Маша Царева - Женщины Никто
А ведь он всегда так поступал. Всегда был с ней жестоким. Только в самом начале, когда она еще не подсела на него, как наркоманка, только тогда он вел себя как джентльмен. Он был участливым, обаятельными, заботливым, казалось, за таким мужчиной будешь как за пресловутой каменной стеной. Но стоило Полине расслабиться, как она познакомилась с новым Робертом, настоящим.
Он мог позвонить, сказать, что едет домой и чтобы Поля заказала суши и ждала его в теплой ванной, а потом отключить телефон и объявиться лишь вечером следующего дня, когда она опухла от слез, обзванивая больницы и морги. «Солнышко, у меня были переговоры, я и сам не ожидал, — виновато пожимал плечами Роберт. — Ты же знаешь, как я отношусь к работе. Да, пришлось поехать на дачу к партнеру, зато я подписал важный контракт. Нет, мобильный включить не мог».
Их первый Новый год. Как Полина его ждала — еще больше, чем в детстве. Купила в антикварном магазине старинные елочные игрушки, развесила на елке мандарины, сама засолила семгу и накромсала оливье, красиво упаковала подарки, взяла напрокат вечернее платье от Юдашкина. А он… Заскочил на минутку, вручил ей бархатную коробочку с бусами из черного жемчуга и сказал, что он обязательно должен навестить Наташу, ведь она — мать его годовалого сына. В его кармане лежала еще одна бархатная коробочка — как Полина ненавидела себя за манеру на всякий случай ревниво обшаривать его карманы! — еще одна коробочка с еще одним ожерельем! Это было даже более обидно, чем одинокий Новый год. Одинаковые подарки — бывшей любовнице и настоящей. Заскочил в ювелирный, спешно приобрел первое попавшееся в двух экземплярах.
Полина хотела познакомить его со своей единственной подругой Ларочкой. А он никак не мог выбрать времени, хотя видел, что для Поли это важно. Так они и не пересеклись, и Лариса еще долго потом над ней подшучивала.
А ее нерожденный ребенок — об этом Полина старалась не вспоминать никогда. Никогда она не была так счастлива, как в то летнее утро, когда обнаружила на спешно купленном тесте две голубые полоски. У нее будет сын, красивый и умный, как Роберт! Или дочка‑красавица, у которой будет более завидная, чем у самой Полины, судьба. Она ни за что не будет ломать дочери жизнь, она будет любить ее просто так, а не за успехи и амбиции, всегда, что бы ни случилось. И она будет одевать ее, как куколку, в смешные розовые платья.
Никогда она не была так несчастна, как в тот летний вечер, когда две полоски на ее тесте увидел Роберт. Она обставила все как праздник, она и не сомневалась, что он обрадуется. К тому времени они встречались чуть больше года и неоднократно обсуждали будущую свадьбу и будущих детей. А он. Его лицо окаменело, а в глазах было такое отчаяние, что она даже испугалась. А потом он начал говорить. Он говорил, что еще не готов. Надо подождать. Пусть его сын хотя бы пойдет в детский сад, тогда можно подумать и о новом ребенке (он так и сказал — новом ребенке). «Ты так говоришь, будто бы что‑то можно изменить, — попыталась возразить Полина. — Но ведь ребенок уже есть, срок десять недель». — «Как будто бы ты не знаешь, что можно изменить, — он отвернулся. — Десять недель не такой уж большой срок». И тут же гасил ее истерику поцелуями, не пошел на работу, чтобы провести с ней весь день, закормил ее сладостями, и все было словно как раньше, и он будто бы намекал, что может стать прежним, надежным, но в обмен на полтора часа глубокого наркоза и лед внизу ее живота.
И она чуть было не согласилась, чуть было не сдалась. Но потом одумалась — что же она делает, ведь она уже чувствует жизнь, пульсирующую внутри! Хотя, глупости, ничего она почувствовать не могла, в десять‑то недель. Зато она видела, как по‑новому светится ее лицо, и по‑новому блестят глаза, и улыбка стала другой, спокойной и мудрой, а ладонь все время тянется к пока еще плоскому животу. Зато она уже записалась на прием к модной гинекологине и купила специальные витамины и творог на рынке. Она была готова покорно ждать чуда, медитативно наблюдать за своим распускающимся пупком. И куда теперь все это деть, как от всего этого отказаться?
Тогда Роберт ушел, грустно попрощавшись. И две недели от него ничего не было слышно. Ни звонка, ни эсэмэски, ни электронного письма. А потом она его встретила, случайно, на каком‑то приеме. И он был с девицей. Моделью. Высоченной, рыжей, кудрявой, напичканной силиконом. Он что‑то ей рассказывал, а она так смеялась, как будто бы кладбищенская ворона каркала. А увенчанные длиннющими акриловыми ногтями пальцы подбирались к его ширинке, и Роберту это явно нравилось. Полину он даже не заметил. А у нее словно открылись глаза. Она‑то надеялась, что он тоже переживает, обдумывает, взял тайм‑аут, чтобы в себе разобраться. А он… И с этим мужчиной она надеялась встретить старость? И его сердце она надеялась растопить? И ему она рассказывала самое сокровенное? И его ребенка она носит под сердцем?
В тот вечер Полина напилась, а на следующий день сделала аборт. Гинекологине она потом так и не простила, что та не попыталась ее отговорить, не видела, в каком Поля состоянии, не идентифицировала безмолвную истерику.
— Я больше не хочу иметь детей, — сказала Полина. — Никогда.
— Ну что вы, вы же еще совсем молодая.
— Неважно. Я так решила. Я плачу вам. Или вы хотите, чтобы я нашла другого врача?
Гинекологиня не хотела. Полина Переведенцева наблюдалась у нее уже несколько лет. Ей сделали операцию. Затяжная депрессия мешала понять, что же она натворила. Тогда ей казалось, что любви больше не будет, это невозможно, все скупое тепло, на которое была способна она, московская Снежная королева, уже отдано. А раз так, и женские функции ей не нужны. Без них даже удобнее.
И вот теперь Полина смотрела на море и плакала, не могла не плакать. Все вернулось на круги своя. Она — стареющая одинокая кокотка, никто, ни карьеры, ни семьи, ни одной завалящей мечты, чтобы всеми силами бороться за ее воплощение. А он где‑то веселится с крепкой и смешливой, как сладкое шампанское, Анфисой. И Полина умеет чувствовать только грусть. А он вообще не умеет чувствовать ничего, кроме оргазма.
— Я могу вам чем‑нибудь помочь? — вдруг спросил кто‑то по‑русски.
Поля встрепенулась. она ненавидела прилюдные проявления слабости. Усиливающийся ветер помешал ей расслышать шум чужих шагов. И к ней подкрался загорелый улыбчивый мужчина в шортах и теннисных туфлях.
— Нет, спасибо. Не обращайте внимания, это от ветра.
Зачем‑то он уселся на теплый камень рядом с нею. Как в кино, где в самой сопливой сцене непременно появляется спонтанный спаситель. Полина отодвинулась. Спасители ей ни к чему, да и он совсем не в ее вкусе. Холеный, улыбчивый, дорого одетый, да еще и русский, сразу видно, что избалованный, бабник, в общем, Роберт номер два.
— Жаль, что у меня нет фотоаппарата. Вы так красиво грустите, что я мог бы продать ваш портрет на Сотбис и стать миллионером.
— Обычно все наоборот, я разоряю мужчин.
— Вы проститутка? — поднял брови он.
— Да, — зачем‑то сказала Полина. — Но извините, я на каникулах.
— Да бросьте. Никакая вы не проститутка. Взгляд не тот. А меня зовут Александр, можно просто Шурик, и я так давно не слышал русской речи, что готов вас расцеловать.
— Но откуда вы вообще поняли, что я русская?
— Элементарно, Ватсон, — он кивнул на торчащий из ее сумочки журнал.
Полина улыбнулась и смахнула задержавшуюся на реснице слезинку:
— Мне жаль вас разочаровывать, но я не настроена болтать. Неудачный день, плохое настроение.
— Так может быть, вместе поужинаем? Вдруг я тот самый антидепрессант? Да не смотрите на меня так, не съем. Мне просто хочется по‑русски пообщаться. Я здесь уже второй год торчу. Друзья редко приезжают.
— Зачем же переселились, если уже через два года так ностальгируете? — пожала плечами Полина, поднимаясь. Жаль, но придется отсюда уйти. От таких, как этот «Александр, можно просто Шурик», так быстро не отделаешься.
Но Александр ее удивил:
— Я художник. У меня была своя галерея в Москве, но потом я решил бросить все и перебраться в Италию. Написать что‑нибудь действительно стоящее. Друзья говорили, что я сошел с ума. Помещение, сто метров, почти в самом центре, на Красных Воротах. Продал не торгуясь. Сейчас бы это были совсем другие деньги.
— Вы пытаетесь меня разжалобить?
— Скорее заинтересовать. И заманить ко мне на ужин. У меня здесь вилла, совсем недалеко отсюда. Там работает Лучана, и таких замечательных равиоли…
— Не спешите, — Полина поправила сумку на плече и опустила на глаза темные очки. — Я вовсе не собираюсь с вами ужинать. У меня деловая поездка и вряд ли будет свободный вечер. Что ж… Всего хорошего.
