Игорь Фролов - Летать так летать!

— Борт 23456, не убраны шасси.

Это означает, что одна из «двадцатьчетверок» забыла убрать шасси. У «Ми-8» шасси не убираются.

— Ну что вы, тихо не можете… — с досадой говорит Пыль. — Посмотрите друг на друга — у кого там лапы висят?

— У нас убраны? — шутит капитан Т.

— Убрал, командир, — шутит борттехник Ф.

«Двадцатьчетверки» коротко докладывают, что у них все в порядке, видимо, произошло ложное срабатывание.

— Врут «мессера», — комментирует Т.

Через несколько минут в эфир снова выходит чья-то Рита:

— Борт 32654, повышена температура масла в главном редукторе.

Названный номер — заводской, и он ни о чем не говорит экипажам. Единственный способ определить, чей речевой информатор выдал информацию в эфир, — посмотреть на стрелку датчика.

— Вы сговорились, что ли? — спрашивает Пыль. — Доложитесь, у кого там масло кипит…

— Посмотри, как у нас? — говорит командир.

Борттехник Ф. смотрит на датчик главного редуктора и видит, что температура масла запредельная — стрелка уже в красной зоне. (Скорее всего, догадывается борттехник, лопатки охлаждающего вентилятора стоят в зимнем положении — ведь предшественники летали на потолке, где всегда холодно.) Он знает, что до посадки осталось несколько минут, поэтому говорит:

— У нас в порядке, командир!

— Значит, опять «мессера»!

Все по очереди докладывают, что температура масла в норме. Пыль, раздраженная срывом радиомолчания, советует:

— Ну, так разберитесь там со своими бабами!

Педантичный и правильный капитан К. имел среди борттехников репутацию несчастливого летчика. В том смысле, что почти каждый полет с ним обязательно протекал напряженно, с неприятными эксцессами самого разного характера. Поэтому, когда вечером борттехник Ф. узнал, что завтра ему предстоит полет с капитаном К., он, конечно же, расстроился. Но поделать ничего было нельзя — не заявлять же, что капитан К. — летающая дурная примета, причем не для себя, а для других членов экипажа.

Утром борттехник Ф. проспал. Его разбудил капитан К. Он застал спящего борттехника врасплох, войдя в комнату в полном снаряжении, сияя румянцем умытого лица.

— Ты что лежишь? Нам же борт еще опробовать нужно, — сказал он.

— Да я уже опробовал, — угрюмо пошутил, поднимаясь с кровати, борттехник.

— Когда? — удивился К.

— Вчера вечером, — продолжил шутку борттехник.

(Необходимое пояснение: пробный запуск двигателей с целью проверки работы всех систем вертолета производится в день вылета. Само собой, на пробном запуске должны присутствовать все три члена экипажа, но обычно хватало командира и борттехника.)

Капитан К. ушел. Борттехник, позавтракав, взял оружие и пошел на свой борт на опробование. В ожидании экипажа он улегся на лавку в салоне и задремал. Через час прибежал капитан К. и полез в кабину с криком «полетели».

— А опробование? — удивился борттехник.

— Ты же сказал, что опробовал! — еще больше удивился К.

— Ну, е-мое! — сказал борттехник. — Когда и как? Я бы, конечно, с удовольствием, но один не имею права.

— Действительно, — растерянно сказал К. — Так это была шутка? Ну и шутки у тебя, я даже поверил. Тогда сейчас быстро опробуем, пока пассажиры не подъехали…

Рейс был почтовым. По пути в Турагунди пара села на площадку 101-го полка, дислоцированного перед Гератом. Выключили двигатели, ждали, когда привезут секретную почту. Наконец, почту подвезли. Офицер с портфелем занял свое место в салоне ведущего. Там уже сидел почтальон из Шинданда с тремя бумажными мешками писем.

Экипаж в кабине, запуск двигателей. Борттехник Ф. нажал кнопку вспомогательного турбоагрегата АИ-9В (в народе — «аишка»). Сзади в хвостовой балке раздался громкий щелчок, но дальнейшего нарастающего воя не последовало. После нескольких секунд нештатной тишины капитан К. предположил:

— Аишка сгорела?

Борттехник пожал плечами.

— Ты масло давно проверял? — спросил командир.

— Да вчера как раз, — привычно соврал борттехник и полез наверх. Пока он пробирался по правому борту к аишке, капитан К. пробежал по левому и оказался у капотов турбоагрегата раньше борттехника.

Борттехник, расстроенный не столько неожиданной прытью капитана, сколько его чрезмерной любознательностью, открыл капоты.

Такой подлости он не ожидал. Над масломерным стеклом, на заглушке горловины висела заводская свинцовая пломба! Это означало, что крайний раз масло было залито на заводе и к настоящему моменту иссякло.

— Ну, ты и фокусник! — восхищенно прокомментировал командир открывшийся вид. — «Вчера»!

Масло на борту было, и борттехник быстро восполнил недостачу. Но оказалось, при попытке «сухого» запуска перегорел предохранитель на электрощите, который находился в хвостовой балке. Конечно же, запасного предохранителя у борттехника Ф. не было. Отсутствовал запасной предохранитель и на ведомом борту.

— Попробуй отверткой, — посоветовал командир. — И давай живей, торчим тут, как два тополя… Позавчера вон трубопровод за 101-м рванули…

Борттехник взял отвертку, поднялся по стремянке в люк хвостовой балки, сунул отвертку в контакты для предохранителя, но держать рукой не решился. Спустился вниз, крикнул праваку:

— Запускай!

Правак нажал кнопку. В люке бабахнуло, отвертка с грохотом вылетела в грузовую кабину и подкатилась к ногам секретчика. Он поднял ее, с интересом рассматривая малиновое жало.

Борттехник побежал на ведомый борт, который уже запустился и молотил в ожидании ведущего.

— Давай снимай свой предохранитель, я его к себе поставлю, — сказал он хозяину борта, борттехнику Л.

— Что я, больной? — удивился борттехник Л. — Сам снимай.

Борттехник Ф. залез в темную ревущую балку, потея от жары и страха (под его руками потрескивало напряжение в десятки тысяч вольт), снял крышку щитка, взял предохранитель двумя влажными пальцами за стеклянную середину. Его тут же пронзило судорогой, и с нецензурным криком он слетел со стремянки на пол. Чертыхаясь, взял сухую тряпку, обмотал ею руку, кое-как вырвал скользкий предохранитель и понесся на свой борт.

Запустились, полетели. Сели в Турагундях, выключились. Через час, при запуске, борттехнику пришлось проделать ту же процедуру в обратном порядке — запустить свою аишку, выдернуть предохранитель (два удара током, несмотря на тряпку), вставить его в родное гнездо.

Потом опять была посадка на 101-й площадке — и опять выключились, дожидаясь подвоза раненых из 12-й дивизии, и опять на запуске борттехник трясущимися руками вынимал (три удара!) предохранитель.

— Хороший полет получился, полезный, — сказал капитан К. — У дикого животного породы «борттехник» был выработан условный рефлекс к порядку.

Но, конечно, он ошибался. Дикое животное твердо знало, что все случившееся — результат присутствия на борту несчастливого капитана К.

1

Каждый полет в Чагчаран, на сопровождение «Ми шестых» с грузами, был мучением для «восьмерок». Ползли на высоте 4 тысяч метров, прямо над снежно-скальными вершинами, на которых встречались не только горные козлы, но и отряды вооруженных людей. Чуть ниже в горных распадках стояли в укрытиях зенитные горные установки и пулеметы ДШК,[18] поэтому вертолетам приходилось тащиться по самым вершинам. И самое обидное — не было возможности вступить в бой, даже если заметил, что по тебе работает какой-нибудь энтузиаст джихада. Даже минутная задержка съедала драгоценные литры топлива. Полная заправка с двумя дополнительными баками позволяла долететь до Чагчарана (почти 400 км!) и вернуться обратно — но едва-едва. Встречный ветер и прожорливая печка уже заставляли думать о дозаправке в Чагчаране, чтобы не упасть в горах на обратном пути. Дозаправка же заключалась в том, что керосин (недостающих литров 300–400) таскали ведрами с «Ми-6» или тем же ручным способом «доили» своего, более экономичного напарника.

Страдания компенсировали чистым горным снегом — им набивали большие армейские термоса, чтобы по прилете заварить цейлонский чай или «Липтон» с бергамотом на нормальной, нехлорированной воде. Ну и, конечно, огромные сумки с югославским печеньем и конфетами тащили в чагчаранские дуканы и сдавали там по максимальной цене (следствие труднодоступности высокогорного рынка). Как правило, эти продукты не были собственностью летчиков — товар добывали наземники, имеющие больше связей с магазином. Перед вылетом они прибегали на стоянку и просили летчиков сдать их товар по максимуму.

Борттехник Ф. в первый же «чагчаран» понял стратегию шмекерского рейса («шмекерить» на летном жаргоне — вести торговые операции). После двух с половиной часов тряски над морозными скалистыми вершинами, ухода от трасс ДШК (развернулись, но огневой точки не нашли — уже в следующие рейсы выяснилось, что пулеметы стояли в землянках с откатывающейся крышей), беготни от борта к борту с полными ведрами керосина, а потом и поездки в дукан, где мальчик при пересчете пятисот пачек конфет старался обсчитать борттехника — после всего этого обратный полет протекал в раздумьях с применением бумаги и карандаша. Борттехник прикидывал, сколько процентов с выручки стоит этот опасный рейс. Если одна пачка конфет принесла 26 афошек, то не будет ничего зазорного сказать, что сдал по 25. Нет, по 24. Через полчаса полета приемлемым казалось 22. Еще через час, когда обогнули место, где их обстреляли, — 20. Когда пара приземлилась с невырабатываемым остатком топлива в 50 литров и хозяин сумки прибежал за своими деньгами, борттехник Ф., воняющий снегом и керосином, отдал ему пачку, перетянутую розовой резинкой, со словами: