Бернард Маламуд - Бенефис
Встал он около пяти, а около семи уже спустился в холл. Ему просто необходимо было выяснить, кто же это такая. В холле Ричард, ночной дежурный, привезя его вниз, тут же вернулся к чтению какого-то порнографического журнала; почты, как мистер Моррис и предполагал, еще не было. Он знал, что привозят ее в девятом часу, но ждать дома было выше его сил. Он вышел на улицу, купил на Ирвинг-Плейс «Таймс» и направился дальше, а поскольку утро выдалось чудесное и совсем не холодное, даже посидел на скамейке в парке Юнион-Сквер. Он развернул газету, но читать не смог, понаблюдал за воробьями, клевавшими прошлогоднюю траву. Да, он пожилой человек, спору нет, но опыт подсказывал ему, что возраст в отношениях мужчин и женщин часто не имеет значения. Энергии у него пока что хватает, а тело — это всего лишь тело. В холл доктор, нарочно заставив себя задержаться подольше, вернулся в восемь тридцать. Флаэрти уже принесли мешок с почтой, и он, перед тем как положить письма в почтовые ящики, раскладывал их на столе по алфавиту. Выглядел он на сей раз неважно. Двигался он с трудом. Его землистое лицо было перекошено; он тяжело дышал, а в глазах притаилась боль.
— Вам пока ничего, — сказал он доктору, не поднимая глаз.
— Сегодня я подожду. Дочь должна была написать, — объяснил доктор Моррис.
— Пока не видно, но, может, вам повезет — вот еще одна пачка осталась. — Он развязал бечевку.
Пока он раскладывал последнюю пачку писем, кто-то позвонил, вызывая лифт, и Флаэрти отошел.
Доктор делал вид, что поглощен чтением «Таймс». Едва двери лифта закрылись, он тотчас подошел к столу и поспешно перебрал стопку на букву «К», Э. Каммингс оказался Эрнестом Каммингсом. Он схватил стопку на «Г», следя за металлической стрелкой, показывавшей, что лифт уже спускается. В этой стопке лежало два письма, адресованных Эвелин Гордон. Одно было от матери. Второе, тоже написанное от руки, от некоего Ли Брэдли. Почти что помимо воли доктор взял это письмо и сунул в карман. Его обдало жаром. Когда дверь лифта открылась, он уже сидел в кресле и листал газету.
— Вам совсем ничего, — сказал через минуту Флаэрти.
У себя в квартире доктор, прислушиваясь к своему сиплому дыханию, положил письмо на кухонный стол и, дожидаясь, пока вскипит чайник, сидел и на него смотрел. Чайник, вскипев, засвистел, а он так и сидел перед невскрытым письмом. На него напало отупение. Потом он представил себе, как Ли Брэдли описывает сексуальные забавы, которым он предавался с Эвелин Гордон. Он воображал себе их любовные игры. А затем, хоть и вслух запретив себе это делать, он распечатал над паром письмо, вскрыл конверт и снова положил письмо на стол, чтобы удобнее было читать. Сердце его колотилось от предвкушения. Но, к его удивлению, письмо оказалось скучным — это был исполненный самодовольства рассказ о какой-то дурацкой сделке, которую Брэдли пытался заключить. Только последние две фразы оказались поживее. «Вечером я приеду, а ты жди меня в спальне. Надень только белые трусики».
Доктор даже не мог решить, кто ему более отвратителен — этот кретин или он сам. Если честно, то он сам. Осторожно засунув листок бумаги обратно, он смазал конверт тонким слоем клея и заново запечатал письмо. Днем он сунул письмо себе во внутренний карман и, нажав кнопку, вызвал Сильвио. Доктор сходил за свежим номером «Пост» и делал вид, что погружен в чтение, пока Сильвио не повез на лифте двух каких-то женщин; тогда доктор опустил письмо в ящик Эвелин Гордон и вышел подышать воздухом.
Молодая женщина, которой он придерживал дверь, вернулась в начале седьмого — он как раз сидел в кресле около стола. Почти сразу же он услышал запах ее духов. Сильвио на месте не было — он спустился в цоколь перекусить. Она отперла маленьким ключиком почтовый ящик Эвелин Гордон и стояла, куря и читая письмо Ли Брэдли. Одета она была в голубой брючный костюм и коричневое вязаное пальто. Ее черные волосы были стянуты в хвост коричневым шелковым шарфом. У нее были хорошенькое, хотя и тяжеловатое лицо, ярко-синие глаза, чуть тронутые косметикой веки. Ее фигура показалась ему безупречной. Она не обратила на него внимания, а он был уже почти что влюблен в нее.
Каждое утро он наблюдал за ней. Теперь он спускался вниз попозже, к девяти, и, сидя на троноподобном деревянном стуле, стоявшем под незажженным торшером в глубине холла, просматривал медицинские проспекты, которые вынимал из своего ящика. Он наблюдал за людьми, отправлявшимися на работу или по магазинам. Эвелин появлялась около половины десятого и стояла с сигаретой перед почтовым ящиком, читая утреннюю почту. Когда наступила весна, она стала носить цветастые юбки с кофточками пастельных тонов или светлые брючные костюмы. Иногда она надевала мини. Сложена она была великолепно. Писем ей приходило много, большинство из них она читала с явным удовольствием, некоторые — с тайным волнением. Кое с какими она расправлялась быстро: пробегала их глазами и совала в сумочку. Он решил, что это были письма от отца или матери. Наверное, думал он, ей пишут ее любовники, бывшие и нынешние, и ему становилось грустно от того, что там нет его письма. Да, он обязательно ей напишет!
Он все тщательно продумал. Некоторым женщинам нужен мужчина постарше: это упорядочивает их жизнь. Порой разница в тридцать или даже в тридцать пять лет идет только на пользу. Молодая женщина помогает пожилому мужчине сохранить силу и бодрость. Да, были когда-то неполадки с сердцем, но в целом здоровье у него отличное, во многом даже лучше, чем раньше. Такая женщина, как Эвелин, живущая, скорее всего, не в ладах с собой, может извлечь много полезного из тесного общения с пожилым мужчиной, который будет любить и уважать ее, а ее научит любить и уважать себя; который будет требовать от нее гораздо меньше, чем мужчины помоложе, погрязшие в собственном эгоизме; который пробудит в ней вкус к нормальной жизни, а если все сложится хорошо, то, возможно, и любовь к этому мужчине.
«Я врач-терапевт на пенсии, вдовец», — писал он Эвелин Гордон. «Я пишу эти строки с глубочайшим к вам уважением, однако мучаясь сомнениями, поскольку по возрасту я гожусь вам в отцы. Я часто видел вас здесь, в этом доме, иногда встречал на улице, и вы вызываете у меня глубочайшее восхищение. Я мечтал бы, если вы, конечно, не против, познакомиться с вами. Не согласитесь ли вы как-нибудь отужинать со мной, а может быть, посетить кинотеатр или сходить на какой-нибудь спектакль? Полагаю, узнав меня поближе, вы не разочаруетесь. Если эта просьба не обидела вас, буду вам очень признателен, если вы опустите записку с ответом в мой почтовый ящик. С глубочайшим уважением, Саймон Моррис, доктор медицины».
Он не спустился вниз, не положил письмо в ее почтовый ящик — решил, что сделает это в последний момент. Он ненадолго забылся сном, но проснулся от испуга. Ему приснилось, что он написал и запечатал письмо, но вдруг вспомнил, что приписал еще одну фразу: «Наденьте белые трусики». Проснувшись, он хотел было вскрыть конверт и проверить, не вставил ли он эту цитату из Брэдли. Но когда сон ушел окончательно, он понял, что нет. Рано утром он принял ванну, побрился и некоторое время разглядывал облака за окном. Около девяти доктор Моррис спустился в холл. Он решил дождаться, когда Флаэрти вызовут, и опустить письмо в ее ящик, но Флаэрти в то утро, похоже, никому не требовался. Доктор забыл, что сегодня суббота. Понял он это, только когда он сел в холле и открыл «Таймс», сделав вид, что ждет почту. По субботам почту доставляли позже. Наконец он услышал протяжный сигнал, и Флаэрти, чистивший на коленях медную дверную ручку, встал и медленно побрел к лифту. Его асимметричное лицо посерело. Без нескольких минут десять доктор сунул свое письмо в почтовый ящик Эвелин Гордон. Он решил было подняться к себе, но потом решил подождать там, где он обычно ждал, пока она заберет свою почту. Там она его никогда не замечала.
Мешок с почтой принесли в вестибюль в начале одиннадцатого, и Флаэрти только успел разложить первую пачку писем, как его снова вызвали. Доктор читал свою газету, сидя в глубине холла, в полумраке, что ему не мешало, потому что он только делал вид, что читает. Он с волнением ожидал появления Эвелин. На нем были новый зеленый костюм, рубашка в синюю полоску и розовый галстук. Шляпа у него тоже была новая. Он ждал с надеждой и любовью.
Дверь лифта открылась, и вышла Эвелин в элегантной черной юбке с разрезом и прелестных босоножках, волосы повязаны алым шарфом. Следом за ней вышел длинноносый мужчина с пышными баками и аккуратно причесанными полудлинными волосами, подстриженными по моде начала века. Он был ниже ее на полголовы. Флаэрти протянул ей два письма, и она сунула их в свою черную замшевую сумочку. Доктор подумал, вернее, понадеялся, что она пройдет мимо почтового ящика, но она увидела его письмо в прорезь, остановилась и вынула его. Разорвав конверт, она достала лист бумаги, исписанный от руки, и, сосредоточенно нахмурившись, прочла его. Доктор закрылся газетой и смотрел поверх нее. Смотрел со страхом.
