П. Ёлкин - Тридцать пять родинок
Когда летом Любимая с дочкой поехали на дачу, выяснилось, что в Марте скрыт огромный охотничий талант. Двоюродный брат тестя, егерь соседнего охотхозяйства, опытным глазом сразу заметил юное охотничье дарование, а когда ради эксперимента взял Марту с собой в лес, вернулся оттуда словно пришибленный.
— Отдайте мне собаку, — сразу начал он разговор с главного. — Добром прошу.
Дочечка возражала очень сильно, поэтому егерь начал торговаться с Любимой.
— Вы ж в городе ее только портите! — заглядывал он Любимой в глаза. — Это ж охотничья собака! Отдайте!
— Это моя собака? — спрашивала дочечка.
— Твоя, — кивала головой Любимая.
— Не отдам!
— Я вам за нее двести рублей заплачу! — хватал егерь Любимую за руки.
— Это моя собака? — влезала в торговлю дочечка.
— Твоя, — вздыхала Любимая.
— Не отдам!
Короче, торговались они долго. Дочечка наконец уступила, под строгое обещание, что немедленно по возвращении домой мы купим еще одну собаку, но такую, которая будет играть только с ней и никуда от нее убегать не будет. А Любимая выторговала себе с егеря кроме денег еще каждую десятую шкуру со всех зверей, которых возьмет Марта. На том и ударили по рукам.
И действительно, какое-то время егерь присылал нам с оказией шкурки белок, лис и почему-то очень много енотов. Дочечка очень радовалась этим передачкам, она помнила Марту, и это были словно приветы, присылаемые ей из леса. Но через пару лет егерь шкурки присылать перестал, и мы все вместе решили, что такса все-таки наконец сбежала от него в лесу и больше уже не вернулась.
А для дочечки, как и обещали, мы завели такую собаку, чтобы не отходила от нее ни на шаг. Мы завели овчарку.
Овчарку выбирал я сам.
То есть Любимая задачу мне поставила жестко: «Я обещала!» — больше ничто ее не волновало, так что голову ломать пришлось мне.
Я прикинул так: пока собака вырастет, поумнеет и выучится, дочке будет уже лет десять, так что собака должна быть служебной, чтобы дочка могла гулять с ней одна. В породах я не очень разбирался, в голову мне приходила только одна порода, которая будет послушно исполнять команды десятилетней девчонки, — овчарка.
Беда в том, что как раз овчарок я и боялся больше всего.
Однако ж житейская логика подсказывала мне: если я буду жить вместе с овчаркой, бояться я перестану. Сразу скажу, что бояться собак я не перестал — но только чужих. Свою-то я и за собаку не считал, наверное.
Работал я тогда начальником караула в ВОХРе, водили мы дружбу с питомником «Красная звезда», так что щенка мне там обещали правильного.
— Немецкая овчарка, не восточноевропейская, а именно немецкая! — втолковывал мне старшина в питомнике, пока мы шли к щенячьему вольеру.
— Наверняка тебе попадались такие — невысокая, чисто-черная. Ее отца привозили на вязку из самой Германии.
Старшина все никак не успокаивался и твердил мне, что таких низкорослых овчарок вывели гитлеровцы во время войны специально, чтобы возить их в колясках мотоциклов. Поскольку они не очень большие, им не хватает веса, чтобы свалить человека на землю, так что их специально натаскивают на тазовый пояс — хватать за пиписку.
«Спасибо тебе за рассказ, старшина, — думал я, проклиная болтливого собачника. — Что мне теперь, хоккейную яйцезащиту покупать и все время в ней дома ходить?» Блин, я уже жалел о том, что выбрал именно овчарку, а не какого-нибудь пуделя. Но когда я увидел приготовленного мне щенка, я немного успокоился, такая крохотуля до моих яиц допрыгнет нескоро.
— Дрессировать ее обязательно, — напутствовал меня старшина. — Но не заставляйте делать то, чего она не хочет: рано ей, значит, еще. У нее все уже в генах заложено, так что она сама всему научится, когда время придет.
Так и было. Когда на щенячьей ЗКС инструктор попыталась втащить тогда еще недопеску на лестницу, собачка ухитрилась через ватник расцарапать тетке руку, но на лестницу не пошла. Блин, я тогда прямо счастлив был, что на площадку заставляли приходить в намордниках, а то бы случилось нехорошее, ага. Но через пару месяцев собака научилась залезать на лестницу сама и уже спокойно бегала по ступенькам.
И так во всем. Если мы пытались научить овчарку чему-то и она вдруг начинала прикидываться блондинкой, мы переглядывались: «Ага, нихт ферштейн, заиграла немецкая кроффь!» — и успокаивались. А спустя какое-то время собака словно вспоминала то, что мы ей когда-то пытались втолковать, и спокойно начинала выполнять новые команды. Служила старательно.
А службу она понимала серьезно, с-с-собака!
То есть дома могли быть всякие игрушки, беготня, щенячьи прыжки, тявканье и скулеж.
Но стоило выйти с ней на улицу, как эта щеня, затем недопеска, а потом уже и *censored* — она словно преображалась. Она начинала СЛУЖИТЬ.
У нее в голове выстраивался пузырь, радиусом метров пять вокруг нас с дочкой, и она следила за каждым, кто оказывался внутри этого пузыря — не обижает ли он хозяев. Нет, она не рычала, не показывала зубы. О возможной, по ее мнению, опасности она предупреждала нас, бестолковых и беспечных двуногих, единственным способом: она отступала на шаг назад, готовясь к прыжку по первой команде.
Есть огромная разница между глаголами «услужить» и «служить».
Я злюсь, когда водители старательно протирают стекло, когда я уже сижу в машине.
Ненавижу, когда официанты обмахивают стол, когда я уже собираюсь за него сесть.
Меня раздражают уборщицы, которые суетливо моют пол передо мной.
Блин, это ваша работа, ребята, — стекла должны быть прозрачными, стол — чистым, а полы — вымыты. Мне не нужно демонстрировать, что вы старательно делаете свою работу, я и так об этом догадаюсь.
Если стекла чистые — я знаю, что водитель молодец, а если он размахивает тряпкой передо мной — я в этом начинаю сомневаться.
Если стол в ресторане чистый — официант постарался, но когда он смахивает крошки при мне — я понимаю: он не убирается, а намекает на чаевые.
Если пол чистый — уборщица работает хорошо, но если она моет его, просовывая тряпку чуть не между моих ног, — значит, срочно надо менять ее график.
Когда собака скалит зубы или рычит, если кто-то подходит к хозяину, или, пуще того, начинает лаять и бросаться вперед, натягивая поводок, будьте уверены, она как раз хочет услужить!
А наша овчарка именно «служила». Ей не важно было, замечает ли кто-нибудь ее старания, главное было, что она знала — если что, она сможет защитить хозяев.
Единственный раз, когда на прогулке она не сдержалась и повела себя как дура, случился на Пасху, рано утром. Часов в пять мы вышли гулять, на улице вообще не было никого, я расслабился, спустил собаку с поводка и шел себе позевывая.
И тут из кустов прямо передо мной вываливается пьяный мужик с радостным криком «Христос воскрес!», крестится и лезет ко мне целоваться.
Я спал на ходу, но собачка-то была готова и среагировала быстрее меня.
Я успел крикнуть «Фу!», только когда она была уже в прыжке.
Услышав мою команду, собака развернулась в воздухе и спиной вперед впихнула мужика обратно в кусты.
Не переставая креститься, мужик убежал, а собачка, выбравшись на дорогу, села рядом со мной.
Мне ее, помню, было ужасно жалко, все равно пришлось ее слегка наказать, но после этого случая я уже начал думать о том, что дочечка может гулять с собакой сама. Пусть ей всего семь лет, но в собаке я уже был уверен.
Ну, сначала-то я хитрил, конечно. То есть я как бы выходил в магазин, а сам прятался напротив подъезда. Через пару минут после моего ухода Любимая говорила, мол, собачке надо бы на улицу, а папа неизвестно когда еще вернется… Так что, доча, собирайся-ка на прогулку сама.
Преисполненная важностью миссии, дочечка старательно выгуливала псину вокруг дома, а я крался метрах в ста сзади, пристально наблюдая. Наверное, собачка все-таки чувствовала меня где-то поблизости, потому что вела себя исключительно хорошо, но дочка гордилась этими прогулками ужасно!
Постепенно я забил на ежедневные долгие прогулки, только по утрам выбегал на десять минут, просто чтобы собака не будила девчонок раньше времени. Поэтому потихоньку овчарка все больше становилась для меня именно домашней собакой — такой, которая встречает тебя радостным визгом вечером и тихо лежит у тебя в ногах, пока ты сидишь за компьютером.
Беда в том, что настоящие служебные овчарки для такой жизни не приспособлены.
Весь смысл существования овчарки в том, чтобы выполнять приказы хозяина, а если хозяин ничего не приказывает, а только иногда проверяет босой ногой, лежит ли собака под столом или нет, овчарка счастлива не будет. Тогда она начинает ходить за хозяином повсюду, глядя снизу вверх виноватыми глазами, надеясь услышать хоть какую-то команду.
Все, за кем когда-нибудь ходили существа с виноватыми глазами, знают: ничего, кроме раздражения, это не вызывает.
