Малыш пропал - Ласки Марганита

Марганита Ласки

Малыш пропал

Часть первая

Исчезновение

Глава первая

Рождественским днем 1943 года Хилари Уэйнрайт узнал, что его сын исчез.

Увитая гирляндами мерцающей мишуры, блистающая подарками Рождественская елка сияла во тьме. На конце каждой ветки покачивались, мягко светясь, розовые свечки. В их слабом свете Хилари всматривался в лица вокруг — матери, сестры, маленьких племянника и племянницы. Глаза детей восторженно блестели, шумную веселость сестры смягчила нежность, и можно было даже вообразить, будто в лице матери, обращенном к нему сейчас, не холодная враждебность, всегда вызывавшая в нем горечь, но участие и любовь, в отчаянной жажде которых он и приехал сюда вновь.

А мое лицо, подумалось ему? Преобразился ли и я в этом волшебном свете? Если они взглянут на меня сейчас, возможно ли, что они увидят не чужака, ненавистного интеллектуала, вызывающего опасливое презренье, но веселого дядюшку, любящего брата, почтительного сына?

Маленькие свечки быстро истаивали. Сиянье меркло, и вот уже дети рвутся к елке — раздеть ее, разворошить подарки. Придет день, подумал Хилари, когда волшебство продлится, день, когда Джон, наконец, будет с ним… И в этот миг в его воображении между двумя радостно возбужденными ребятишками возник третий, его сын, такой, каким он ему представлялся.

— Опять включаем свет! — распорядилась миссис Уэйнрайт.

Виденье рассеялось. Электрический свет в розовой алебастровой чаше затмил неровное пламя гаснущих свечек, и теперь, среди столов орехового дерева и тяжелых, обитых бархатом стульев, елка казалась неуместной. Дети вздорили, разглядывая подарки.

— Я четвертый хотел, четвертый набор, а дядя Хилари второй подарил, — бурчал Родни.

И Хилари, который пробивался среди рождественских толп в магазинах игрушек и покупал подарки с мыслью о другом ребенке, подумал, что Джон не стал бы так капризничать, и опять страстно затосковал о малыше, которого еще никогда не видел.

— Пора увозить ребятишек домой, — сказала наконец Эйлин. — Приятно было повидать тебя, Хилари. Есть там у тебя время на твоей секретной работе писать свои мудреные стихи? — с хохотом спросила она, влезая в ондатровую шубу. — Едем, неслухи, — позвала она детей и, пропуская их перед собой, вышла из дому.

— Прелестная парочка, правда? — сказала миссис Уэйнрайт, возвращаясь от дверей. — Надеюсь, ты заметил, как сильно они изменились? Ты ведь миллион лет не приезжал повидаться с нами. — И она резко оборвала себя.

— Что было толку? — хмуро сказал Хилари, и оба они, и мать и сын, в смятении замолчали.

— Я подумала, после такого обильного чая плотно ужинать нам вряд ли захочется, — поспешно заговорила она. — Я велела Энн оставить нам просто несколько бутербродов. Они на сервировочном столике, если ты не прочь, поди привези.

Они сели в кресла по обе стороны электрического камина, принялись за бутерброды и, осторожно выбирая слова, рассуждали о том, как Хилари повезло, что его отпустили на Рождество, и как было бы замечательно, если бы муж Эйлин, Джордж, тоже получил назначение в Англию.

Потом, пока в кофейнике фильтровался кофе, миссис Уэйнрайт пришла удачная мысль принести альбом старых фотографий.

— Это твои самые ранние снимки, — сказала она. — Здесь тебе ровно три недели.

И память о всепоглощающей любви, которую она способна была питать к младенцу-сыну, объяла обоих сладостной тоской.

— Вот удачная фотография твоего отца перед тем, как мы поженились, — сказала она, и в полном энергии молодом человеке, который стоял, прислонясь к солнечным часам, и вовсе не предвидел, что его смерть посеет семена раздора между женой и сыном, чудесным образом угадывался старый доктор.

— О, а здесь и старый дом, — сказал Хилари, беря из рук матери альбом, и в его душе вновь пробудилась безрассудная обида на мать за то, что она не стала играть роль, которую он ей предназначил, — роль исполненной достоинства вдовы в доме времен королевы Анны, что у соборной площади, — и предпочла ей партии в бридж и пустую болтовню лондонского предместья. Но сегодня вечером миссис Уэйнрайт не ощетинилась в ответ на безотчетную враждебность сына, а взяла у него альбом и перелистнула несколько страниц назад.

— Посмотри, — сказала она, — помнишь тот праздник в Клифтонвиле?

На снимке весело, уверенно улыбался пятилетний Хилари в отличных серых шортах и курточке, отличных коричневых башмачках, подходящих носочках и нахлобученной на широко раскрытые смеющиеся глаза круглой серой фетровой шапочке.

Мать быстро искоса глянула на Хилари и пробормотала:

— Хотела бы я знать, так ли он выглядит сейчас — малыш Джон?

— Да, я тоже, — от всего сердца отозвался Хилари.

И мать опасливо сказала:

— Я так надеюсь, что эта ужасная война скоро кончится и ты сможешь поехать и забрать его домой.

Хилари не верил своим ушам. Неужто он и вправду все-таки не зря приехал? Неужто возможно вычеркнуть из памяти годы гневного непонимания и отныне она будет относиться к нему с участием, которого ему так отчаянно недостает? Быть может, если б только ему удалось начать делиться с ней своей тоской по сыну… — подумал он, и тут раздался звонок в дверь.

— Это еще кто? — раздраженно сказала миссис Уэйнрайт.

— Энни ведь ушла, да? — спросил Хилари. — Я открою.

Он встал и пошел к двери.

У порога стоял незнакомец. Его поношенный плащ был в талии туго перетянут поясом, вокруг шеи туго обмотан вязаный шарф. Почти одних с ним лет, такой же высокий, сухощавый, но светловолосый, и глаза ярко-голубые и безмерно усталые.

Едва Хилари открыл дверь, незнакомец подался вперед, будто готов был сразу сунуть ногу в просвет, будто привык силой втискиваться в двери, которые, едва его видели, мигом захлопывали у него перед носом, и хотя Хилари тотчас это понял, но подумал, что тот, кто постарался бы не впустить этого человека, был бы не прав. С этой мыслью он растворил дверь пошире и ждал.

— Vous êtes Hilary Wainwright? — спросил незнакомец и, к удивлению Хилари, продолжал по-французски, торопливо и едва слышно: — Если вы один, можно войти поговорить с вами? Это важно, не то я так не нагрянул бы.

Но вопреки интуитивной приязни, которую в нем вызывал незнакомец, Хилари не вправе был забывать об осторожности.

— Не скажете ли, что за дело привело вас сюда? — спросил он. — Я, знаете ли, в отпуске.

К удивлению Хилари, усталая настороженность на лице француза сменилась улыбкой.

— Ваш адрес я получил от бригадного генерала X., — сказал он и назвал имя его генерала. Потом прибавил: — Вы Жанну помните? Я был ее женихом.

Хилари вздрогнул, и вдруг его непроизвольно затрясло. С самого начала он, не задумываясь, решил, что визит француза как-то связан с его работой, и упоминание имени генерала лишь подтвердило его догадку. Теперь же — сразу поверил незнакомцу, хотя тот не предъявил в подтверждение никакого документа.

— Входите, — сказал Хилари, и из гостиной раздался голос матери:

— Кто там, Хилари?

Он оставил незнакомца в холле и поспешил к двери в гостиную.

— Это по делу, из моей части. Могу я провести его в столовую?

— О Господи, неужто нельзя оставить тебя в покое хотя бы на Рождество? — ответила миссис Уэйнрайт. — Да, я думаю, в столовую можно, там прибрано.

Хилари затворил дверь в гостиную и мимо нее провел незнакомца в столовую.

— Снимите пальто, — сказал он. — Я принесу что-нибудь выпить.

Он открыл сервант и достал бутылку пива и два стакана.

Француз снял пальто, шарф и буквально рухнул в кресло в торце стола. Лицо у него было изможденное, и, пока они разговаривали, глаза то закрывались, то открывались слишком широко, словно он все время изо всех сил старался быть настороже.