Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я
И это сердце Америки!? Вирджиния? Замрём и полюбуемся.
Чем ниже опускалось Солнце, тем ярче менялся цвет куэстовых обрывов противоположной стороны: невидимые лучи играли и разлагались радужным световым веером от светло–белого, через прозрачно–жёлтый до янтарно–жёлтого, потом медного; и вдруг, приостановив своё заходящее падение, они замерли, целуя поверхность куэст сплошным роскошным огненным цветом.
Пурпурные скалы. «Весь горизонт в огне, и близко…» Перед нами Альпийское сияние! — пылающие накалённые отвесные стены. Я видела такое сияние в Забайкалье, изучая дыхание современных вулканов. А это?
А это — Америка?
Тишина, не возмущённая никакими «фривэями», окружила нас, и поле знакомых цветов Иван–да–Марья, вместе с тятюшками — так и не знаю научного названия этих зонтичных растений, стебли которых мы ели в детстве; и запах, запах, уносящий в самую глубину летних дней; и воздух ясный, сухой, разрежённый, как воздух высот.
Жилья Солоневичей ещё долго не было видно, и только проехав милю или полторы, в нише за небольшой сопочкой мы увидели бревенчатый, деревенского вида дом, окружённый джипами.
— Вы выбрали неплохое место для житья! — восхищённо обратился Яша к вышедшему нас встречать Юре.
— И в этой красоте вы живёте круглый год?! — спросила я.
— Да, мы живём тут круглый год, спускаясь за продуктами вниз раз или два в месяц, — ответил Юра. — Я рисую. Инга лепит. Заходите.
Сбитый из срубленных брёвен дом, некрашеный, деревенско–сибирский на вид, внутри не совпадал со своей внешней неотёсанной наружностью: гостиная была со всех сторон заполнена полками с книгами и стоящими среди них небольшими скульптурами животных — зайцев, птиц, ягнят, кошек. На одной из полок примостилось скульптурное гнездо с сидящими в нём птенчиками.
Одну стену занимало окно, с четвёртой стороны стоял диван и деревянный стол; над ними висел большой портрет в широкой позолоченной раме. На портрете было лицо благородного, прямого человека, нарисованное в уверенной реалистической манере, в тёмно–синем костюме.
— Это портрет моего отца, Ивана Солоневича, моей работы. Я художник, как вы слышали, а сейчас — и видите. Вот и книга моего отца, прочитав которую, вы узнаете всю историю побега нашей семьи, — сказал Юра.
— «Россия в концлагере». Иван Солоневич, — прочитал Яша. — Это та самая книга, распространяемая в Союзе группой ВСХОН? Вы слышали что‑нибудь об этой группе?
— Нет, ничего не слыхал, и рад был бы узнать, что это за люди? И что это за группа? — заинтересовался Юра.
— Это была единственная за историю советской власти действительно антисоветская группа. Возглавлял её доцент Ленинградского университета Игорь Огурцов: в их уставе было записано свержение коммунистической власти, — сказал Яша.
Я же в ранние студенческие годы была знакома с одним из руководителей этой организации, Евгением Вагиным, учившимся на филологическом факультете. Мы с подружкой Таней за ним «бегали». Как? По–разному, то незаметно сопровождали, то старались попасться ему на глаза: распознав его сзади, садились в автобус и, проехав вперёд остановку, шли навстречу. Он был наш «герой». Видимо, уловив движение утончённой субстанции — телепатически, пленённые достоинством его медленных жестов, мы выбрали его в герои по загадочности и по взлёту его бровей.
Когда же он нас слегка заметил, — больше Таню, чем меня, — он посвящал нас только в неведомую для меня тогда поэзию Блока, о котором писал курсовую работу. Он первый разбудил мои эстетические стремления, даже не подозревая об этом.
Помнишь ли город печальный,Синюю дымку вдали?Этой дорогою ложнойМолча с тобою мы шли…
Позже, в России, узнав о его аресте как руководителя–идеолога антисоветской группы, удивилась: мягкий, с медовитостью задушевный голос, вздёрг удивлённых бровей, кроткий вопрошающий взгляд. В тихом болоте водятся… революционеры; а позже, в Америке, его солагерники рассказали о его достойном поведении в заключении. Таких мы выбирали героев!
— Сколько же было героев в этой организации? — спросил Юра.
— По этому делу было арестовано более тридцати человек, получивших разные тюремные сроки, — ответил Яша.
— Мой отец, — сказал Юра, — был яростным ненавистником коммунизма и писал об этом много, он был редактором русской газеты, издававшейся в Южной Америке. Вот ещё одна его книга: «Диктатура импотентов». Из названия всё ясно.
Почитайте!
«Россия в концлагере» — книга о побеге Солоневичей из России, из концентрационного лагеря, со знаменитой стройки Беломоро–Балтийского канала, книга о трагедии человека русской судьбы. Как был задуман и как был осуществлён побег всей семьи со стройки–рытья канала, прославленного на папиросах. (Каналом, не знаю, пользуются ли, но папиросы остались.) Иван Солоневич, будучи чемпионом Советского Союза по вольной борьбе, взялся организовать и возглавить спортивные соревнования между заключёнными, для показа «строек коммунизма» западным общественным деятелям, писателям, поэтам, журналистам. Заключённые должны были бегать, прыгать и скакать перед делегацией «прогрессивных» людей. Кажется, Андре Жид, Максим Горький были приглашены на это событие. На весь мир они должны прославить то, что увидят, что представят перед ними на этом знаменитом рытье кусочка канала.
Нашли даже одного акробата, показывавшего хождение по канату, перетянутому через канал, правда, без скрипки. Пока взоры всех соревнующихся и смотрящих слились в одну точку на канате, Солоневичи начали свой побег на длинную дистанцию, выиграв соревнование по всем видам спорта, придуманным людьми, включая бой быков и змееборство. Как богатыри, с безграничной удалью, сражаясь со змеями, доказав, что не все русские рабы, они оказались на свободе.
На западе никто не мог поверить, что такое возможно, что в обличающей мировое зло стране есть заключённые, что там, где пляшут и поют сами по себе, а не за деньги, — возможно отрицание человеческого? Кто поверит?
Русская эмиграция встретила их подозрительно и враждебно — маниакальная склонность видеть повсюду агентов КГБ (психопатологический комплекс охватывал и первую нашу «волну» тоже).
Поверили, когда настоящие агенты принесли «книги для господина Солоневича» в виде бомбы, взорвавшейся в руках секретаря и убившей секретаря и жену Солоневича; — но слушать — услышать их уже не было времени — началась Вторая Мировая война, и всё закрутилось в мире от исторической исключительности; взрывами войны раскидывало людей по всем частям света — и того, и этого. Солоневичи оказались в Южной Америке, в Аргентине, затем в Венесуэле.
Там в год смерти вдохновителя наших великих строек умер Иван Солоневич.
Время подняло другую волну, захлестнувшую континенты, на гребне которой вынесло других обличителей, других критиков, других. Однако:
— Ваш побег достоин экранизации, динамичный, острый сюжет для кино, — сказал Яша в один из следующих наших приездов. — Нужно перевести книгу на английский.
— Соберусь как‑нибудь, — ответил Юра, но без твёрдости в голосе.
И какое кино передаст щемяще–томящее чувство, овладевающее, когда читаешь про девочку, приходившую с воли к колючей проволоке забора и поджидавшую оставленных для этой девочки щей. И как она, получив, прижав, обняв кастрюльку с мёрзлыми щами, стоит, надеясь их разогреть своим телом?!
— Памятник эпохи, — говорит Яша.
И какой скульптор может вылепить мёрзлые щи в бледно–восковых руках девочки?! И какие щи?! И какая девочка? И какого цвета застуженные щи?
Маленькой девочкой я видела заключённых «за политику», как говорили в народе, играя в песчаном карьере строившейся шоссейной дороги «Москва — Куйбышев», проходившей через посёлок моей рязанской бабушки, Кирицы.
Заключённые для стройки этой дороги брали песок из громадного карьера; из этого же песка мы, дети, строили игрушечные замки и волшебные миры; в одной яме. Мы понарошку, они по правде.
Совхозные бабки часто приносили хлеб, яйца, огурцы в узелках из завязанных платков, ставили на траву для заключённых и, отойдя чуть в сторону, смотрели, как они ели. Никто ничего не говорил, и никто ничего не спрашивал. Одна бабка была заметнее всех, она носила две вышитые юбки: одну красную, с бисером, а другую белую, с бахромой, торчащей из‑под красной, её называли «мордва». Она приносила жмых–дуранду, выжимки от семян с масловыжимательного завода, и мы тоже, желая лакомиться, расхватывали это приношение. Детей она называла «содома». «Содома пришла», — говорила она про нас. Видно, от слова «Содом»?
Как‑то, пробегая мимо сидевших на земле заключённых, я услышала, как один сказал другому, показывая на меня: «Вот такая шустрая девчонка у меня дома осталась!» Встретившись с ним глазами, я ничуть не испугалась, потому как он так проникновенно–ласково на меня смотрел.
