Малыш пропал - Ласки Марганита

Потом они пошли смотреть обезьян и львов, и наконец, одинокого слона, который принимал у зрителей монеты и, послушный долгу, отдавал их смотрителю. Несколько минут они стояли и не сводили с него глаз, потом Жан вдруг отпустил руку Хилари и выступил вперед. Хилари тоже было двинулся, увидел, что Жан вытащил из кармана скомканные красные перчатки, положил в ищущий хобот слона, увидел, как слон неопределенно помахал в воздухе этим удивительным подношеньем, а потом, как и все прочее, положил в руку смотрителю.

Тот подошел к ним и предложил вернуть перчатки.

— Смотри, Жан, ты разве не хочешь получить обратно свои перчатки? — спросил Хилари, но малыш крепко прижался к нему и помотал головой.

— Хочу, чтоб остались у слона, — и он стал тянуть Хилари в сторону от искушавшего его свертка.

Как похоже на Лайзу, невольно подумал Хилари; он не противился, когда малышу захотелось увести его от слона, а потом был поражен, почему все-таки он так подумал? Причиной послужил не сам по себе поступок, необыкновенное великодушие, скорее заключенная в нем искупительная жертва: отдать то, что тебе дороже всего, чтобы иметь право сохранить счастье. Он вспомнил сейчас, что Лайза всегда боялась счастья, ей всегда чудилось, будто завистливые боги только и ждут, как бы отобрать его у тебя. Потом он решил, что, пытаясь понять поступок малыша, перемудрил — не было в нем ничего иного, кроме прелестного желания одарить.

— А ну-ка поглядим, не удастся ли нам выиграть какой-нибудь приз, — предложил Хилари, и они зашли в балаган, где в лунки, вырезанные в доске, надо было изловчиться загнать небольшие шары.

Они предприняли несколько попыток, несколько раз к ним вернулись их деньги, но ни одного приза не выиграли. Потом они кинули монеты на маркированную поверхность — и Жан выиграл чудовищную эмалированную пепельницу. Потом они остановились подле человека, который скручивал шарики из цветного сахара: набирал чайную ложечку сахара и быстро крутил палочку, так что на нее налипали цветные усики и образовывали цветные сладкие шарики. Жан облизал свой, и Хилари не без смущенья купил второй, для себя, и, как и Жан, облизал его дочиста. Потом Хилари бросил в цель стрелы и выиграл деревянную ложку, а еще купил Жану большую красную сумку, и так они постепенно продвигались к качелям и каруселям. Сажать Жана на качели Хилари не стал. После качелей его самого в детстве часто мутило, и он решил не рисковать.

— Мы будем кататься на автомобильчиках, — сказал он, взобрался в ярко-синюю машину и усадил мальчугана рядом.

Катанье Жану понравилось. Между ним и Хилари на сиденье были навалены его трофеи, и каждый раз, как на их машинку с треском наталкивалась другая, он отчаянно хватался за боковые стенки и вскрикивал в неподвластном ему радостном возбуждении. Заводной малыш, подумал Хилари, и, когда они прокатились на автомобильчике трижды, предложил:

— А не поискать ли нам карусель?

Он крепко взял Жана за руку, боялся потерять его среди множества шумного люда, который толокся вокруг, и принялся за поиски. Вскоре они набрели на небольшую карусель, что управлялась вручную; на ней в автомобильчиках и на мотоциклах с высокими, надежными боками сидели, замерев от изумленья, ребятишки в возрасте Жана. Хилари чувствовал, Жан тянет его за руку, явно стремится к этой карусели, но ему тоже хотелось разделить с ним удовольствие, и он повлек его к самой большой.

Когда карусель пришла в движение, оказалось, она к тому же даст всем остальным сто очков вперед. Она была заново расписана — с ее тента отовсюду улыбались маршалы Леклерк, Монтгомери, Жуков и Эйзенхауэр. Витые столбики блестели как золотые, и писаные красавцы кони, страусы, львы и лебеди еще и пританцовывали на платформе.

— Мы поедем на лебеде, — с удовольствием сказал Хилари. — Ну-ка, раз, — он подсадил малыша к лебедю на спину. И сам тоже оседлал его позади, обхватил малыша руками.

Механизм с лязганьем заработал, заиграла музыка, все быстрее, быстрее крутился лебедь. Чуть погодя Хилари ощутил, что малыша бьет дрожь, сотрясают конвульсии, и наконец сквозь пронзительные звуки оркестра услышал его тонкие перепуганные вскрики:

— Хочу слезть! Слезть хочу!

Хилари пришел в ужас, ведь из-за необузданных движений малыша им не миновать упасть с набирающего бешеную скорость, то и дело становящегося на дыбы лебедя.

— Угомонись, глупый ты мальчишка, — вырвалось у него, — утихомирься, кому говорят. — Но ничто не могло утихомирить теперь уже и вовсе впавшего в истерику ребенка, и Хилари, весь поглощенный тем, как бы им обоим удержаться верхом, почувствовал, что окончательно выходит из себя, и яростно прошептал: — Замолчи, кому говорят, замолчи!

Наконец карусель со скрипом остановилась, и теперь Хилари предстояло разжать и оторвать от шеи лебедя судорожно вцепившиеся в нее пальцы малыша.

— Разожми пальцы, — сердито, но тихонько побуждал он Жана, все яснее понимая, что снизу на них глазеет ожидающая своей очереди публика, и наконец пальцы малыша расслабились, и его удалось ссадить со спины лебедя.

Когда Хилари слез на землю с малышом, который неловко приткнулся у него под мышкой, какая-то пожилая женщина гневно выговорила ему:

— Пора бы знать, эдакому малолетке тут не место.

Он протиснулся мимо нее, онемев от смущенья, и наконец опустил малыша на землю в укромном уголке между двумя автоприцепами.

Потом они в смятении глянули друг на друга, малыш все еще всхлипывал, лицо сплошь в грязных брызгах слез.

Хилари не говорил ни слова. Он стоял молча, не спускал глаз с малыша, исполненный ненависти к существу, из-за которого попал в такое затруднительное положение, оказался в дураках. Трусоват ты, Жан, трусоват.

— Хочу назад мои красные перчатки, — шептал Жан.

Теперь будешь знать, счастье не покупается, холодно подумал Хилари. А вслух сказал:

— Раз кому-то сделал подарок, это уже навсегда.

Жан перестал всхлипывать, только стоял, весь дрожа, и не сводил с Хилари широко раскрытых глаз. Теперь будешь знать, что такое отчаяние, беспощадно подумал Хилари, поделом тебе; но за его гневом крылось возбуждающее его собственный интерес удовольствие — он знал, чем сильнее малыш расстроится сейчас, тем больше будет утешение, которое придется ему предложить.

— Я потерял свой шарик, — сказал Жан голосом, лишенным всякой надежды.

— Я куплю тебе другой, — нетерпеливо сказал Хилари, схватил Жана за руку и потащил к торговцу воздушными шарами.

— Вот! — протягивая свой дар, сказал он с такой, как сам понимал, неприемлемой суровостью, что не удивился, когда малыш выпустил веревочку из руки, шар упал наземь и был тотчас затоптан.

Ну и свинство, подумал Хилари; надо начать все сначала, и пусть опять радуется.

— Пойдем испытаем еще вон тот тир, — намеренно безучастным голосом сказал он, показывая на пестро разубранный балаган чуть в стороне, и Жан сказал так же безучастно:

— Ладно, пойдем испытаем.

Но Хилари вдруг спохватился, взглянул на часы — было семь; они уже на четверть часа опоздали в приют и на четверть часа в цирк тоже.

— Нет, мы не можем, — сказал он резко, — нам пора возвращаться, не то я опоздаю.

Теперь Жан превратился в обычного скулящего ребенка, он тянул его за руку.

— Ох, мсье, — канючил он, — очень хочу в этот тир, в этот тир. Пожалуйста, неужели нельзя в этот тир?

— Нет, не можем, — сказал Хилари. С ужасом он услышал свои слова: — Я привел тебя сюда, устроил тебе такое развлечение, а ты… посмотри, как ты себя ведешь.

Так вот что отцовство делает с человеком, подумал он в ярости на самого себя и зашагал к дороге, а скулящий малыш припустил следом, чтобы не отстать.

— Ты что, не можешь поспешить? — продолжал он торопить Жана, когда они поднимались в гору. — Ты что, не можешь идти быстрей?

— Нет, ой, не могу. Не могу быстрей, — противно скулил в ответ малыш. — Я так устал, — и он еще тяжелей повис на руке Хилари.

— Ладно, я тебя понесу, — сказал Хилари наконец, поднял его и держал на руках, как мечтал много раз; у него на руках малыш и уснул, измученный перевозбужденьем, огорченный несбывшейся надеждой и невозвратимой утратой.