Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я
За три дня до моего рождения к нам в Блаксбург приехала моя старинная приятельница-писательница Н. Н. Поли пригласила меня вместе с моей гостьей поехать в Голубые горы, полюбоваться видами, горами, воздухом и пообедать в китайском ресторане.
Принарядившись для этого времяпрепровождения заранее, мы были полностью готовы, когда белая машина Поли остановилась около нашего дома. Поли сказала, что ей нужно будет только заправить бензин в машину.
— Вот заправочная станция, — говорит моя приятельница.
— Нет, я поеду на другую: там дешевле, и нам почти по пути, в соседнем городе Крисченбурге, — ответила Поли.
До другой заправочной станции, в соседний городок, мы доехали минут за пятнадцать. Поли вышла из машины, сама открыла кран, вставила что‑то в виде большого пистолета в свой машинный бачок и, расплатившись, сказала нам, что она сэкономила полтора доллара.
Налюбовавшись видами, горами, далями, надышавшись воздухом, навосхищавшись Вирджинией, parkways–шоссе с удобствами, Америкой, Поли повезла нас в китайский ресторан, по дороге рассказав, как китайская кухня прижилась в Америке и полюбилась американцам… из‑за нежирности и дешевизны.
Китайский ресторан был построен в виде пагоды, с крышей с загнутыми кверху и выступающими вперёд краями, капитель, отделанная головой дракона. Внутри, в холле, был маленький ручей, где плавали рыбки, махая золотыми хвостиками, и в отдельном аквариуме барахтались большие связанные раки, ожидая своей участи быть съеденными. Зал был заполнен низкими столами с расставленными на них бронзовыми вазами; на стенах висели чёрные доски с надписями, сделанными золотом, и бамбуковые пластинки с картинами, изощрёнными мелочами и яркими красками, которые только намекают на цвета природы. Говорят, что, по убеждениям китайцев, тень обозначать на картинах не следует как нечто случайное, меняющееся, тем более что она портит колорит. Висящие картины были без тени.
Сначала подали зелёный чай, разлив его в маленькие пиалы, положили около деревянные палочки, которыми я и моя гостья бессмысленно повертели, а Поли ими ловко зажала румяный пельмень.
Не зная, что выбирать, чувствуя неловкость и боясь заказать дорогое, мы полностью доверили Поли наши заказы. Она выбрала самые дорогие морские креветки в соусе омара, маленькие ножки каких‑то животных в кисло–сладком соусе и большие пельмени, поджаренные, внутри которых были завёрнуты разные мелкорубленные овощи с мясом и приправами.
— В китайском ресторане, — сказала Поли, — кушанья можно пробовать друг у друга, и их ставят независимо от каждого.
Что мы и сделали, пробуя и наслаждаясь всем поданным.
Поли спросила Н. Н.
— Как живётся вам в Америке?
— Я тоскую по оставленному городу, я так долго жила в самом центре Петербурга, у Исаакиевского собора в центре архитектурной красоты, в квартире с венецианскими окнами и потолками, как в храме. Моя дочь оторвала меня от ласкавших взгляд колонн Исаакиевского собора, и привезла в Америку: не могла же я остаться там жить одна!
В Бостоне я получила государственную квартиру с большой кухней и двумя комнатами: одна — гостиная, другая — спальня с ванной; пенсию около пятисот долларов в месяц, бесплатное медицинское обслуживание, бесплатный проезд в транспорте. Квартиру раз в неделю приходят бесплатно убирать. Получаю дополнительно ещё и талоны на еду, а к праздникам — индюшку, куски сыра, которые отдаю, — я не люблю сыр. Я ведь ни дня не работала в Америке. И я ведь даже критиковала Америку в своих очерках.
— Вот видите! — воскликнула Поли, — чего добились прогрессивные люди, демократы, либералы в Америке! Ведь раньше ничего такого не было. Это — достижения последних лет. Как важно за всё бороться!
После еды подали три кремневидных непонятности на блюдечке, маленькие ушки из хвороста. Поли сказала, что внутри них — записочки с пожеланиями и предсказаниями каждому судьбы, запечённые в тесте. Моей приятельнице достались приятные слова: «Вы будете успешно вести свой бизнес» и «вам некого опасаться».
Мне: «Друзья у вас будут, даже если вы разбогатеете!»
А Поли: «Знать вас — это любить вас». Всем досталось хорошее, непроверяемое…
Возвращаясь домой, я захотела задать Поли один уже давно во мне шевелившийся вопрос, который, оказалось, сверлил и Н. Н. тоже:
— Как любопытно узнать: почему Поли сэкономила полтора доллара на бензине, истратив больше пятидесяти на наш обед? Спроси, Дина, пожалуйста, — шепнула мне Н. Н., когда Поли на секунду вышла.
И я осмеливаюсь:
— Поли, мы приехали из загадочной, восточной, непонятной страны — мы ничего не понимаем, и извините нас, пожалуйста, за неэлегантный вопрос нашего непонимания: почему вы сэкономили полтора доллара на бензине, а истратили больше пятидесяти на нас?
— Но это абсолютно разные траты, — удивилась Поли, и после паузы ещё раз произнесла, — совершенно разные. Бензин — это бензин, и я не хочу за него платить больше, чем я считаю нужным. А ланч — это ланч, и я согласна за него столько платить.
— А?! — сказала я.
— И потом, — продолжала Поли, — я приду домой и обрадую мужа, что я заправилась самым дешёвым бензином. И он разрешит мне поехать в Россию.
— Вы поняли, Н. Н.?
— Нет, Дина, я не поняла.
— И я не поняла.
Это и есть загадочная американская душа.
Солоневичи
Богатырского роста человека с величавой осанкой и загорело–смуглым лицом, появившегося в холле Полиного дома в один из её if if и русских вечеров, рядом с коренастой небольшого роста женщиной, Поли Кабб представила:
— Художник русского происхождения, Юрий Солоневич, живёт в нашей окрестности. Его жена, Инга.
Вошедший великан–мужчина взял мою руку для приветствия, и она исчезла в его богатырских руках:
— Юрий Солоневич. Приехал посмотреть на новых беженцев из России. Вас просто так выпустили?! Да? Мы убежали из Совдепии в 34–м году со знаменитой стройки коммунизма, — улыбаясь произнёс он, чуть–чуть растягивая гласные на старинный московский лад, вызывая моё расположение звуками чистого языка. — Убежав со строительства (Беломоро–Балтийского канала) через Финляндию, я себе жену там прихватил, чухонку–финнку. Вот и она! — и, сказав ей что‑то по–фински, извинился.
Крепко сложенная коренастая женщина, Инга Солоневич полностью соответствовала неизвестно откуда и из чего составленным мною представлениям о финнах, пожала мою руку соразмерно по выразительности пожатия своему мужу.
— Ой, ой, моя рука исчезнет! — смеясь, произнесла я.
— Я скульптор, — кратко сказала Инга, и потом совсем весь вечер ничего не говорила.
— Как вам удалось вырваться в 34–м году из Союза, да ещё из концлагеря? — спросил Яша Юру.
— Приезжайте ко мне в долину, вернее, в горы, а ещё лучше назвать, в долину на высоте гор, и всё разузнаете. Наше место для жилья находится в Голубых горах, недалеко от Ронока. Вот вам и карта с указаниями, как до нас добраться. Я всегда ношу с собой план нашего места жительства: иначе нас никто не отыщет.
В долину к Солоневичам мы поехали в один из ближайших уикэндов. Дорога шла по направлению к главному хребту Голубых Гор — Blue Ridge — с белеющими на высоте остатками снега. Следуя указаниям карты, точно проехав от пересечения дорог столько‑то миль и увидев слева от дороги деревянный щит, прикреплённый к двум деревьям — Private Property. Yury Solonevich, — частная собственность Юрия Солоневича, — мы остановились.
Наша асфальтовая дорога пошла дальше, предоставив нам, вместо себя, щебнистую просёлочную дорогу Солоневичей, круто уходящую вверх, и в минут пятнадцать приведшую нас к кромке обрыва, вдоль кручи которого, пристроившись и прижимаясь одной колеёй к деревьям леса, а другой — к пропасти, уходящей к центру Земли, — в бездну, она пошла, извиваясь.
Испытания высотой я не выдерживаю и, попросив Яшу сменить меня у руля, провела весь путь — движение к восхождению — с закрытыми глазами на безрульном сидении до тех пор, пока Яша не сказал, что дорога отошла от пропасти.
То, что предстало здесь, на высоте, открывшимся глазам, вознаградило меня за слепое время–препровождение: геоморфологическое чудо! — пенеплен–грабен, поднятый на невообразимую высоту, — проще: поверхность земли со своим микрорельефом, — недавно лежавшая на уровне океана, в море, как айсберг, выдавленный вверх — была перед нами: с открывающимися невообразимыми далями, бесконечными перспективами холмов, куполов, куэст, застывшими в неподвижности. Зелёные, фиолетовые, голубые, на самом отдалении — пепельные, расплывчатые цвета, сливающиеся с небом; и посредине этих окаменевших волн — белое Солнце.
И это сердце Америки!? Вирджиния? Замрём и полюбуемся.
Чем ниже опускалось Солнце, тем ярче менялся цвет куэстовых обрывов противоположной стороны: невидимые лучи играли и разлагались радужным световым веером от светло–белого, через прозрачно–жёлтый до янтарно–жёлтого, потом медного; и вдруг, приостановив своё заходящее падение, они замерли, целуя поверхность куэст сплошным роскошным огненным цветом.
