Маша Трауб - Плохая мать
Легко срывалась с места, хватала дочь и неслась в неведомые гости. Там пила, танцевала, хохотала. До упаду, до пяти утра. Полинка засыпала на чужих кроватях, креслах и диванах. Хозяева вызывали машину и выдавали плед или одеяльце, чтобы укрыть девочку. Аня хватала спящую дочку, заматывала в плед, пила на прощание шампанское и ехала домой.
А дома ждал Митя, который никого и нечего не видел, кроме Полины. Он ни слова не говорил Ане, только чтобы она позволила ему у них жить, смотреть на малышку, быть с ней. Уже шатаясь от усталости, Аня передавала дочку на руки Мите и падала на диванчик на кухне. Митя раздевал и укладывал дочку, аккуратно складывая очередной чужой плед. Скоро у него набралось бессчетное количество детских одеял – Аня уже и не помнила их хозяев.
– Оставь Полину. Не тащи с собой, – просил он.
– Нет, не могу, – отвечала она.
Аня умерла. Ей было двадцать пять лет. Митя впал в ступор. Как может умереть веселая молодая Аня? Как у нее может быть четвертая стадия? Так не бывает. Аня, которая никогда ничем не болела, только любовью? Аня, которая никогда не жаловалась. Даже на головную боль. Так же не бывает!
Незадолго до смерти Аня вернулась к своему начальнику. На этот раз окончательно и бесповоротно.
– Он совершенно замечательный. И Полинку обожает. Он с женой точно разведется. Он их уже на Большую землю отправил, – говорила она, собирая чемоданы.
Она переезжала к начальнику.
– Оставь Полину, у нее здесь садик, друзья, – предложил Митя.
– Зачем оставлять? Там тоже есть садик, – удивилась Аня.
О том, что Аня умерла, Митя узнал от начальника. Он ему позвонил сам, не через секретаршу, и спросил, куда привезти девочку? Похороны он оплатит.
Митя дважды переспросил, что случилось. Он не хотел верить. Не мог верить.
После похорон он сидел на полу и пересматривал их общие фотографии, как будто знакомясь с бывшей женой заново. Он ведь ее и не знал по-настоящему. Аня на фотографиях не казалась такой уж веселой. Было одно фото – Аня там в профиль. А на лице гримаса. Боли. Или он это придумывает? Оказывается, Аня была шатенкой, а потом перекрасилась в блондинку. Странно, но он этого не заметил. Она ведь была красавица. Настоящая. А если бы он был к ней внимательнее, то заметил бы признаки болезни? Ее можно было вылечить?
Митя влюбился в мертвую бывшую жену. Хранил ее вещи, записную книжку, украшения.
– Для Полины, – объяснил он сам себе.
По этим деталям он придумал себе другую Аню – ласковую, веселую, легкую на подъем. Придумал и то, что она его любила больше жизни, а он ее. А потом она полюбила другого мужчину и уехала с ним в другой город. А потом эта любовь пройдет и она вернется. К нему. Обязательно вернется.
Полинка была копией матери – с длинными ногами, «лисьей» мордашкой, стриженой челкой. От отца ей достались только глаза – вечно виноватые, как у спаниеля. С черными ободками вокруг. Но Полинкиному лицу эти глаза шли невероятно. Митя смотрел на дочь и гадал, что из нее получится? Девочка была не по возрасту рассудительна и самостоятельна, но иногда на нее «находило». Если плакала, то до истерики, если смеялась, то до икоты, страдала – до разрыва сердца. А по какому поводу плакать, смеяться и страдать – совершенно не важно. Важен сам процесс.
Первые недели, когда они остались вдвоем – Митя и Полина, – были самыми тяжелыми.
– А где мама? – спрашивала девочка.
– Уехала в другой город, – отвечал он.
– А когда вернется?
– Не знаю... У нее там дел много. Пора спать ложиться. Иди чисти зубы, надевай пижаму.
– Я так рано не ложусь. Я ложусь, когда ночь. Я маму буду ждать. А почему телевизор выключен?
– Не знаю. Я не смотрю. Хочешь, включим? Может, мультики найдем.
– Я не люблю мультики. А дядя папа где? – спросила она.
– Какой дядя папа?
– Ну, тот, с кем мы раньше жили?
Митя промолчал.
– Вот я сейчас с тобой поживу, а потом с кем? – продолжала задавать вопросы Полина.
– И потом со мной. Я твой отец. Мы будем жить вместе.
– А мама?
– Понимаешь, Полин, мама не скоро приедет. Может, вообще не приедет.
Девочка угомонилась в три часа ночи. Она ложилась, вставала, просила попить, включить свет...
За следующую неделю Митя умотался вконец. Полина не могла уснуть вечером, тяжело вставала по утрам, ночью вскрикивала, отказывалась есть. То плакала, то смеялась. Девочка так и не поверила или не осознала то, что случилось.
– Вот вернется мама, тогда буду спать, – сказала она отцу однажды.
– Откуда вернется? – переспросил Митя осторожно.
– С работы, – уверенно ответила она.
– А кто тебе сказал, что мама на работе?
– Никто. Я и сама знаю. Я уже большая, – невозмутимо заявила Полина.
Полина никогда сама не спрашивала про маму. А Митя и не заводил разговор на эту тему. Только замечал, что дочь потихоньку перетаскивает вещи матери к себе в уголок, на столик рядом с кроватью. Пропала шкатулка с бижутерией – Митя ее обнаружил в нижнем ящике стола. Пропали из общего фотоальбома фотографии Ани – Полина их к себе переложила. Митя делал вид, что ничего не замечает.
Как-то Митя зашел в комнату и увидел, что дочь сидит на полу и разглядывает фотографии матери.
– Твоя мама была очень красивая, – сказал он.
– Я знаю, – спокойно ответила Полина.
– И веселая...
– Ага...
– Тебе рассказать о ней?
– Что рассказать?
– Ну, ты спроси, если что-то тебе будет интересно...
– Ага...
Митя растерялся. Полина не проявила никакого интереса. Не задала ни одного вопроса.
– Ты меня любишь? – спросила однажды Полина. Она залезла на колени к отцу, свернулась клубочком и сидела тихонечко.
– Конечно, люблю, – ответил Митя.
– А мама бы меня сильнее любила, если бы не умерла? – тихо, почти неслышно спросила Полина.
– Не знаю, – ответил он...
Я пришла в музыкалку, а Ирины Валерьевны в классе не было. Я очень обрадовалась. Значит, меньше заниматься. Через полчаса я решила спросить, придет она или нет? Навстречу шла хоровичка. Она держалась за стену и шла очень медленно.
– Здрасте, а Ирина Валерьевна придет?
– Ой, детонька, – сказала, прислонясь к стене хоровичка, – Ирина Валерьевна никогда больше не придет. – И заплакала.
– Можно уходить? – уточнила я.
– А? Иди, детка, иди, помяни свою учительницу... и я помяну...
Я прибежала домой. На кухне с моей мамой сидел незнакомый мужчина.
– Это я виноват, – роняя голову на грудь, говорил Олег Иванович. Он был уже сильно пьян.
– Никто не виноват, – сказала мама.
– Да? – с надеждой спросил Олег Иванович. – Она была так одинока. Мне стало страшно. Я ведь тоже не по-людски поступил.
Олег Иванович шел домой после работы. У подъезда собралась толпа. Стояла «скорая». Он невольно поморщился от неожиданного препятствия – хотелось быстро в душ, поесть, лечь...
– Отойдите, сколько можно говорить? – убеждал людей участковый.
– Что случилось? – спросил Олег Иванович женщину.
– Из окна выбросилась. Дамочка, – охотно объяснила та.
– Зачем? – задал он глупый, но логичный вопрос.
Вместо ответа женщина сначала покрутила у виска, а потом постучала по горлу. Мол, одно из двух.
– А с какого этажа?
– С шестого.
– Насмерть? – опять глупо уточнил он.
– А то как же?
Олег Иванович не стал подниматься и говорить, что знает эту «дамочку». Он пошел назад, на работу. Но, уже дойдя до здания, развернулся и поехал опять домой. И уже со второй попытки сказал, что он – муж, что был на работе и так далее...
Он звонил людям из записной книжки Ирины Валерьевны. Кто-то не сразу понимал, о ком идет речь, кто-то выражал соболезнования, но ссылался на занятость... Так и получилось, что только Олег Иванович положил две гвоздички на свежий холмик на кладбище.
– Это я виноват, – продолжал убиваться Олег Иванович. – Почему она это сделала? Я ведь ничего о ней не знал. Как мне с этим жить? Уже второй раз. Это мне расплата. Как жить-то?
– Так же как раньше. Вы забудете ее быстрее, чем кажется. И еще женитесь, – сказала моя мама.
– Больше никогда! После двух покойниц...
– Угу...
Олег Иванович, как и предсказывала мама, быстро нашел свой идеал женщины. Точнее, она его нашла – соседка. Помогала с похоронами, потом заходила – «подкармливала», да так и осталась. Правда, жениться он не спешил. Глядя на свою спутницу жизни, которая за обсыпанным мукой столом лепила пельмени или резала куриную грудку на оливье, он вспоминал халат, в котором отравилась первая жена, и юбку, в которой лежала на асфальте Ирина Валерьевна. Рисунок на халате помнил, помнил, что на груди был распахнут, что юбка задралась, а вот лиц женщин вспомнить не мог...
Мама каждый день считала, сколько еще ей нужно пробыть в этом Богом забытом городе, чтобы обеспечить нам достойную жизнь в столице.
Аня, Ирина Валерьевна... Вернулись мы из-за меня. Я – семиклассница – ругалась матом, знала тюремный сленг, неплохо «читала» наколки и регулярно задерживалась на школьном дворе, где проходили драки – дрались кусками арматуры.
