Маша Трауб - Плохая мать
– Это вы звонили? – рявкнула она, почесывая живот. – Проходите. Давайте мерки снимем. Вы для себя шить будете?
Мама послушно пошла за ней в комнату. Там стоял жуткий срач. Все было завалено пуговицами, огрызками ткани, булавками, шерстью...
– Вы вяжете? – спросила мама, вместо того чтобы назвать себя.
– Да, я вам не говорила по телефону? – встрепенулась Наташа. – Вяжу. А вы что хотели?
– Не знаю...
– Давайте сначала с платьем определимся, а потом вы подумаете насчет вязаных вещей. Только я беру аванс.
– Хорошо. А... сколько по времени?
– На вечернее платье недели две. Так, скажите мне про материал... Вы говорили, что хотите шелк. Я бы посоветовала...
Наташа замолчала, потому что в проеме появился молодой человек.
– Ма, есть чё пожрать? – спросил парень.
– Ты не видишь, я с клиенткой?! – заорала на него Наташа. – Иди на кухню и открой холодильник! Совсем уже обнаглел.
– Ладно, ладно, хватит вопить, – сказал парень.
– Вы уж извините, – обратилась Наташа к маме.
– Да, да.
– Раза три точно придется приехать на примерку. А то и четыре. Это же вечеруха.
В проеме опять появился парень:
– Ма, дай денег.
– Я тебе сейчас таких... дам, мало не покажется! – заорала Наташа. – Вали отсюда. Так, встаньте ровно, – обратилась она к маме.
– Вы извините меня, это не мне платье, а дочери, я еще подумаю, – сказала мама и начала пятиться к двери.
– Как это? – опешила Наташа. – Я тут перед ней... время свое трачу, а она...
Мама выскочила и захлопнула дверь. Слетела на два этажа вниз. Остановилась. За ней никто не гнался. Это вообще было на нее не похоже – убегать. Она поднялась и снова позвонила в дверь. Открыл парень. Мама сама прошла в комнату. Наташа сидела за швейной машинкой, откусывала зубами нитку и плакала.
– Наташа, ты меня прости, – сказала мама, – я сразу не сказала, а ты меня не узнала... Я Ольга, помнишь? Вы с Гошей у нас жили, с моей Машкой сидели. Платье – для Машки, она школу заканчивает. Просто я не ожидала, что это ты... вот и растерялась. А это Саша?
– Да, – Наташа повернулась, разглядывая маму, – Саша. А Гоши нет. Давно нет. Уехал на этот, как его, Валаам... что ли? Там живет. Он у нас теперь почти святой. А я тут с Сашкой заказами перебиваюсь. Корячусь за копейки. Перевода не могу дождаться. Монахи что, алименты не должны платить? Вы ведь вроде юрист, вот и скажите мне, как это по закону?
– Должны, наверное... – опять растерялась мама.
– А правда, что у Гоши мать богатая? Которая певица. Она правда за границей живет?
– Да, в Германии.
– А у вас ее телефона нет? Может, ей позвонить да денег попросить? Ей что – жалко? Не обеднеет поди...
– Нет, телефона нет.
В проеме появился парень:
– Ма, дай на курево.
– Я тебе сейчас дам! – заорала Наташа. – Так вы будете платье шить? – повернулась она к маме.
– Я с дочерью посоветуюсь...
– Если что – обращайтесь. Я еще свитера вяжу.
– Хорошо.
Мама пошла к входной двери.
– Дайте денег, а я матери передам, – поймал ее на выходе Саша.
– Не дам, – ответила мама.
– Сука, – сказал Саша.
Моя история началась больше десяти лет назад – я была в командировке в Армении. Мне двадцать, в разгаре служебный роман, и командировка подвернулась как нельзя кстати. Было тепло, коньяк лился рекой, рядом сидел любимый мужчина. Мы ели, пили, танцевали. Совсем не спали. Впечатления остались обрывками. Однажды совершенно пьяные ехали на машине к какой-то горной реке и чуть в нее не рухнули – водитель затормозил в последний момент. Мы спаслись. Значит, должны быть вместе. Иначе погибли бы.
В местном уличном кафе я опрокинула чашку с кофе и долго и бестолково вглядывалась в кофейный узор. Командировка заканчивалась, в Москве мужчину ждала другая женщина, а меня – неопределенность. Подошла хозяйка и посмотрела на блюдце.
– У тебя будет муж-начальник и двое детей, – сказала она.
Начальник, который был чужим мужем, нервно хмыкнул.
Монастырь, дерево, которому очень много лет. Надо завязать платок на ветку и загадать желание. Нельзя просить деньги. Надо что-то очень важное, без чего не сможешь дышать. Я загадала выйти замуж за этого мужчину и родить сына.
«Никогда, никогда я не буду похожа на маму. Ни за что на свете не буду такой, – все детство думала я. – Все не так плохо. В жизни больше добра, чем зла. И добро все равно победит».
Мы совершенно не похожи внешне. Нам нравятся разные вещи. У нас разные интонации, мы по-разному шутим. Но в какие-то моменты я становлюсь копия мамы.
Когда я в первый раз оказалась в квартире будущего мужа и он ушел в душ, я нашла ящик с документами, села на пол и стала изучать бумаги. Я хотела знать, с чем и с кем мне придется столкнуться.
– Я не дам тебе развод. Я тебя люблю! – кричала бывшая жена моего будущего мужа.
– Боже! Что делать? Как я могу бросить женщину, которая меня любит? – хватался за голову он.
– А за сто долларов? – предложила я.
Этому меня тоже научила мама. «Запомни, Машенька, люди – сволочи. Они никого не любят, кроме себя. Как только они начинают кричать о чувствах, предлагай деньги».
– В четверг я могу отпроситься с работы, – быстро согласилась бывшая жена.
Я вышла замуж в феврале. Было просто дико холодно. Но я так сильно хотела замуж, что мне было все равно. Моя мама так сильно хотела, чтобы я вышла замуж, что танцевала в загсе «Хаву нагилу», которую нам сыграли вместо Мендельсона.
– У меня все будет хорошо? – спросила я маму на ступеньках загса. На входе.
– Да, – ответила мама.
– Откуда ты знаешь?
Днем раньше мама случайно опрокинула кофейную чашку. Чашка не разбилась, а перевернулась на блюдце.
– Я увидела руку. Мужскую. Такая сильная рука, как будто загораживает от всех, как щит.
На всех наших фотографиях – со мной, с детьми – муж стоит, выставив руку, как щит.
Восемь недель беременности. Я на кладбище. Живота еще не видно. Мы хороним отца мужа, который не знал, что у него будет внук. Я за рулем и развожу по домам родственников. Когда высаживаю очередную тетушку, выхожу и блюю в кусты – у меня токсикоз.
Девять недель беременности – я в больнице на сохранении. Ничего не помню, кроме врача – молодого мужчины. У него большие теплые руки с прозрачными волосками на пальцах. Моя мама договаривается с ним, что он будет меня вести и примет роды. Мама, как всегда, шутит, улыбается, рассказывает анекдоты. Выводит меня на улицу, садится прямо на бетонную лестницу и закуривает. Мимо ходят люди, она не двигается. Люди обходят эту странную женщину, которая что-то быстро говорит на непонятном языке. Когда ей совсем плохо, она обращается к святому Георгию. На родном языке.
Шесть месяцев беременности. Я звоню врачу договориться об очередном приеме. Трубку поднимает чужая женщина. «Врача нет», – говорит она и вешает трубку. Во второй раз она добавила «больше нет». Он разбился на машине – с женой и двумя дочками. Вернулся из отпуска, поехал покупать девчонкам школьные принадлежности и форму.
«Мама! Что мне делать?!» – кричала я. Мама сделала то, что могла, – отвела к своей знакомой – армянке Мхитарян. Они были давно знакомы – с тех пор как маме поставили диагноз «рак», а Мхитарян сказала, что рака нет – за двадцать долларов и бутылку коньяка мужу. Единственная дочь Мхитарян только что потеряла ребенка и уже не могла стать матерью. Мхитарян решила, что больше она не отдаст ни одного ребенка. Она спасала еще не рожденных детей. Спасла и моего.
Девятый месяц беременности. Я на сохранении. Муж на кладбище хоронит свою маму. Меня нет рядом.
Когда моя мама увидела внука, слегла с сердечным приступом. Не от счастья. От сознания того, что все позади. Муж вцепился в сына мертвой хваткой и не выпускал. По ночам он подходил к кроватке и тихонько тряс сына за животик – дышит? Он все время рассматривал его – сыну достались глаза покойной бабушки и подбородок покойного дедушки. «Он пришел на смену», – сказал муж.
О втором ребенке я боялась даже думать. Мне было страшно до тошноты. Я не хотела, чтобы ребенок «пришел на смену».
Сыну было восемь. Муж работал, я работала. Зимой я тяжело заболела – два месяца лежала и не могла встать. Никто не знал, что со мной. В апреле я уже еле доходила до туалета.
– Отвези меня в Ереван, – попросила я мужа.
Мы поехали в те же места, где были десять лет назад. В той самой командировке. Монастырь. Дерево. Я завязала на ветке платок и хотела попросить здоровья. Попросила. И неожиданно добавила – и девочку. Потом очнулась: зачем, что я наделала? Но было уже поздно. Я вернулась совершенно здоровая.
В августе в гости приехала племянница мужа с тремя дочками. Я целый день плела косички и венки. Они уехали, а я подумала, что это ведь еще одна примета – женщина, которая хочет ребенка, должна «понянчить» чужого. Если хочет мальчика – значит, мальчика. Если девочку – то девочку.
...Ко мне на кухню залетела птица. Голубь. Тринадцатый этаж. Застекленный балкон. Открыта была только одна половина. Птица, казалось, даже не была испугана – она не билась крыльями, а лежала на полу и смотрела на меня. Взгляд у птиц очень страшный. Прозрачный, стеклянный, кажется, что злой. Я же от страха оцепенела.
