Мицос Александропулос - Чудеса происходят вовремя
— Мне стихи не понравились, — услышал Титос и удивился непривычному, решительному тону собеседника. — Не понравились, — повторил Христопулос, и некоторое время оба они молчали. — Манера у этого юноши, как вам сказать... Крылья у него, вероятно, есть, но пока что он — п е р е л е т н а я п т и ц а. Кружит, высматривает, подбирает где что придется...
— М-да, — согласился Титос. — Это заметно. Но в его возрасте естественно...
— Простите, я так не думаю. Мне не нравится как раз его всеядность, заимствования из разных источников — оттуда, отсюда... Вы обратили внимание, первое стихотворение у него патриотическое: образцы, которым он здесь подражает, известны каждому... Ну а второе, то, что о злобе людской...
— Да, да, да, — с тихим смешком подхватил Титос и прочитал строки, послужившие образцом для второго стихотворения:
Способов рану тебе нанестине меньше тысячи будет,падай же ниц и с надеждой простисьпри одном только слове — люди...[24]
Когда речь шла о стихах, ему известных, Титос был не прочь подекламировать. И сейчас он намерен был продолжать.
— Совершенно верно, — прервал его Христопулос. — Вот я и говорю, если бы он учился серьезно и целеустремленно, если бы его привязанности были более определившимися... А он готов подражать и нашим и вашим...
Обсудив ученические стихи гимназиста, они перешли к предметам более значительным. Заговорили о современной греческой поэзии, которую Титос считал пессимистической, замысловато-туманной, но тут же признался, что любит ее, многое ему нравится. Христопулос не возражал, он тоже находил в современных греческих стихах немало достоинств и — главное — движение, поиск, который уже принес интересные открытия... Они беседовали еще долго, пережидая дождь под навесом, да и потом по дороге.
Так завязалась их дружба.
* * *Однажды утром Титос послал за ним секретаря. Тут же, в кабинете у Титоса, сидел Параскевакос, их коллега, только теперь он в банке показывался редко и занимался все больше делами молодежной организации.
— Садитесь, господин Христопулос, — сказал Титос. — Господин Параскевакос выступил с прекрасным начинанием. Он хочет вам кое-что предложить. — Однако Параскевакос молчал, и Титос сам приступил к пояснениям. — Речь идет о цикле лекций, которые задумал организовать господин Параскевакос. И в этой связи он имеет виды на вас.
Христопулос слушал его вежливо, не обнаруживая ни малейшего интереса. Как всегда на службе. И лишь когда Титос стал расписывать, что это будут за лекции — «под открытым небом, на площади», — на лице его отразилось недоумение.
— Господин директор, — начал он, приподнимая щуплые плечи (словно говоря: разве можно взваливать на эти плечи такую ответственность?), — я человек больной и всего лишь скромный служащий, разве мне пристало выступать на площадях?
Титос остановил его.
— Какие тут могут быть сомнения? Для нашего учреждения это дело чести. Должны же и мы внести свой вклад...
Христопулос заволновался.
— Но может быть, для этой роли скорее подошел бы кто-нибудь из учителей?
— Нет? Нет! — бурно возразил Титос. В затее с лекциями он усматривал явный выпад как раз против учителей.
(Родилась эта затея накануне вечером, во время очередного диспута в аптеке. Разговор зашел о засилье учителей. Врачи, адвокаты и представители прочих свободных профессий возмущались тем, что в общественной жизни города на главные роли неизменно выдвигаются учителя. Между тем место учителя в школе: парты, наглядные пособия, дети... В масштабах города требуется другой диапазон... Другой уровень...
Дома, в постели, Титос рассказал обо всем этом Рене.
«А почему бы тебе не уговорить Христопулоса, — сказала она, — пусть прочитает нам лекцию, раз уж он такой красноречивый».
Титос рассмеялся: «О чем ему, бедняге, читать лекцию? О поэзии, что ли?.. Кто его станет слушать?»
«Зачем о поэзии? Пусть расскажет, как бороться со старостью. У него получается...»
Они посмеялись. Но эту идею Титос все-таки удержал в памяти.)
— Ну что ж, господин директор, — уступил Христопулос. — А какие темы?
Темы Титос пока не обдумал. Но банковская привычка не терять самообладания ни при каких обстоятельствах не оставила его и теперь.
— Национально-патриотические! Ну скажем... Вот, например! Да, да! — повысил он голос, словно кто-то возражал ему. — Сейчас во всем мире говорят и пишут об олимпийском движении, об олимпийских играх в Берлине. Чем не тема?
Христопулос улыбнулся.
— Господин директор... — Бледные щеки его порозовели и словно залоснились. — Господин директор, я ведь не какой-нибудь олимпийский чемпион... — И он опустил глаза, как будто предлагал посмотреть на его маленькую, тщедушную фигуру, посмотреть и убедиться.
Здоровяк Параскевакос захохотал. Титос тоже едва не рассмеялся, но вовремя спохватился: ему следовало не смеяться, а убеждать.
— Нет, простите, пожалуйста! — парировал он. — Мы не зовем вас на палестру, не приглашаем выступать на стадионе! Вы будете говорить о гуманном содержании олимпизма. Ваша тема — д у х состязаний, их и с т о р и я, их греческое происхождение и так далее.
— Что ж, я подумаю, — сказал Христопулос.
* * *«...к тому же, — заканчивал свое тайное донесение один из командиров молодежной организации учитель физики Делияннис, — на мой вопрос, кто поручил чтение лекций Христопулосу, Параскевакос ответил, что кандидатуру Христопулоса выдвинул директор местного отделения банка Титос Роцидопулос. На вопрос, с какой целью Роцидопулос проявил такую инициативу, я получил ответ, что убеждения вышеназванного служащего не вызывают сомнений и он, Параскевакос, за него «ручается». (Следует отметить, что Роцидопулос — начальник Параскевакоса по службе и состоит в родстве с некоторыми влиятельными лицами в Афинах, в частности его тесть — один из управляющих банка, чем Роцидопулос неоднократно похвалялся.)
Обеспокоенный необычным успехом лекций, я постарался выявить подлинные причины такового. Направленные мною люди обратились с соответствующими вопросами к ряду слушателей и получили следующие ответы, приводимые мной дословно:
К а п о н и с Элефтериос, сын Адамантиоса, 28 лет, пекарь: «Я восхищен господином Никосом (Христопулосом). Обычно только и слышишь — Метаксас да Метаксас, а господин Никос не назвал его ни разу. Честь ему и хвала!»
В о и л о с Алекос, 60 лет (примерно), бывший кладовщик Союза виноградарей, уволен: «Вот это была лекция! Лектор, правда, слабого телосложения, и голос у него тоже слабый, но выступал он, как эллин перед эллинами и как настоящий ученый!» На вопрос, что именно ему понравилось, ответил: «Я сидел далеко, не слышал».
Т е о с о ф о п у л о с Теософос, нотариус, 50 лет: «До того, брат, заморочили народу голову всякой ерундой... Как тут не поаплодировать Христопулосу».
Ф и о ц о с Такис, неопределенных занятий, 30 лет: «Спасибо уже за то, что не провозгласил Метаксаса первым олимпийцем».
Я н н а т о с Спирос, бывший студент, 30 лет: «От души похлопал Никосу». На вопрос: за что? — ответил: «Скажу в другой раз...»
Все вышеуказанные присутствовали на обеих лекциях, вели себя как фанатики, аплодировали и не желали покинуть кинотеатр...»
* * *— Ну и ну... У вас тут прямо-таки идиллия, — говорил Эфиоп, перелистывая отчет Делиянниса. — Словно за тридевять земель в сказочном королевстве. Кто такой Христопулос?
Офицер-кефалонит, ответственный по секретной части, не знал о Христопулосе ничего. За столько месяцев, что он просидел в отделе, через его руки в эти железные ящики прошло немало фамилий, но о Христопулосе ему пока не доносили.
— Ладно, не беда, — сказал Эфиоп. — Мне и так все ясно. Вот он, голубчик, весь тут, — и показал на маленький блокнот, куда выписал кое-что из отчета Делиянниса — отдельные фразы, слова. — Мало, но с меня довольно, не беспокойся. Знаю я, откуда почерпнул он свою премудрость. Хватит хотя бы вот этого — про императора Каракаллу и про варваров... Не слова, а ключи, вроде тех, которыми ты открываешь свои ящики...
Голова Эфиопа и впрямь являла собой кладезь премудрости. Он изучал даже папирусы, не говоря уже о сочинениях эпохи книгопечатания. И все прочитанное помнил. Спрятанный под кудрявой шевелюрой мозг Эфиопа был гроздью всевозможных знаний. Религия и философия, учения великих мыслителей занимали здесь свое определенное место, свою веточку. «И откуда, Эфиоп, ты все это знаешь? — с нежностью и восхищением говорил генерал Кайяфас, похлопывая его по плечу. Они встречались на заседании Политического совета, куда Эфиопа вызывали каждую пятницу для информации. — Молодец, сынок, молодец! Есть у вас, египетских греков, особая хватка, не то, что у здешних, коренных. Отсидели себе даже головы, мозги жиром заплыли от лени и распутства... И страшно подумать, где бы ты сейчас был с твоими блестящими знаниями, если б не образумился вовремя! Помнишь, как я нашел тебя в лагере и протянул руку и вытащил на свет божий. Где бы ты был, что бы с тобой стало!.. Но ты молодец, быстро сообразил, что к чему. Умен, ничего не скажешь! И язык у тебя подвешен здорово, и ответственность свою понимаешь без дураков. Есть в тебе страсть, дьявол в тебе сидит! Что перед тобой все другие — выламываются, цену себе набивают.., Иди говори, пусть послушают тебя эти тихони и сони, пиши статьи, книги, паши себе поле, сей, возделывай, от нас тебе — по-о-олная свобода!»
