Максим Солохин - Сказка для старших
— Невозможно. Но Богу-то, Богу все возможно, даже и невозможное. На это я и рассчитываю.
Митька покачал головой.
— Ужасно трудная штука — молитва. Сплошные парадоксы. Антиномии.
— Поэтому я тебе и говорю — перебирайся ко мне, — сказал Волшебник шутливо. — У меня все проще.
Митькин папа последнее время как-то устранился от воспитания сына. Молча наблюдал за происходящим, не вмешиваясь. Хотя Митьке чудилось, что наблюдает он доброжелательно, даже одобрительно, но и вступаться за Митьку перед Мамой он почему-то — не вступался.
Зато Мама уступать Митьку никому не собиралась. Она восстала на борьбу с силами духовной тьмы, которые, как ей казалось, обольстили ее сына.
Митьке было жалко Маму. Она так его любила. Но почему, почему она решила, что все время молиться — для Митьки вредно? Да ясно, почему. После черного мага, милиции и стаи волков любая мама начнет переживать и упрямиться. Митька это понимал. Какая мама хочет, чтобы сын воевал? А молитва — это война. Когда дела у сыновей доходят до войны, мамы перестают рассуждать логически.
Мама решила добиться от Митьки, чтобы он бросил ходить к Монаху. Не приказать — на это требовалось бы папино содействие — а убедить.
— Ну, он сам-то, этот монах, читал Евангелие? "Ударили по правой щеке, подставь левую," — читал? "Не противься злому," — читал?
Митька развел руками. Ясно, читал. О чем речь?
— Ну, так как же он одобряет этого Антона? Как можно жить при храме — и учить убивать?!
Митька опять развел руками. Он и сам этого не понимал.
— Митька! — сказала Мама с угрозой. — Ты читал Маккавейские книги?
— Вроде бы.
— Вспомни, это из Библии. Ты же читал Библию.
— Ну, помню.
— Вспомни, как они побеждали всех, пока уповали на Бога. А как обратились за помощью к Римлянам, Бог сказал им: вот теперь пусть Римляне вас и защищают. И скоро они попали под власть Римлян.
— Ну, помню.
— Вот, ты не умел драться — и Бог тебя защищал. А теперь пошел на поклон к этому Антону: научите меня драться. И — видишь, что получается?
— Вижу, — сказал Митька неохотно.
— Видишь — так опомнись! — воскликнула Мама. — Что ты думаешь, сам себя ты лучше защитишь, чем Бог тебя защищает?
Митька стал молиться за Маму. Он не знал, что говорить и делать. В принципе Мама была права, но… она чего-то не учитывала.
— Главное — что для тебя главное? — сказала Мама. — Бог или что-то еще?
Митька молчал. Он молился. И вдруг у него в памяти прозвучали слова дяди Антона: "А что для тебя главное?" И собственный ответ: "Как защититься от врага." И опять голос Антона: "Ты не понимаешь. Главного не понимаешь. Ли вообще не волновала идея защиты. Он вообще не об этом думал." Эти слова звучали одновременно с маминым голосом:
— Нужно довериться Богу, и он тебя защитит.
И в этот миг Митьке вдруг открылась загадка матера Ли. На миг у него остановилось дыхание и, кажется, сердце. Но миг был сладким, и Митька замер, боясь спугнуть ощущение.
— Митька! Что с тобой?! — испуганно говорила Мама.
— Ничего. Все в порядке. Просто я понял.
Мастера Ли вообще не волновала идея самообороны. Он молился за врегов и предал себя Богу, уповая на Его защиту. Он был готов подставлять левую щеку, если кто-то сумеет ударить его по правой. Целью боя вообще не является самозащита: зачем нам волноваться о защите, если Сам Бог нас защищает?! Цель боя совсем иная: православный человек вступает в бой, если нужно уничтожить врага — убить, ранить, обезоружить или даже просто напугать — словом, вывести из строя. Когда это не нужно, он подставляет щеку.
Рабу Бога Вышнего, Бога Всемогущего, непристойно драться.
Там, где действует благодать, бой как таковой невозможен, потому что Бог — это Бог мира; там, где действует Бог, силы слишком неравны; когда бьется Господь, Сильный и Крепкий в брани, бой превращается в казнь. Потому никто не может противостоять воину, выступающему на бой в силе Духа. Такой воин — не боец, а палач, орудие гнева Творца. Православный воин не дерется, он казнит. Или его казнят — если он созрел для мученичества. Православное боевое искусство не годится для соревнований — оно смертельно серьезно.
Естественно, внешне подражать такому воину может и обычный убийца, используя те же приемы. Различие здесь то же, что между стихами гения и обычным рифмоплетством. Во многих случаях рифмоплетство вполне достаточно для достижения целей — особенно если цели бандитские. Те же приемы мог применять и тот, кого посылали в бой люди, а не Бог. И именно таким приемам обучали профессионалов: не карате, не бокс, а нечто иное, куда более эффективное в реальном бою. В реальном бою не нужно сражаться с врагом: нужно его как можно скорее уничтожить.
Давид не сражался с Голиафом, он его просто казнил.
Да и как бы мог сражаться юноша, почти мальчик, вооруженный палкой и камнем, — против свирепого воина ростом под три метра, в доспехах и с оружием, да еще абсолютно уверенного в своей непобедимости против любого противника? Голиаф вызывал евреев на единоборство, и ни один человек во всей израильской армии не решился выйти на поединок, потому что было абсолютно ясно: борьба один на один против этого киборга бессмысленна; его надо рвать на части целым отрядом, стаей псов против льва.
Давид и не сражался с Голиафом, оно просто убил его. Конечно, Давид владел какой-то там таинственной техникой борьбы. Когда царь сказал ему:
— Ты не можешь идти против этого Филистимлянина сражаться с ним, потому что ты — мальчик, а он вырос в битвах, — Давид возразил на это так:
— Когда, бывало, лев или медведь уносил овцу из стада отца моего, то я гнался за ним, и нападал на него, и отнимал из пасти. А если он бросался на меня, то я брал его за космы, и поражал его, и убивал его. И льва, и медведя убивал раб твой.
И царь перестал спорить. Наверное, немногие воины у царя могли убить льва или медведя голыми руками, "взяв за космы". Так что Давид что-то такое умел, и за это умение благословлял своего Учителя:
— Благословен Господь, Бог мой, обучающий руки мои на битву и пальцы мои — на брань.
И учитель Ли, размышляя над словами Давида, вчитываясь в строки Псалтири, уразумел, как можно пальцами поражать и убивать любого врага. Главное было здесь в том, чтобы сделать своим Соратником — Самого Бога, Подарившего нам пальцы, ум и молитву. Только Он и мог обучить человека подлинному — ангельскому! — искусству боя. Вернее, искусству избегать боя. Бог научил Давида, и Давид вышел против вооруженного, закованного в латы гиганта — вышел в одежде пастуха и с оружием пастуха — с палкой и камнем.
И сказал Филистимлянин Давиду:
— Что ты идешь против меня с палкой? Разве я — собака?
— Нет, ты хуже собаки, — сказал Давид. — Ты идешь против меня с мечом, и копьем, и щитом, а я иду против тебя во Имя Господа Саваофа. Ныне предаст тебя Господь в руку мою, и узнает вся земля, что есть Бог во Израиле.
И убил Голиафа. Это заняло у него несколько секунд. Битвы не было, была казнь. И увидев это, все войско филистимское пришло в ужас и бросилось в бегство, потому что в эти секунды они поняли: есть Бог во Израиле.
Вот в этом-то и состояла миссия учиталя Ли: чтобы Китай понял, что есть Бог в Новом Израиле, в Церкви Православной.
Теперь Митька уразумел смысл трактата дяди Антона. Он постиг все это в одно мгновение, когда молился за маму, и от этого открытия впал в какое-то странное состояние, которое древние греки назвали бы экстазом.
Чем кончился разговор с Мамой, он не запомнил. Он начал осознавать себя в тот момент, когда сидел, впившись глазами в ровные строки Антоновского текста. Длинные бесцветные предложения вдруг исполнились смысла, и Митька увидел за ними самого себя, свою судьбу, и на какие-то минуты вдруг ощутил, для чего он придуман на свет.
— А откуда я могу узнать, кого надо бить? — спросил он Монаха, — Это же осуждение, если я решу: вот этого, мол, пора казнить. Если самооборона — все понятно. А нападать?
— Конечно, это — осуждение! Ты не можешь принимать такие решения. Не имеешь права.
— А как тогда? Откуда мне знать, может, Господу угодно, чтобы я просто подставил щеку.
— Не знаю. Просто не знаю. Это только Сам Господь и может тебе открыть.
— Как?
— Как захочет. На то он и Господь. Мы не можем предсказывать Его действия. Никто не способен предсказывать Его действия. Он Господь.
— А что тогда делать?
— Молиться. Только молиться. Стараться непрестанно молиться, вот и все. Других секретов тут нет. Ты молись, и Господь Сам все устроит.
— А пока?
— А пока посоветуйся с Антонием. Он обо всем этом думал-передумал. А я тебе могу сказать только одно: пока мы не вымолим у Бога чистоту сердца, перед нами снова и снова будут вставать неразрешимые проблемы.
