Малыш пропал - Ласки Марганита

— Безусловно, всерьез. Когда?

— Встретимся вечером в половине восьмого за углом у второго фонаря, — сказала она, и ему почудилось, что уж слишком бойко (похоже, не впервой) слетело с ее уст это место свиданья.

— Буду ждать, — сказал он, и она быстро вышла из кафе, а в дверях улыбнулась ему через плечо, и теперь, когда уже не к чему было притворяться перед самим собой, будто ему совершенно необходимо писать, он отправился пройтись по городу.

Вечером, спускаясь с малышом по холму, он чувствовал себя всесильным. Совсем как в детстве, когда ему доверяли тайну и он знал, что в некое определенное мгновенье ему будет дано ее раскрыть, и уж в этот миг он станет источником всепоглощающей радости. Ни за что на свете не выдал бы он тайну раньше времени, ибо сейчас, в ожидании того благословенного мига, он испытывал полузабытое, однако восхитительное ощущенье.

Тем самым, благодаря его приподнятому настроению, нынешняя встреча оказалась веселее, оживленнее, счастливее всех предыдущих. Они говорили об Африке, и Хилари рассказывал ему о поющих статуях Мемнона, о крокодилах, которые приплывают на зов чернокожих, о забытых римских городах, неожиданно обнаруженных среди песчаной пустыни. Они говорили о поездах, и Хилари рассказывал о транссибирском экспрессе, что идет от Харбина до Москвы две недели, о спальных вагонах и вагонах-ресторанах, о канатной дороге и фуникулере. Они говорили о детстве Хилари, об игрушках, которые были в его детской, — о коне-качалке, о трехколесном велосипеде, о роликах, о вигваме — ибо с какой стати теперь умалчивать обо всем этом? Теперь можно забыть об осторожности и осмотрительности. Впервые с тех пор, как он оставил Лайзу в Париже и уехал, он испытывал удовольствие, не задумываясь о своих прошлых и предстоящих страданиях.

— У меня был лев, и, когда его заведешь, он ходил, — сказал Хилари малышу. — Я делал так, чтоб он вышел из вигвама, и принимался в него стрелять из лука стрелами. Если попадал, я его перевязывал и изображал, будто он стал ручным и дружелюбным — уж очень обрадовался, что я ему помог.

Малыш спохватился, словно вдруг что-то вспомнил. Он аккуратно положил на стол красные перчатки и стал шарить в своем комбинезончике.

Хилари прервался.

— В чем дело, Жан? — спросил он.

— У меня тоже есть игрушка, — сказал он. — Хотите посмотреть?

— Конечно, хочу.

Малыш как безумный рылся в драном кармане и наконец вытащил маленького перевязанного безголового лебедя; до того Хилари видел его на сером одеяле, где лебедь валялся среди осужденной кучки.

— Вот моя игрушка, — выпалил он и внимательно посмотрел в лицо Хилари.

— Я принесу тебе игрушку получше, — чуть не вырвалось у Хилари, но вслед за тем он с удивлением осознал, что остановила его обыкновенная учтивость. Как странно, подумал он, учтивость, с какой я обошелся бы со взрослым человеком, взяла верх над моим естественным желанием дарить малышу.

Мальчик ждал слишком долго. Рука сжала отвергнутую игрушку. Хилари заметил, что у него дрожат губы, и с огромным уважением услышал слова:

— Он мне все равно нравится.

— И мне, — поспешно сказал Хилари. — В детстве у меня в ванне плавал совсем такой же.

— Правда? — недоверчиво спросил мальчик. Он раскрыл ладонь и с сомненьем посмотрел на изувеченного лебедя. — Ваш тоже был без головы?

— Да, но я все равно очень его любил.

Жан ласково улыбнулся.

— Я люблю своего лебедя как никого на свете, кроме Роберта.

— А Роберт хорошо к тебе относится?

— Очень даже, — рассудительно произнес Жан. Казалось, он напряженно думает, потом прибавил: — Роберт говорит: я люблю его больше всех на свете.

— Вот оно что, — сказал Хилари с облегченьем, однако, как ни странно, не без ревности к этой любви-взаимности, которую способен был предложить Жану Роберт.

— Сестра Клотильда забрала моего лебедя, — продолжал малыш, — а Роберт достал его из шкафа и отдал мне.

Хилари понял, что при такой уверенности Жан зачислил Роберта в свои защитники. И тут его осенило:

— Ты сестру Терезу любишь? — спросил он. — И сестру… как ее имя?.. сестру Клотильду?

— Нет, — равнодушно ответил Жан, в эту минуту он водил лебедя по столу.

— А кого-нибудь в приюте любишь? — допытывался Хилари.

— Наверно, нет, — сказал Жан, все еще поглощенный лебедем.

— А меня любишь? — хотелось ему спросить, но он не решился. Как было бы славно, если б он меня любил, вдруг подумал Хилари, и сентиментальные мечты, от которых он так старался избавиться, вновь завладели им, представилось, будто тоненькие руки обхватили его за шею, бледное холодное личико прижалось к его лицу, а потом представились другие руки и другое лицо, и он сказал решительно:

— Ну, тихонько забери лебедя. Пора отправляться домой.

Ему долго пришлось дожидаться ее за углом под вторым фонарем.

— Не смогла освободиться раньше, — сказала она, взяв его под руку и прижавшись к нему. — Да и негоже мне было приходить первой. Что люди подумали бы, если б увидали, что я жду кого-то на улице? — Она засмеялась, взмахнула головой, волосы коснулись его плеча, и он опять услышал дешевый, вульгарный запах.

— Куда бы вам хотелось пойти? — спросил он, а рука его меж тем крепко вцепилась в ее запястье.

Она пожала плечами.

— Обычно я хожу в кафе Дюпон. Оно тут самое лучшее, в этом городе-морге.

— Так идемте туда, — согласился Хилари, и она повела его глухими закоулками, пока они, наконец, не вынырнули в разбомбленном центре города, и тогда направились по нему.

— Вы часто сюда приезжаете? — учтиво спросил Хилари, чтобы хоть как-то погасить растущее возбужденье.

— Примерно раз в месяц. Видите ли, я живу в Париже и могу там достать кой-что, с чем тут большие трудности, — сигареты, кофе и прочее в этом роде. Тетушка всегда этому радуется и взамен дает мне сыр, масло, яйца — в Париже такими продуктами нипочем не разживешься. Ну а благодаря ей я обхожусь совсем неплохо.

От столь явного свидетельства морального упадка ему опять стало тошно, однако на сей раз оно лишь разожгло его вожделенье. Чем ниже на его взгляд оказывалась ее мораль, тем желанней она становилась.

— Каковы ваши занятия в Париже?

— У меня шляпный магазин на бульваре Малерб. Называется «Нелли» — поперек всей витрины так прямо золотом и написано. Покупатели в моем магазине самые что ни на есть шикарные. Может, вам тоже придет охота зайти ко мне и купить шляпу жене?

Хилари чувствовал, она клонится к нему все ближе, пытается увидеть в лунном свете его лицо.

Но ее вопрос он пропустил мимо ушей. И в свою очередь поинтересовался:

— А вас и вправду зовут Нелли?

— При крещении меня нарекли Эулалией, — с громким смехом сказала она, — но, когда я завела свое дело, пришлось подобрать другое имя. Американские имена ведь такие шикарные, верно?

— Оно вам подходит, — согласился он. В эту минуту они уже входили в кафе в новой части города, именно такое, как ей и должно было прийтись по вкусу, подумал Хилари. Мебель поддельного красного дерева так и слепит, блестит посеребренная посуда, в углу надрывается радио, и компания молодых людей в бордовых пиджаках и галстуках-бабочках в крапинку приветствует ее чересчур фамильярно, совсем не как просто старую знакомую.

Тут царил дух, который был ему особенно отвратителен, и однако отвращенье к месту, куда его привела Нелли, и к здешней публике вновь обострило его желание.

Чем низкопробней и вульгарней, чем более плотоядным животным она могла оказаться, тем уверенней он был бы, что его вожделенье никоим образом не будет освещено чувством. Он приглядывался к ней с презрительным восхищеньем, пока она пила его бренди и болтала с молодыми людьми о предстоящих на следующей неделе велосипедных гонках, путь которых проляжет через А…

Они оживленно болтали, а Хилари тем временем размышлял о странных превращеньях красоты парижанок, такой загадочно пикантной в молодости, однако воистину коварно бесстыжей в среднем возрасте, и о том, до чего редко удается наблюдать их, как он — Нелли, в краткий миг перехода из одной стадии в другую.