Виктор Пелевин - П5: Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана
— Что это? — спросил Али.
— Это ключ от рая, — сказал сообщник. — Точнее, как учит наш господин, тень ключа. Одна лепешка для тебя, другая для меня. После того как ты съешь ее, твое тело останется на земле, а дух на несколько часов приблизится к самым воротам небесного сада. И если твое тело умрет, ты тут же окажешься в раю.
Прямо на месте они съели каждый свою лепешку. На вкус она была горьковато-сладкой, с каким-то странным приятным запахом, напомнившим Али о халве, которую он ел перед своим визитом в рай. После этого они проверили оружие и вышли в путь.
Чтобы не привлекать внимания, Али с сообщником решили ждать латинянина за столом у придорожной таверны, откуда хорошо просматривалась ведущая в город дорога. Кроме них, возле заведения не было никого.
Сообщник заказал большой кувшин вина — и вылил его в сточную канаву, как только слуга ушел в таверну. Почти час после этого они разливали по глиняным кружкам пустоту, но на самом деле пили только воду из принесенной с собой фляги. Сообщник иногда начинал горланить непристойную песню про то, что Али мог бы теперь назвать «райскими переживаниями», и было не до конца понятно — то ли он мастерски притворяется пьяным бродягой, то ли действительно предвкушает надвигающееся блаженство.
А рай действительно был уже совсем близко — в этом у Али не оставалось сомнений. С его чувствами произошли те же таинственные изменения, что и во время встречи с гуриями: большое и маленькое, медленное и быстрое, привычное и непривычное поменялись местами, смешались и потеряли смысл. Предстоящая атака больше не страшила его — вернее, страшила ничуть не больше, чем все остальное, потому что все теперь стало одинаково жутким.
И вот на дороге заклубилась пыль. Сообщник не сказал ничего, только поднял на Али глаза и еле заметно кивнул. Они встали; сообщник бросил на стол серебряную монету и зашагал к городским воротам. Али перешел на другую сторону дороги, немного подождал, как было условлено, и двинулся следом.
Время было рассчитано точно — они приблизились к городским воротам чуть раньше, чем конники. Али сразу узнал свою цель. Это был полный мужчина, одетый в плащ с красным крестом поверх пластинчатого доспеха. У него были длинные золотые волосы и небольшая борода — в точности как описал Алаудин. Его сопровождало около десяти человек; латиняне держались весело и расслабленно и, несомненно, не ожидали нападения.
Процессия остановилась возле будки сборщика податей; стражники сдвинули рогатки с дороги, и в этот момент сообщник Али выхватил из-под плаща свою саблю и рубанул одного из конных рыцарей по сапогу. Удар был настолько силен, что перерубил ногу вместе со стременем. Несчастный закричал; лошадь, на которой он сидел, поднялась на дыбы и сбросила его на дорогу. Всадники окружили сообщника Али, и, перед тем как их мечи оборвали его жизнь, он успел убить еще одного и покалечить двух.
Али, стоявший на другой стороне дороги, увидел, что начальник латинян остался в одиночестве — сдерживая испуганного коня, он следил за схваткой. Согнув спину, чтобы походить на старика, Али неспешно пошел мимо. Когда до всадника осталось всего два шага (латиняне в это время как раз добивали его сообщника), Али выхватил из-под плаща оба катара, метнулся к вождю крестоносцев и ударил его в незащищенный бок — туда, где сходились пластины доспеха.
Латиняне еще не поняли, что их господину нанесли смертельный удар, а Али уже исчез в зарослях росшей вдоль дороги крапивы. Прячась за ней, он засеменил к деревянной часовне, стоявшей у городской стены. Он шел, как его учили в Аламуте — согнувшись и прихрамывая, походкой пожилого человека, который спешит отойти подальше от неприятностей. Если бы не съеденная перед нападением райская лепешка, он бы, наверно, побежал со всех ног. Но сейчас ему казалось, что самое главное — ощутить себя хромым стариком, потому что если он по-настоящему поверит в это сам, в это поверят остальные и оставят его в покое.
Он дошел до деревянной часовни и стал подниматься по ее грязным ступеням. И только тогда сзади раздались крики: «Вон он! Вот убийца!»
Оказавшись в церкви, Али понял, что погиб. Второго выхода не было; окна располагались слишком высоко. Единственный прихожанин лежал на полу, распростершись перед алтарем — это был молодой паломник с такими же желтыми волосами, как у убитого крестоносца. Али понял — тот пребывает в христианском молитвенном трансе, во время которого ифриты и джинны внушают неверным, что их души восходят в горний мир. Паломник не обратил внимания на шум за спиной. И тогда Али пришла в голову еще одна мысль, которая точно не посетила бы его без волшебной лепешки. Сняв свой плащ, он набросил его на лежащего — бережным движением, стараясь не стукнуть о пол тяжелыми катарами, ножны с которыми были привязаны к подкладке. Если паломник и заметил что-то, он никак этого не показал.
Времени у Али осталось только на то, чтобы забежать за алтарь и притаиться в темном углу — сразу же после этого преследователи ворвались в церковь.
— Это он! — крикнул кто-то.
— Не убивайте его здесь, — раздался другой голос, — не оскверняйте храм кровопролитием!
— Я не виновен! — закричал очнувшийся наконец пилигрим. — Я молюсь здесь с самого утра! Что вам от меня надо…
— Вот нож с кровью нашего господина! — проревел чей-то бас.
Послышались звуки борьбы, удары и крики.
После этого шум переместился на улицу. Али старался ни о чем не думать и без конца читал про себя шахаду, потому что смерть могла наступить в любой момент. Но вскоре шум за дверями стих — никому не пришло в голову заглянуть за алтарь.
Али дождался ночи.
Когда он выбрался из-за алтаря, двери часовни были заперты. Придвинув скамью к стене, Али взгромоздил на нее другую, потом еще одну, забрался на них и дотянулся до окна. Спрыгнув на землю, он побежал прочь от городской стены. На следующее утро он ограбил одинокого всадника, отняв у него лошадь, деньги и оружие, — но оставил ему жизнь.
Убийство латинского полководца взбудоражило Святую землю, и Али передвигался по ночам, чтобы не напороться на случайный патруль. Днем он спал. Ему ни разу не приснился убитый, зато несколько раз снился пилигрим, которого он обрек на смерть. Его почему-то было жалко, но Али знал, что тот виноват в своей смерти сам. «Неверие погубит латинян, — думал он, — если не сейчас, то когда-нибудь потом, это несомненно…»
Через неделю он добрался до Сидона. Дорога оттуда в Аламут была долгой, но безопасной.
Али догадывался, что за подвиг его ждет награда. Так и случилось. После того, как он очнулся в раю, выпил волшебный шербет и вышел в сад, его ждала совсем юная гурия — ей было от силы тринадцать лет. Али попробовал завести с ней разговор, но она оказалась несловоохотливой, к тому же изъяснялась, сильно коверкая слова, как рабы из страны Пунд.
Она вела себя иначе, чем остальные райские девушки, и не изображала радости от встречи с героем. Али чувствовал, что она полна страха и еле сдерживается, чтобы не заплакать. Он уже догадывался: спроси он Алаудина, почему эта гурия ведет себя неприветливо, и тот объяснит, что так устроено специально для его наслаждения — на тот случай, если ему надоела покорность на все согласных небесных подруг. Но все же Али отослал девочку прочь и ограничился тем же, что и в прошлый раз. Только сейчас гурии показались ему куда менее соблазнительными, и его силы иссякли намного раньше. Зато в этот раз он съел больше халвы и персиков — почему-то ему очень хотелось сладкого, и он никак не мог наесться.
— В каждом мужчине, — мудро заметила толстая гурия, державшая опахало, — дремлет неугомонный ребенок.
Но она была неправа — на этот раз Али угомонился быстро. Второй визит в рай поразил его воображение куда меньше, чем первый.
— Настоящий рай никогда тебе не надоест, — сказал на следующий день Алаудин. — Сражаясь, считай тела поверженных врагов. За каждого из них Аллах пошлет тебе десять прекрасных гурий. И вместе с ними, как я уже говорил, силу любить их всех. А за убитого тобой латинского маркиза Аллах пошлет тебе гурию такой величины, что надо будет скакать на лошади от заката до рассвета, чтобы добраться от пальцев ее ног до ее головы. Наслаждение от такой гурии поистине ни с чем нельзя сравнить.
Али уже слышал про таких гурий. Слова Алаудина насчет новых способностей, которые появятся у него в раю, тоже звучали правдоподобно (хотя в случае с гигантской гурией было сложно представить сам механизм наслаждения). Однако одной вещи он не понимал.
— Господин, а как быть, если я сам не захочу любить эту огромную гурию? — спросил он.
— Аллах пошлет тебе и желание! — немедленно ответил Алаудин.
— Допустим, — сказал Али. — Но если все дело в желании, которое посылает Аллах, в чем тогда разница между этой огромной гурией и тюфяком с соломой? Ведь Аллаху достаточно пробудить в моей груди страсть к соломенному тюфяку и послать мне этот тюфяк.
