Евгения Кайдалова - Ребенок
Кстати, прогулки помогли мне решить одну существенную проблему – проблему детских вещей. Я, конечно, предполагала, что ребенка надо будет во что-то одевать, но не представляла во что. Однажды я даже совершила путешествие, равное по героизму экспедиции Скотта на Южный полюс: доехала до «Детского мира» – единственного известного мне в Москве магазина, где должны были быть детские вещи. Выбралась я оттуда примерно через час, еле переставляя ноги из-за болей в пояснице и при полном помрачении рассудка. В этом магазине действительно имелось все, но я по-прежнему не имела представления, что из этого всего выбрать мне. Прорезыватель для зубов, соплеотсос, ортопедическая подушка, кокосовый матрас, ходунки, прыгунки, памперсы, драйперсы, хаггисы… Голова шла кругом, а цены подкашивали меня, как пулеметный огонь. В итоге я купила набор из шести пеленок, бутылочку и соску – эти предметы у меня по крайней мере ассоциировались с ребенком. Но проблема детских вещей оставалась, а журналы, с которыми я в отчаянии вновь начала консультироваться, трактовали ее по-своему: покупайте все, что увидите на наших страницах. Книги же помогли мне понять, что детское креслице для машины пока не понадобится, а мнения насчет рюкзака-кенгуру довольно противоречивы.
А вот на прогулке от дома до магазина ко мне однажды подошла незнакомая женщина и спросила, обзавелась ли я уже детским гардеробом. Я ответила, что частично – да, но выяснила, что приобрела лишь сотую часть от необходимого и при этом переплатила втрое. Незнакомка бодро тараторила о том, что у нее двое детей, которые вот-вот пойдут в школу, а их младенческими вещичками все еще забиты все антресоли, да и коляску не берет ни одна комиссионка. Не против ли я?.. Я, разумеется, была не против. Вскоре муж незнакомки водрузил на мой комод три тюка с приданым для новорожденного, а половину кухни заняла коляска, припадавшая на одно колесо (жесткая шина, как выяснилось, была треснувшей, но все еще пригодной к употреблению).
Цену за все это богатство запросили, по-моему, чисто символическую, и я не могла поверить в свою удачу. Финансовый вопрос стоял у меня как кость в горле, и каждая новая мысль отдавалась все большей болью. В моем распоряжении имелось около тысячи долларов, но восемьдесят я должна была ежемесячно выкладывать за квартиру. Сколько же я смогу протянуть без работы? Месяцев шесть? Чуть больше? А потом земля начнет медленно загораться у меня под ногами… Эти размышления изводили меня настолько, что я начинала непроизвольно трясти головой, чтобы от них избавиться.
Естественно, я экономила. Собственно говоря, я не покупала ничего, кроме еды и книг, но от чтения я просто не могла отказаться – это было бы равносильно задержке дыхания. Поэтому решать финансовые проблемы приходилось за счет продуктов. Нет, я не голодала и мне не снились ночами жареные куриные ножки. Я составила для себя вполне приемлемое меню под диккенсовским названием «Тяжелые времена»: побольше каш, побольше салатов из капусты, картошки, огурцов, зеленого лука (благо сейчас, осенью, овощи были дешевыми). Мясо – небольшими кусочками – вприкуску к салатам (если они без яиц), сыр – вприкуску к кашам. Яйца понемногу допускаются в салат. На сладкое – не пирожные (каждое – по два пятьдесят), а белые сухарики собственной сушки, которые слегка обмакиваются в варенье (общежитский рецепт). Это меню было довольно неплохим, я даже подозреваю, что оно было вполне сбалансированным в смысле жиров, белков, углеводов и витаминов, и единственное, что меня угнетало (но угнетало сильно!), так это необходимость самоограничения. Так хочется иногда чего-нибудь эдакого, не по регламенту! Но… Едва подступает это гнетущее желание сделать неоправданную растрату, я упорно внушаю себе, что экзотическое манго, притягательное, как и любой запретный плод, содержит не больше витаминов, чем яблоки; что еще никто не умирал без пакетика фисташек, а неожиданный позыв отведать красной икорки – это от лукавого. Стиснув зубы, я изо дня в день из всего рыночного изобилия выбираю один и тот же унылый необходимый минимум, и ни одним пунктом больше. Ем я теперь исключительно в силу необходимости – такое слово, как «лакомство», осталось в прошлой моей жизни.
Ребенка, судя по всему, не волновал мой угнетенный дух – я все время чувствовала, как активно шевелится он внутри. Я сравнивала эти шевеления с первыми загадочными «всплесками», и отличие было разительным: тогда, в начале, ребенок напоминал неведомый процесс в моем организме, сейчас это было живое существо, обитающее внутри меня и подчинившее мое тело своим интересам. В последние недели беременности мне стало тяжело даже просто дышать – ноги ребенка упирались в диафрагму. Голова же упиралась в мочевой пузырь, и я была вынуждена отлучаться в туалет, как больной с недержанием мочи. Я и чувствовала себя все время больной и разбитой – живая тяжесть в животе едва позволяла стоять или двигаться. Казалось, ребенок четко указывает мне на то, что инкубатор нужно оставить в покое на кровати, дав его обитателю набраться побольше сил перед решающим броском.
Иногда я чувствовала, как он икает. Это было довольно забавно: не прекращающиеся много минут подряд вздрагивания в животе. В такие моменты я проникалась к нему жалостливой симпатией – точно так же я сочувствовала бы любому, кому приходится нелегко.
В последнее время движения ребенка замедлились и стали весомее. Вот и сейчас, когда я укладывалась спать, он один раз мощно развернулся, ощутимо задев какой-то орган, и надолго притих. Я начала засыпать. Обычно я всегда спала на спине, но месяце на пятом тяжесть ребенка стала передавливать что-то внутри и, ложась на спину, я задыхалась. С тех пор мне приходилось поворачиваться на бок, чтобы уложить существо в животе рядом с собой. Интересно, что он делал, пока я спала? Тоже дремал? Или продолжал без устали вращаться в мягко обнимавшем его мускульном мешочке?..
Почему-то мне приснилась моя собака. Я хорошо ее помнила, хоть Дина и умерла от старости, когда я была еще ребенком: маленькая, ласковая, суетливая, с изумительно красивой шелковистой черной шерстью и белой манишкой – словно красавица в черном вечернем туалете с открытой грудью. Уже после смерти собаки я упрямо изображала Дину на своих рисунках и, может быть, потому так крепко запомнила ее. Однако сейчас Дина привиделась мне совершенно белой, причем ее шерсть была какой-то неправдоподобной ангельской белизны. Это было абсолютно неуместно в той реальности, которую рисовал сон: я мчалась на мотоцикле по лесу и держала Дину под мышкой. Гонка была неистовой: колеса взрывали землю, я проваливалась в какие-то ямы, и мотоцикл выкарабкивался наверх со звериным рычанием. Я закладывала невероятные виражи, словно каскадер, лавировала между деревьями и стискивала Дину так крепко, что боялась раздавить ее. Бока собаки часто-часто ходили у меня под рукой, мотоцикл несся почти неуправляемо, в какой-то момент я не увидела перед собой дороги… После этого сон переменился: Дина вновь была у меня под мышкой, но я уже тихо шла по какому-то красивому, словно игрушечному, совершенно пустынному городу. Было раннее-раннее утро, мы с Диной поднимались на мостик, под которым струилась тихая река, было так хорошо и покойно…
Мне не хотелось выходить из этого сна, но что-то настойчиво заставляло вернуться к действительности. Я открыла глаза и удивилась черноте за окном – было не больше пяти утра. Что могло меня разбудить: телефонный звонок или же… неужели это был звонок в дверь? Пару секунд я лежала, соображая, что происходит, а затем догадка резанула меня и я поднялась со всей быстротой, на которую была способна. Это Антон! Конечно, кому это быть, кроме него? Он разыскал меня и сейчас стоит за дверью с коробкой конфет, букетом и бутылкой шампанского. Только бы успеть и открыть ему, пока он не ушел… Наш многомесячный разрыв разом ухнет в прошлое, словно камень, брошенный в воду, над ним сомкнется голубая гладь, и мы вновь станем тем, кем и должны были быть, – единым целым…
Переваливаясь, я ковыляла (хочется сказать, что я бежала, но я ковыляла) к дверям и несколько светлых секунд не помнила о том, что во мне есть ребенок.
– Сейчас, сейчас, минутку! – приговаривала я, отчаянно втискивая ключ в скважину. Я распахнула дверь. За ней была такая же чернота, как за окном.
И, обреченно стоя на пороге, я ощутила, как в пояснице рождается боль. Пока еще слабая, но через пару секунд она вовсю разлилась по области крестца, заставляя меня, захлебываясь, охнуть. Я побрела к постели и вновь легла, но отпустившая было боль возобновилась минут через десять. Очевидно, она-то меня и разбудила… На протяжении последующего часа я каждые десять минут прерывисто дышала, переживая эти болевые вспышки. Наконец я, слабея от страха, потянулась к телефону – кажется, пришло мое время…
Я набрала телефон «Скорой помощи», надеясь, что она не откажется мне помочь. В то время все население России обзавелось медицинскими полисами, которые выдавались по месту жительства. Такой полис имелся и у меня, но сработает ли он в Москве? Ведь Москва слезам не верит, даже если это слезы больного человека…
