Чабуа Амирэджиби - Гора Мборгали
Все ясно, но как управиться с пулеметом и наганами? Действовать! Но как?..
Кают-компания была тесной. Пираты затолкали людей в угол и, пригрозив расстрелом на месте, потребовали незамедлительной сдачи оружия, после чего взялись за обыск.
Оружия никто не сдал, да его и не обнаружили.
Случилось чудо - Гошхотели не обыскали и на этот раз! Резо говорил, что до сих пор удивляется, как такое могло случиться.
Грабители произвели обыск, потом вывалили на пол содержимое двух больших чемоданов. Отобрав все, какие были, драгоценности, деньги, меха, сложили их обратно в чемодан и принялись за другую кладь. Не прошло и получаса, как упомянутые чемоданы были набиты до отказа. Вывернули на пол содержимое очередного чемодана. Налетчики взопрели от жадности, перебирая такие богатства.
Обыск был в самом разгаре, когда кто-то осторожно коснулся Резо рукой. Он обернулся. Дама, у которой Гошхотели накануне отобрал пистолет, протягивала ему огромный "Смит-Вессон"!.. В этом месте Резо, прерывая нить повествования, добавлял, что про себя он усмехнулся тому, что дама прихватила с собой целый арсенал... Это и был припрятанный в спинке кресла револьвер, о котором предупреждал его по-грузински господин Ладо. Гошхотели незаметно для грабителей взял протянутый револьвер. Стоя за спинами пассажиров, он только выжидал подходящего момента... В этом месте Резо снова прерывал рассказ, как бы оправдывая свое поведение: "Так уж обязателен был "Смит-Вессон" для того, чтобы обезоружить налетчиков? Был же у меня в кармане дамский браунинг, им тоже несложно убить человека! Чисто психологический момент: их двое, с большими наганами, я с маленьким браунингом, один, инстинктивно ощущаю себя беспомощным. Большой револьвер придал мне силы".
Словом, Гошхотели стоял за пассажирами, настороженно следя за происходящим. Военный, наставив наган на сбившихся в угол людей, сверкал ястребиными глазами. Второго грабителя обыск привел в такое возбуждение, что ему и дела ни до кого на свете не было. Резо мог, не целясь, выстрелить. Для этого нужно было просунуть руку с револьвером между пассажирами. Когда он стрелял из своего оружия, то обычно промахивался раз из десяти, глаз у него был точный, но "Смит-Вессон" был чужим, и Бог его знает, как в стрельбе уводило ствол. Вероятно, это соображение тоже заставляло его мешкать. Вдобавок ко всему на море начался шторм, и яхту раскачивало. Времени на размышления и колебания не оставалось, налетчики заканчивали с обыском...
Застучал пулемет...
Это было так неожиданно, что все, растерявшись, вопрошающе уставились на дверь. Снова наплыла тишина. Выждав время, каждый из присутствующих возобновил прерванное занятие. Раздалась пулеметная очередь. Военный направился к двери. Обыскивающий поднял на него глаза. И тут наконец Гошхотели, просунув между пассажирами револьвер, нажал на спуск... Военный выронил наган и, развернувшись, рухнул на пол...
Обыскивающий дернулся к револьверу...
– Руки вверх, мерзавец! - осадил его Резо. Дважды выстрелив в потолок, он бросился к грабителю и, обезоружив его, спокойно заметил: - Тебе сказано, свинья, руки!..
Наган военного прогрохотал вниз по сходням, задержавшись на последней ступеньке.
Обыскивающий нехотя поднял руки.
– Следуй наверх! - приказал Резо.
Поднялись по сходням. Налетчик, ступив на палубу, опустил руки.
– Цыц, цыц!!! - донеслось снаружи. - Вверх, вверх руки! Резо, это я, Гриша!
Гошхотели, выбравшись на палубу, бросил взгляд на катер.
Григол дымил махоркой возле пулемета.
Резо, приказав грабителю лечь ничком, крикнул в кают-компанию, чтобы кто-нибудь поднялся, и обратился к Григолу:
– Как ты там... а?
– Спасибо, ничего...
Хозяйка "арсенала" принесла чулки, туго стянула за спиной руки грабителю и подбоченилась...
Резо, недоумевая, как оказался Григол возле пулемета, мучительно соображал. Так ничего и не придумав, махнул рукой:
– Как ты там оказался, а?..
Обычно во время рейса Григол надевал на себя матросскую форму. Пулеметчик, приняв его за моряка-наемника, естественно, никаких выпадов от него не ждал. Григол, со своей стороны, пытаясь завязать контакт с пулеметчиком, перебросился с ним парой слов и, когда тот свернул себе цигарку, попросил табачку, сославшись на то, что у него весь вышел...
– Вон пулеметчик... купается, - сообщил Григол, перегнувшись за борт...
Все, какое было на катере горючее, перенесли на яхту, даже в двигателе ничего не оставили. Связанного пирата перенесли на катер, замок от пулемета выбросили в море и легли на курс. В кают-компании господин Ладо Алекси-Месхишвили взялся раздавать отобранные грабителями драгоценности. Делал он это мудро: взяв в руки, скажем, какую-нибудь безделушку, поднимал ее на всеобщее обозрение. Если кто-то признавал ее своею, то господин Ладо, выждав время, не сыщется ли еще претендент, возвращал владельцу. Были и драгоценности, на которые притязали по нескольку человек. Их господин Ладо откладывал в сторону...
Шторм длился три дня. И все эти дни яхта болталась по морю, но уцелела - видно, так было угодно провидению.
После всех передряг уже в Батуми сели поужинать. Григол, вспомнив грабителя, оставленного связанным на катере, заметил, что надо было развязать этого сукина сына, кто знает, что с ним случилось?
Господин Ладо Алекси-Месхишвили добрался до Тбилиси в конце февраля. Он никогда не отличался отменным здоровьем. Поездка из Москвы в Одессу, полная испытаний, основательно пошатнула его здоровье. Волнения, связанные с путешествием по морю, тоже сил не прибавили, и в ноябре того же тысяча девятьсот двадцатого года великий актер и театральный деятель, национальная гордость грузин господин Ладо Аленси-Месхишвили скончался.
Светлая ему память!
Аминь!"
Пару дней назад Гора потерял следы - их замело снегом.
Снявшись с рассветом, он побрел дальше, следуя больше своей интуиции, чем намеченному плану. Когда он увидел хижину, глазам своим не поверил: на взгорке, перед поляной возвышался довольно просторный сруб, и из трубы столбом валил дым. Гора почувствовал, как закружилась голова, и, прислонившись к дереву, отдышался. В поисках, где бы оставить Колу, он набрел на холм и, удобно расположившись, стал вести наблюдение. Икры снова занемели. Гора себе в утешение подумал, что это мышцы расслабляются после нагрузки.
Небо было чистым, и Гора достал секстант, чтобы определить местоположение. По карте и координатам выходило, что это отмеченная Филипповым вторая хижина, то есть с шестью патронами. Если печь топится, значит, охотник в хижине. Горе следовало выждать, пока тот уйдет.
Дым над трубой наконец поубавился, у Горы появилась надежда, что хозяин пойдет на охоту, но не тут-то было: из трубы снова повалил дым.
"Он что, раздумал уходить?.. Если не раздумал, зачем было подкладывать дрова в печь! Он до утра не двинется, придется здесь ночевать... Ждать, только ждать, Гора, сколько бы ни пришлось!.. Погоди, погоди, может, я что-нибудь напутал? Сколько дней я в пути? Тьфу, пропасть, голова не работает! Календарь, должно быть, в нагрудном кармане. Третьего января, семидесятый день побега. Сколько я шел? Эта хижина, совершенно точно... Силы на исходе, в среднем за день я больше пяти километров не осилю... В середине марта я должен быть в хижине Хабибулы... Что осталось? Семьдесят три дня!... Если не заболею... Хабибула не будет ждать меня бесконечно. Сказано, в середине марта, значит, в середине марта!.."
Гора, уютно устроившись, задремал. Когда проснулся, из печной трубы снова валил дым.
"Я продрог. Не разболеться бы снова! Жар, мучивший меня, и скудный паек сделали свое дело. Я все время недомогаю, потому и не могу сосредоточиться. Э-э-э, мы ведь слышали ружейный выстрел, когда грызли кедровые орешки. Кто же стрелял?.. Потом еще раздавались вдалеке одиночные выстрелы... Может, незнакомец шел за беличьей стаей... Я не силен в зоологии, но где-то слышал, что белки стаями ночуют к месту обильного урожая кедровых шишек... В молодечненской тюрьме, к примеру, Лучинский слыл знатоком охотного дела, а знания, скорее всего, были заемные, почерпнул из какой-нибудь брошюрки... Никакой он не знаток. Ты узнал стороной, что он бузил по пьянке, его осудили и посадили в камеру наседкой, причем тебя предупредили, что с ним надо держать язык за зубами... Так или иначе, эта хижина - скромный дар, ниспосланный Богом, как всегда, в самые трудные минуты, как послан был тот огромный осетр. Сколько раз я прежде удил, ни разу бычка не поймал... Гора Мборгали, терпи и жди!.. Не пропустить бы момента, когда хозяин отправится на охоту, нужно узнать, куда он ключ прячет. Может, он вообще дверь не запирает, может, здесь и замок-то не нужен? Хижина ветхая, сруб прогнил... Гм, эта подзорная труба весит восемьсот граммов, я еще хотел ее выбросить... Совсем не обязательно, чтобы Миша Филиппов наперечет знал все хижины в огромной тайге!.. Да, зайду. Хлеб или мука в хижине будут непременно. Испеку... Эх, Гора, Гора, все хвастаешь - я да я, а в голодуху о еде говоришь, когда и думать о ней нельзя! Помнишь, в Ортачальской пересылке, общая камера, а в ней четыреста пятьдесят голодных заключенных? Каждый третий - дистрофик! Железный ряд лежат впритирку на полу. Староста камеры, Жора Ишхтнели, услышит краем уха разговор о еде, вскочит с дрючком в руке - заткнитесь! Ну и что? Вслух никто не говорил, молчали, но в мыслях все равно было - хлеб, хлеб, хлеб! Зря старался Жора. Бедняга Михо Марсагишвили. По окончании следствия его дядя, степенный старик Арсен Марсагишвили, получив разрешение, прислал во внутреннюю тюрьму продуктовую передачу племяннику. Михо зажал в руке кусок хлеба, так что в ком его сплющил, и сказал с горечью: "Эх, не знал я тебе цены!.." Хлеб лежал на ладони, он смотрел на него... Существует оскорбление словом, жестом, поступком, пыткой, и существует самое изощренное, самое циничное оскорбление - голодом!... Блаженны те, кто не испытал этого. Я был молод, и только слова Михо Марсагишвили заставили меня задуматься о цене хлеба... Сколько в тебе сил душевных осталось, если ты, терзаемый голодом, еще думаешь о человеке!... Да, испеку хлеб, совсем немного - так, граммов пятьдесят. На такой кусочек уйдет двадцать пять - тридцать граммов муки, хозяин ничего не заметит. Много нельзя, я съем чуть-чуть. И потом, хозяин хижины ничего дурного мне не сделал, зачем его обижать. А если застанет меня, что он станет делать? Убьет и заявит, что действовал в целях самозащиты, или, плюнув на охоту, поведет меня под конвоем сдавать "куда следует", черт знает сколько сотен километров?.. Местные ненавидят беглецов... Это на юге о беглецах ведать не ведают, откуда там взяться беглецу... Правда на стороне населения. Вот ведь втемяшится в башку, что за каждого пойманного и сданного беглеца власти дают по пуду муки и сколько-то там спирту. Во-первых, несколько сомнительной представляется количественная сторона вознаграждения: чекисты расщедрятся на такое богатство?.. Во всем беглецы виноваты, у них репутация воришек, насильников, грабителей и убийц, и не без оснований. Я наслышан о случаях, когда местные жители давали пристанище беглецу, кормили-поили его, укрывали какое-то время, а он, попавшись потом, выдавал своего радетеля, и тот получал двадцать пять лет ни больше ни меньше!.. Ладно, хватит. Что дальше-то? Воду согрею, искупаюсь. Вот она, отменная сибирская банька. Заберу с собой пару коробков спичек. Кое-что прояснится позже. У охотника возьму самую малость, чтоб не объесть его. Пусть думает, забегал кто-то из своих, охотник, перекусил маленько и ушел!.. Все равно хозяин хижины раскумекает что к чему, и Митиленич воткнет новый флажок на своей карте. Пусть втыкает! Кого еще несет?! Да их, оказывается, двое!.."
