Виктор Пелевин - П5: Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана
Алаудин выдержал паузу, чтобы Али понял важность того, что он сейчас услышит, и сказал:
— Вчера ты одним глазом заглянул в рай.
— Это был рай? — спросил Али. — Я так и подумал, господин. Все оказалось как в рассказах ученых богословов. Почти все…
— А что было не так? — нахмурился Алаудин.
— От некоторых гурий пахло потом. Две или три, которые играли на музыкальных инструментах, были уже не очень молодые, с морщинами. Кроме того, их косметика расплывалась. Еще в раю было много мух и комаров, и они все время докучали.
Алаудин засмеялся.
— В молодости я обучался у великих улемов, — сказал он, — и постиг от них одну высокую истину, которую не понял сразу. И только постепенно ее смысл стал мне ясен. Улемы говорили, что материалом, из которого Всевышний создает рай, служат человеческие мысли о прекрасном и сладостном. Поэтому легкое несовершенство увиденного тобой объясняется убожеством твоих собственных представлений о том, каким должно быть божественное наслаждение. Ведь каковы кирпичи, таков и построенный из них дом. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Это звучало убедительно. Сам Али ни за что на свете не додумался бы до такой простой мысли. Но у него все же мелькнуло сомнение — ведь те две гурии, которые встретили его на пороге рая, были безупречными красавицами, и здесь несовершенство его ожиданий ничуть не помешало. Почему же тогда…
Но он не успел додумать эту мысль — Алаудин словно услышал ее.
— Кроме того, — сказал он, — человеческие представления о прекрасном всегда относительны. Совершенная красота является таковой лишь в сравнении с менее совершенной. Поэтому некоторые из райских подруг могут быть менее привлекательны, чем другие. Так устроено для того, чтобы те гурии, которые услаждают праведника, казались ему еще желаннее.
С этим Али был полностью согласен — похожая мысль вчера мелькнула и у него самого, когда он выбирал третью по счету подругу. И все-таки в словах Алаудина что-то было не так. Али охватил руками голову и задумался. Из памяти почему-то никак не шли жирные черные мухи.
— Так это и был рай? — спросил он. — Он именно такой?
— Я не говорил, что могу показать рай. Я могу показать лишь его тень.
— А чем тень отличается от рая?
Вместо ответа Алаудин поднял перед собой руку так, что она попала в падающий из окна солнечный луч. На стене напротив появилась тень его кисти.
— Смотри, — сказал он. — По тени моей руки ты можешь судить, что у меня есть пальцы, и этих пальцев пять. Когда я поворачиваю руку, по изменениям тени ты понимаешь в общих чертах, как рука устроена. Но все же разница между тенью и рукой тоже есть, не правда ли?
Пальцы Алаудина были унизаны драгоценными перстнями, и солнце ослепительно играло на золоте, в котором сверкали мелкие сапфиры, огромный рубин и ограненные ромбом изумруды. Это был хороший ответ.
— А почему в раю все чувства совсем иные? Я переживал все происходящее иначе, чем обычно. Пища имела другой вкус, а прикосновения этих красавиц… Просто не знаю, с чем их можно сравнить. Все было совсем не так, как на земле.
— Это и делает рай раем, — улыбнулся Алаудин. — У меня нет ключей от небесного рая. Но есть тень этих ключей. Отперев тенью ключа тень двери, я могу показать тебе тень вечного счастья.
Алаудин говорил загадочно и возвышенно, как и подобает духовному человеку, и Али постепенно успокоился. У него остался только один вопрос, но он боялся его задать, потому что тема казалась не вполне пристойной. Но другой возможности заговорить об этом могло не представиться, и Али решился.
— Господин, у меня есть еще один вопрос, самый последний. Я слышал, в награду праведному человеку может быть послано столько гурий, сколько дней в году, и даже больше. Но меня, если честно, хватило только на трех, а дальше я обессилел. Зачем же праведнику так много спутниц?
Алаудин захохотал и смеялся до тех пор, пока на его глазах не выступили слезы.
— Не будь так маловерен, — сказал он наконец. — Если Аллах пошлет тебе триста гурий, он наградит тебя и мужской силой, необходимой для того, чтобы быть со всеми ними одновременно.
Али не очень понял насчет «одновременно» (такое было страшновато представить), но мысль Алаудина до него вполне дошла. Больше вопросов не осталось.
Остановившись в дверях, Алаудин сказал:
— Запомни, сын мой. Ты никогда не должен обсуждать то, что случилось вчера, с другими людьми. Эти разговоры загрязнят твое сердце, и ты не сможешь больше войти в тень рая. Пусть это будет тайной твоего сердца.
— А когда я… Ну, в следующий раз?
— После того, как выполнишь свое первое поручение, — ответил Алаудин. — Отправляйся в путь с легким сердцем. Ибо если ты не вернешься сюда, чтобы войти в тень рая, ты попадешь в настоящий рай. Теперь ты можешь судить о том, что это такое. Ты будешь в выигрыше по-любому. Но здесь, в Аламуте, тебя ждет лишь тень награды. А там — сама награда.
Первое же доверенное Али убийство было крайне важным — Алаудин сказал, что от него зависит исход войны. Конечно, Али казалось странным, что райская дверь откроется для него в результате такого мрачного дела. Но он уже знал: его ум слишком слаб, чтобы разобраться в божественных вопросах. К тому же он помнил, что на любой его вопрос Алаудин немедленно дает ответ, после которого сомнений больше не остается — хотя не прибавляется и особой ясности. Поэтому он не стал утомлять господина лишними расспросами. Но Алаудин провожал на подвиг уже не первого героя — видимо, он хорошо представлял, что происходит в человеческой душе в такие минуты.
— Как я уже говорил тебе, — сказал он, — дорога, ведущая в рай, называется «смирение». Ее особенность в том, что ты не видишь, куда она идет на самом деле, поскольку она петляет между гор и ущелий, из которых состоит человеческая жизнь. Чтобы попасть на юг, иногда приходится долго идти на север. Чтобы подняться на высокий перевал, бывает необходимо пройти ущелье. Ради спасения приходится убивать. Понимать это и не иметь сомнений — и означает идти по дороге смирения… Держи.
Алаудин протянул Али тяжелый промасленный сверток. Али развернул материю и увидел два катара. По форме и весу они были точно такими же, как те два ножа, с которыми он упражнялся много лет. Но их лезвия были зазубренными, и их покрывала какая-то липкая субстанция.
— Осторожно, — сказал Алаудин. — Держи их в ножнах. И ни в коем случае не порежься — потому что тогда тебя не спасет никакой врач.
Теперь Али выглядел точно так же, как остальные слуги Алаудина. На нем был черный плащ с капюшоном, а лицо скрывала повязка из ткани. Корабль привез его в город Сидон в Ливане, а оттуда он за несколько дней добрался до Тира, где стояла армия латинян-крестоносцев. В условном месте у городской стены его встретил сообщник, который тоже был учеником Алаудина.
Он оказался намного старше Али. Одет он был в такой же темный плащ с капюшоном, какой Али получил в Аламуте, а его оружием была тяжелая двуручная сабля. Его грубое лицо не выражало никаких чувств, но Али ощущал безмятежную решимость в каждом его движении и слове. Своего имени сообщник не назвал.
— Мое земное имя уже не играет роли, — сказал он. — Сегодня я войду в райскую сень. Ты тоже можешь это сделать, но не спеши — сперва тебе надо поразить начальника латинян.
Али стало страшно, но он не подал виду.
— Где мы нападем на врага? — спросил он.
— Недалеко от городских ворот, — ответил сообщник. — Там есть будка сборщика податей, который берет плату за въезд в город. Начальник латинян сегодня приглашен на обед к местному епископу и будет возвращаться в город на склоне дня. Он, конечно, не платит подать, но все равно остановится перед этой будкой, пока стража будет сдвигать рогатки. На это уходит столько же времени, сколько надо, чтобы произнести шахаду два раза. Я нападу на людей, которые сопровождают латинянина. Начнется сумятица. В этот момент ты нанесешь свой удар. Не думай обо мне и даже не смотри в мою сторону, думай только о цели…
— А наша одежда не вызовет у стражи подозрений? — спросил Али.
— Нет. Точно так же одеваются паломники, которые приезжают сюда из христианских стран. Мы сойдем за пару пилигримов. Особенно если будем вести себя грубо и совершать всякие отвратительные поступки. А теперь съешь вот это…
В его руках появились две плоских сухих лепешки.
— Что это? — спросил Али.
— Это ключ от рая, — сказал сообщник. — Точнее, как учит наш господин, тень ключа. Одна лепешка для тебя, другая для меня. После того как ты съешь ее, твое тело останется на земле, а дух на несколько часов приблизится к самым воротам небесного сада. И если твое тело умрет, ты тут же окажешься в раю.
Прямо на месте они съели каждый свою лепешку. На вкус она была горьковато-сладкой, с каким-то странным приятным запахом, напомнившим Али о халве, которую он ел перед своим визитом в рай. После этого они проверили оружие и вышли в путь.
