Дж. Морингер - Нежный бар
— Ты дьявол?
Шерил вышла из комнаты.
— Эй! — позвал я. — Почему ты рассталась с Джеддом?
Если она и ответила, я этого не слышал.
Где-то в доме играло радио. «Прыжок в час ночи» Каунта Бейси. Красивая песня, подумал я. Потом от быстрого ритма меня затошнило еще больше. Смогу ли я когда-нибудь снова наслаждаться музыкой? Я пытался заснуть, но слова и мысли роились в моей голове. Я подумал, что это какие-то интуитивные видения из подсознания, и мне захотелось их записать. Однако я не мог встать с постели, потому что матрас все еще поднимался. Сколько должно пройти времени, прежде чем моя голова окажется прижатой к потолку? Я чувствовал себя машиной на гидравлическом лифте. Я растянулся на животе, а голова свисала с кровати. Я решил, что «моя мама» — это печатные слова, «мой папа» — непечатные, а «Шерил» — что-то неразборчивое. Потом наступила темнота.
Утром я проснулся от кошмара, в котором моряки брали штурмом дедушкин дом, сдирая шевроны с рукавов, чтобы заклеить «двухсотлетний» диван. Я долго стоял под горячим душем, а потом уселся на крыльце с чашкой черного кофе. Дядя Чарли вышел на улицу и широко мне улыбнулся. Я сжался, но он заметил мои налитые кровью глаза и, должно быть, решил, что я и без того достаточно настрадался. Он покачал головой и посмотрел на верхушки деревьев.
— Теперь я смогу вести машину, когда мы будем возвращаться из Рослина, — заявил я Шерил, показывая новенькие водительские права, которые прислала мама.
Был конец августа, мы ехали на утренней электричке, и Шерил поднесла права поближе к окну, чтобы лучше видеть. Она прочитала:
— «Рост: пять футов десять дюймов. Вес: сто сорок фунтов. Волосы: каштановые. Глаза: карие». — Она рассмеялась. — Хорошее фото! Ты здесь выглядишь лет на двенадцать. Нет. Даже не думай. На одиннадцать. Что мама пишет?
Я прочитал:
— «Прилагаю страховку, дорогой. Случись чего — не дай бог, — тебе придется ее предъявить». — Смутившись, я потупил глаза. — Мама вечно беспокоится.
В том же письме мама сообщала, что получила новую работу в страховой компании, которая ей очень нравится. «Больше нет такой нагрузки на работе, как раньше, когда я приходила домой полуживая, — писала она. — Я думаю, когда ты вернешься, то заметишь, что я сильно изменилась. Сейчас я тоже устаю к концу дня, но все-таки от меня что-то остается».
Свернув письмо и положив его в карман, я рассказал Шерил про драндулет за четыреста долларов, который мама купила для меня — «АМС Хорнет» 1974 года с оранжевой полоской. Я не сказал, как сильно стал скучать по маме после этого письма, что не могу дождаться, когда пройдут две недели и я увижу маму, и как я все время за нее переживаю. Я не признался, что иногда, по утрам, когда мы едем на поезде, я не могу избавиться от мысли, что с мамой случилось что-то плохое. Что я пытаюсь отогнать эти страхи с помощью своей старой мантры, а потом проклинаю себя за то, что снова поддался детским суевериям. Что я говорю себе, что лучше перестраховаться, чем потом жалеть, потому что, может быть, в мантре все еще остались какие-то магические свойства, и что если я перестану произносить ее, у мамы могут случиться неприятности. Я знал — Шерил скажет, что настоящие мужчины так не думают. У настоящих мужчин нет никаких мантр, и настоящие мужчины конечно же не скучают по своим матерям.
Поздним утром того дня Шерил нашла меня в архиве. У нее было сердитое лицо, наверное, из-за того, что у меня не было денег на обед и я попросил ее дать мне в долг.
— С твоей мамой что-то случилось, — сказала она. — Несчастный случай. Нас ждут дома.
Мы побежали к Пенн-стейшн. Шерил купила упаковку из шести банок пива, и мы их все выпили, пока ехали до залива.
— Я уверена, что все будет хорошо, — заверяла она меня. Но ничего уже не было хорошо. Моя мантра не сработала, я подвел маму.
Проходя мимо «Пабликанов», я заглянул в окно, услышал смех и увидел счастливые лица людей в баре. Я чуть было не предложил Шерил зайти выпить по рюмке. Дядя Чарли понял бы. Я ненавидел себя за этот порыв, за то, что я на секунду позволил себе забыть о матери, но я был напуган, и «Пабликаны» казались мне лучшим противоядием от страха. Я стремился в бар еще отчаяннее, и это стремление было зловещим.
Дома у дедушки я швырнул кое-какие вещи в сумку, и Шерил поцеловала меня на прощание.
— Будь мужчиной, — сказала она, но не так, как обычно, а более нежно, ободряюще, как будто верила, что я действительно им буду.
Дедушка купил мне билет на самолет, а дядя Чарли отвез в аэропорт. По дороге он рассказал мне все, что знал. Когда мама возвращалась домой с работы, пьяный водитель, который ехал по встречной полосе с выключенными фарами, столкнулся с ней лоб в лоб. Она получила перелом руки и сотрясение мозга.
— У нее потеря памяти, — сказал дядя Чарли.
Я спросил дядю, что будет, если мама меня не узнает. Он ответил, что не совсем понимает, о чем я. Я и сам не до конца понимал. Наверное, хотел спросить, кем бы я был, если бы моя мать меня не знала.
18
ЛАНА
На лице у нее были рваные раны, а в волосах запутались сгустки крови. Глаза полуоткрыты. Лицо изменилось, а взгляд совершенно отсутствующий. Я склонился над ней.
— Мама? — произнес я.
За спиной я услышат голос медсестры — та говорила, что маме дали сильнодействующее обезболивающее и какое-то время она будет «в отключке».
— Ты большой для десятилетнего мальчика, — сказал доктор.
— Простите?
— Твоя мама сказала, что тебе десять лет.
— О!
— А когда я спросил, где, по ее мнению, она находится, она сказала, что в Нью-Йорке.
— Мы переехали из Нью-Йорка.
— Я так и подумал. Я даже подвел ее к окну и показал ей на пальмы и кактусы, но она настаивала, что это Нью-Йорк.
Когда часы посещения закончились, я ушел из больницы и вернулся в нашу квартиру. Я пытался успокоиться, взял книгу. Не помогло. Включил везде свет, потом выключил. Сидел в темноте и думал. Потом я вышел, сел на берегу канала и стал смотреть на воду. Я был измучен, но не мог пойти спать, потому что каждый раз, закрывая глаза, я представлял себе аварию. Испуганный, одинокий, я думал о том, что мама сказала доктору. Отчасти она была права. Мне десять лет.
Без всяких планов, вообще без каких-либо мыслей моя рука потянулась к телефону, и пальцы уже набирали номер Ланы, школьной красавицы, о которой я рассказывал Шерил. Перед тем как я уехал на лето, у нас с Ланой состоялся короткий разговор на вечеринке, мы даже почти договорились встретиться. Я был уверен, что она говорила это не всерьез, и не рассчитывал, что наберусь смелости позвонить ей. Но теперь, когда мама находилась «в отключке», а моя психика — в состоянии свободного падения, я ощутил необыкновенно сильный порыв встретиться с Ланой. К ней меня тянуло так же, как в «Пабликаны», и я смутно понимал, что это как-то связано с желанием немного отвлечься.
Мы встретились в мексиканском ресторане возле ее дома. На Лане были самые короткие из ее шортиков и цветастая блузка, завязанная узлом на талии. Летнее солнце придало ее коже удивительный блеск и высветлило отдельные пряди волос до медовых и сливочных оттенков. Я рассказал ей о маме. Девушка вела себя очень мило и посочувствовала мне. Я заказал бутылку вина, почти в шутку, и мы оба усмехнулись, когда официант не спросил удостоверения личности. После ужина, когда мы шли к машине, Лана казалась не совсем трезвой.
— Это твоя новая машина? — спросила она.
— Да. Это «Хорнет».
— Вижу. Красивая полоска.
— Оранжевая.
— Да. Оранжевая.
Я спросил, торопится ли она домой.
— Да нет. А что ты хотел предложить?
— У нас два варианта. Первый — пойти в кино. Или, может, купим пива и поедем на вершину Спины Верблюда?
— Конечно на Спину Верблюда.
Приятель как-то показывал мне припаркованные рядами машины парочек, облепивших один из горбов Спины Верблюда. Он любил взбираться туда и подглядывать за парочками, когда ему нечем было заняться. Но это было несколько месяцев назад при дневном свете, а сейчас стояла темная, безлунная ночь. Местность выглядела незнакомой, и я ездил туда-сюда по горбу, надеясь, что Лана не протрезвеет и не заскучает. Она крутила ручку радиоприемника, а я говорил ей, что хочу найти местечко, откуда открывается захватывающий дух вид и где безлюдно, не упоминая о том, что местечко находится на вершине почти отвесной скалы. Наконец, через сорок пять минут, я нашел знакомую грязную дорогу, которая вела к тому местечку, обрываясь перед крутым склоном.
— Ты готова забраться на склон? — спросил я, захлопывая дверцу «Хорнета».
— Забраться?
В одной руке я нес пакет с пивом «Ловенбрау», другой поддерживал Лану. Склон с каждым шагом становился все круче. Тяжело дыша, Лана спросила, сколько еще идти.
