные, словно восковые, слезы снова потекли по бледным Фисиным щекам. — Он про меня все‑все знает. Я его с мамой познакомила. А когда мы были в Риме, он сказал…
— Он сказал, что ему будет любопытно наблюдать за тем, как ты стареешь, — с циничной улыбкой закончила за нее Полина. — Он уверен, что ты будешь стареть красиво, а он всегда будет рядом, будет с любовью смотреть на то, как время расписывается на твоем лице.
— Откуда ты…
— Он мне тоже это говорил. Правда, не в Риме, а в Париже. Обаятельный, гад. Не принимай его близко к сердцу.
— Но как же…
— Просто расслабься. Наслаждайся моментом, если ты уже до такого доросла. А как только в тебе проснется материнский инстинкт, беги от него подальше. И найди мужчину, который будет любить тебя. Поверь мне: это гораздо более перспективно, чем самой подыхать, любя.
— Ты такая умная, — протянула она, рассмешив Полину.
Даже злость на эту нагловатую манипуляторшу куда‑то испарилась. Под фарфоровой маской светской стервы испуганная маленькая девочка, из тех, что любят сладкое, мечтают о широкоплечем блондине и беспричинно боятся темноты, завороженно поковыривала в носу.
— А еще я узнала о нем такое, — понизила голос Фиса. — Только ты никому, ладно?
