Виктор Ремизов - Воля вольная
Никакой «Записки в правительство от жителя поселка Рыбачий Александра Звягина» не вышло. Студент извел гору бумаги и так устал от собственных возмущений по поводу жизнеустройства, что на вторую ночь уснул прямо за столом. Утром, тем не менее, главным было ощущение, что делать что-то надо, что просто так сидеть уже нельзя.
Оделся и пошел к Нине Кобяковой, с которой толком и знаком-то не был, и, преодолевая неловкость, предложил какую хочешь помощь, если что надо… Спросил, что Степан взял с собой в лес, а что не успел, Нина и так-то не особенно понимала, чего он хочет, а тут и совсем замолчала. Студент помялся, извинился и ушел.
И опять сидел и думал, отчего так все устроено по-дурацки, и почему люди не верят и боятся друг друга. После обеда отправился к своему дружку командиру вертолетчиков Николаю Ледяхову. В магазин заехал конфет девчонкам купить, потом на берег к корейцам за крупной вяленой корюшкой смотался.
Ледяхов был женат и имел двух светленьких девчонок-хохотушек пяти и шести лет. Дом у него был большой: длинный застекленный коридор, просторная кухня с удобной для готовки печкой, гостиная и две спальни. Все, хоть и деревенское, но добротное, начиненное последней японской техникой. Жена гладила в гостиной и смотрела телевизор.
Сели на кухне. Солнце в окне как раз опускалось в тайгу, которая начиналась сразу за огородом. Забор был сделан из узких зеленых металлических секций взлетно-посадочной полосы. Американцы, во время войны, отправляя самолеты по ленд-лизу, весь Север и Дальний Восток обеспечили такими полосами подскока. Служили они до сих пор и даже на заборы хватало. Два года назад несколько секций разворочал медведь, и они так и остались торчать кривыми зубами в ограде.
Оба были непьющие, оба здоровые, сидели друг против друга в вечерней полутьме, не включая света, поглядывали на закат и чистили корюшку. Чаем запивали. Студент рассказывал Николаю про обыски и уговаривал втихую слетать к Кобяку на участок и забросить тому снегоход и шмотки. Говорил вполголоса, Ленка у Николая была остра и на мозги, и на язык, и Студента как ближайшего Ледяховского дружка курировала строго.
— Шура, с меня башку снимут, ты сам прикинь! Они вчера приехали рейс заказывать, я еле отбрехался…
— А кто приходил?
— Майор Гнидюк.
— Вот сука, я не понимаю, чего он лезет везде? Ну и что?
— Кобяка твоего я видел!
Студент, не веря, затряс головой:
— Когда?
— Дня три назад, одиннадцатого утром, на перевале из Юхты в Эльгын. Не там, где дорога, а тот перевал, что подальше. Волка драл, сидел.
— Волка?
— Ну, там у него три волка валялись.
— Значит, он точно у себя на участке. Что там, снега много?
— В горах лежит капитально… — Николай задумался, — да везде уже есть.
Студент, соображая что-то, машинально свернув голову корюшке, разорвал ее вдоль на две части. Потом склонился к Николаю и заговорил тихо:
— Коля, смотри… — он еще о чем-то подумал, — ну хочешь, я денег найду на горючку? Ну! Придумай чего-то! Я что тебя прошу — икру мне вывезти? Я тебя вообще когда-нибудь просил об икре?
— Про икру я бы понял, а тут чего лезешь? Вычислят, ясно же, и что?
— Как вычислят?
— Самописцы-регистраторы, второй пилот, бортинженер… куда я вообще полечу?
— Давай, закажу рейс к себе на участок…
— Ну ладно, кто поверит, что ты на охоту на вертолете залетаешь!
В кухню зашла Лена с глаженой занавеской в руках. Глаза с всегдашним веселым и нездешним, а прямо городским приятным женским прищуром. Волосы светлые, один в один, как у мужа, в простенькой и красивой прическе. Она всегда бывала хорошо одета — даже сейчас дома в легких и широких нежно-желтых штанах и шаловливой белой футболке с большим вырезом. Глядя на ее красивую голову, быстрые руки и легко подрагивающую грудь, Студент подумал, что Кольке с такой бабой только Кобякам помогать.
— Так, давайте, инженеры… ты на этот стул, ты сюда, вешайте. Так вот цепляйте.
Мужики осторожно, чтобы не переломать, полезли и повесили. Лена, легко перегнувшись через стол, одернула занавеску, осмотрела.
— Ты, Шура, чего тут мутишь? Куда это лететь? В прошлый раз слетали! Обед накрываю? — спросила мужа.
— Ленка… мы тут сами, — сказал спокойно, но твердо Ледяхов, вставая. — Пойдем, покурим.
Студент поднялся следом. Вспомнил про конфеты.
— А где мои невесты?
— У бабушки. — Лена доставала из холодильника и ставила на стол еду.
Мужики вышли в холодный коридор. На окне стояла пепельница с зажигалкой и сигаретами. Ледяхов прикурил.
— Знаешь, что меня больше всего царапает? — заглянул к нему в глаза Студент. Рукой себе в грудь вцепился. — Знаешь?
Ледяхов, затягиваясь, смотрел молча. Хотел сказать — тебя, мол, все царапает, — но не стал.
— А то, что это никому не надо! Завтра со мной такое случится, или с тобой — погундят, и тишина! Каждый в свою нору! Они не сегодня-завтра, с твоего вертолета, хлопнут Кобяка…
— Ну ладно…
— Не, ну ты всегда такой спокойный! — Студент скривился и отвернулся в окно. — Есть такой базар, чтоб живым его не брать! Я тебе говорю! Ты сам подумай — человек дуром попёр против начальства! Что делать? Наказывать! А как, если он в бегах? Вот ты на вертаке над ним висишь, что ментам делать?
— Кончай, Шур, договорятся. И Кобяк, может, одыбает и сам, придет…
— Не придет. Тут уже шухеру-то сколько. И «перехват» объявили, и в области знают все. Ему реальный срок светит, не отвертится.
— Ну, знаешь, Кобяку надо было вовремя башкой думать.
— Да не виноват он. Тихий сам рассказал…
— Тебе?
— Ну, какая разница, — я точно знаю! Если б я там был, еще хуже все вышло… А уазик он нечаянно зацепил, он его объехать хотел.
Студент замолчал, глядя на Николая. Потом спокойнее уже продолжил:
— Ладно, если тебе не с руки, есть еще варианты. Я… ну, короче, нормально все. Я всю ночь сегодня думал. Каждый сам за себя в поселке, вот что. И вся страна так же. Поэтому мы в такой жопе. Ты понимаешь, что мы все тут в крайне унизительном положении? Выборы — смех один, что хотят, то и делают. Бизнес заведи — они тут же начинают тобой руководить! С икрой — менты на оброк посадили! — У Студента пятна пошли по лицу, брызги изо рта летели. — Двести лет назад крестьян на оброк сажали? А?! Один в один! И все платят! Получается, мы крепостные у государства! Или у ментов!
— Идите есть, — выглянула в дверь Лена. Из кухни пахнуло вкусным воздухом.
Студент зашел следом за Ледяховым, постоял в задумчивости у порога и потянулся к вешалке.
— Пойду я, вы давайте сами!
— Куда ты, Шура? — Николай уже сел на свое место.
— Не, не могу я жрать, не лезет в меня. Ты представь — ночь сейчас, да? Тихий сейчас водку закусывает у своей молодухи, а Кобяков из тайги в тайгу, девчонок не обняв, в чем мать родила ушел… Пойду, вы ешьте.
— Давай поешь!
— Не, пойду, правда дела есть. Давайте. — И закрыл дверь.
К Слесаренке поехал. Тот «Буран» чинил. Набок его завалил и что-то подваривал снизу. Андрей Слесаренко отличался тем, что не умел отказывать.
— Здорово, Андрюха, — ощерился Студент, втискиваясь в придавленную чем-то изнутри дверь сарая.
Здесь было светлее, чем днем — лампочка-двухсотка наяривала. Андрей, не оборачиваясь, махнул рукой, доварил, обстучал молотком, варежкой сварщицкой ширкнул по малиново остывающему шву и легко опустил снегоход на «четыре ноги». Распрямился. У Студента все друзья были ему под стать, Андрей был еще здоровее.
— Здорово, Шура. — улыбаясь, протянул Андрей большую длиннопалую ладонь. Если бы не размеры, она выглядела бы как женская. Достал сигареты из кармана.
В молодости Слесаренко был неплохим боксером, куча медалей и кубков пылились в спальне на стенке и на шкафу. Он до сих пор с ребятишками занимался. Клуб у них был. Нос Слесаренки был чуть плоский, чуть на бок свернут, со шрамами. Челюсть тяжелая… И добрючие, чуть виноватые, что он такой большой, глаза. От Андрюхи всегда какой-то свежестью жизни веяло.
— Что, правда, что ли, в обезьянник сажали? — Студент глянул, где сесть, и, не найдя ничего, сел на сиденье «Бурана».
— Да смех один, прапор меня заводит, слушай, в клетку, а на замок не запирает. Прикрыл так и извиняется. «Извини, — говорит, — Андрюха». Тут этот Гнидюк залетает и на прапора: «Вы почему с заключенным шепчетесь?! Вы что, гомосексуалист?» Ты понял? Он что — придурок?!
— Долго сидел?
— Минут двадцать, потом Иванчука привезли. Сидим с ним, курим, фигня полная. Я говорю, пойдем отсюда, а Иванчук — не, говорит, я хочу Ваське Семихватскому в глаза посмотреть! Пусть он придет на работу, а тут мы сидим за свои же бабки! Но тут Тихий приехал, выпустил.
— Икру отдали?
— Васька привез тем же вечером…
— И что говорит?
