Марк Леви - Те слова, что мы не сказали друг другу

Джулия вдруг разразилась неудержимым хохотом.

— Прекрасно! — разъяренно сказал Энтони. — Раз так, больше ты не услышишь от меня ни слова.

— Умоляю, папа, не обижайся, — сказала Джулия, все еще содрогаясь от смеха. — Прости, я не смогла сдержаться.

Энтони повернулся и пристально посмотрел на дочь:

— На сей раз мне не чудится, ты действительно назвала меня папой?

— Может быть, — ответила Джулия, вытирая глаза. — Ну, рассказывай дальше.

— Только имей в виду, Джулия, если я замечу хотя бы намек на улыбку, все будет кончено. Обещаешь?

— Клянусь! — торжественно пообещала Джулия, подняв правую руку.

— Твоя мать вмешалась в драку, оттащила меня подальше и попросила шофера автобуса подождать ее. Потом стала у меня допытываться, почему я сажусь за один и тот же столик на каждом представлении. Похоже, в ту минуту она еще не заметила белую розу у меня в петлице, и я ей ее преподнес. Когда до нее дошло, что это я присылал ей букеты каждый вечер, она просто онемела от удивления, и я воспользовался этим, чтобы ответить на ее вопрос.

— И что же ты ей сказал?

— Что приходил затем, чтобы сделать ей предложение.

Джулия изумленно обернулась к отцу, но он тут же велел ей смотреть на дорогу.

— Твоя мама начала смеяться, а смех у нее был звонкий, точно такой, как у тебя, когда ты насмехаешься надо мной. Но вдруг она поняла, что я жду от нее ответа, махнула шоферу, чтобы тот уезжал, а мне предложила для начала пригласить ее поужинать. Мы дошли пешком до какого-то большого кафе на Елисейских Полях. Честно тебе скажу, шествуя рядом с ней по самой красивой улице в мире, я был преисполнен гордости. Мы проговорили целый вечер, но к концу ужина мне вдруг стало ясно, что я попал в жуткую ситуацию и что все мои надежды сейчас лопнут, как мыльный пузырь.

— После того как ты ей сделал предложение вот так, с бухты-барахты, не представляю себе, что можно было отмочить хуже этого.

— Я просто сгорал от стыда — мне нечем было заплатить по счету. Тщетно я украдкой обшаривал карманы, там не нашлось ни гроша. Ведь я ухнул все свои сбережения, собранные во время службы, на билеты в «Лидо» и на букеты цветов.

— И как же ты из этого выпутался?

— Я уже в седьмой раз заказал кофе, и тут твоя мать вышла, чтобы «попудрить нос». Я подозвал официанта, решив признаться ему, что у меня нет денег, и уже приготовился умолять его не устраивать скандала, предложить в залог свои часы и документы, обещать, что я оплачу счет, как только смогу, не позже конца недели. Но вместо счета он протянул мне подносик, на котором лежала записка от твоей матери.

— И что же там было написано?

Энтони раскрыл свой бумажник, вынул оттуда пожелтевший клочок бумаги, развернул его и прочел ровным голосом:

— «Я никогда не умела прощаться и уверена, что вы тоже. Спасибо за чудесный вечер, я больше всего на свете люблю старинные розы. С конца февраля мы выступаем в Манчестере, и я буду рада увидеть вас в зале. Если придете, я позволю вам пригласить меня на ужин». Вот, смотри, — заключил Энтони, показывая листочек Джулии, — это подписано ее именем.

— Потрясающе! — восхищенно вздохнула Джулия. — Почему она так поступила?

— Потому что твоя мать сразу догадалась, в какую передрягу я попал.

— Как это?

— Сама подумай: если парень пьет седьмую чашку кофе в два часа ночи, когда в кафе уже гасят свет, и при этом упорно молчит…

— Так ты поехал в Манчестер?

— Ну, для начала мне пришлось повкалывать, чтобы привести в порядок свои финансы. Я брался за любую работу, какая подворачивалась. В пять утра приезжал на Центральный рынок разгружать ящики с овощами и фруктами, сразу после этого мчался в кафе и обслуживал столики. В полдень менял фартук официанта на халат приказчика в бакалее. Я сбросил пять кило, но заработал вполне достаточно, чтобы поехать в Англию, купить билет в театр, где танцевала твоя мать, а главное, оплатить ужин, достойный этого названия. Мне удалось выиграть этот безнадежный раунд и сесть в первый ряд. Едва занавес раздвинулся, как она мне улыбнулась.

После представления мы вошли в какой-то старый паб. Я был вконец измочален. Стыдно даже вспомнить: я уснул прямо в зале, и знаю, что твоя мама это заметила. В тот вечер, сидя за столом, мы почти не говорили. Мы обменивались не словами, а умолчаниями, но в тот миг, когда я сделал знак официанту, чтобы он принес счет, твоя мать пристально взглянула на меня и произнесла только одно слово: «Да». Я тоже взглянул на нее, не понимая, в чем дело, и она повторила это «да» таким ясным, таким звонким голосом, что он до сих пор звучит у меня в ушах. «Да, я выйду за вас замуж». Ревю шло в Манчестере целых два месяца. Потом твоя мать попрощалась с труппой, и мы сели на пароход, чтобы ехать ко мне домой. Прибыв в Америку, мы поженились. На свадьбе кроме священника присутствовали только двое свидетелей, найденных прямо тут же, в церкви. Никто из наших родственников не соблаговолил явиться. Мой отец так никогда и не простил мне женитьбу на танцовщице.

И Энтони бережно уложил на место ветхую записочку.

— Смотри-ка, вот оно где нашлось, мое свидетельство на кардиостимулятор! Какой же я болван! Вместо того чтобы положить его в паспорт, взял и по-дурацки сунул в бумажник!

Джулия кивнула, но на ее лице читалось сомнение.

— Эта поездка в Берлин… ты ее придумал, чтобы продлить наше с тобой путешествие?

— Неужели ты так плохо меня знаешь, если задаешь такой вопрос?

— А как же эта арендованная машина и твое якобы затерянное свидетельство — ты ведь все это подстроил, чтобы мы вместе проделали этот путь?

— Ну… даже если и подстроил, разве это была такая уж плохая мысль?

Надпись на дорожном щите возвестила, что они въехали в Германию. Помрачневшая Джулия вернула зеркало заднего вида в прежнее положение.

— Что с тобой, почему ты замолчала? — спросил Энтони.

— Накануне того дня, когда ты ворвался в нашу комнату и избил Томаса, мы решили пожениться. Но этого не произошло, потому что мой отец даже мысли не допускал, что я могу выйти замуж за человека, не принадлежащего к его кругу.

Энтони отвернулся к окну.

15

После пересечения немецкой границы Энтони и Джулия не обменялись ни единым словом. Время от времени Джулия включала радио погромче, а Энтони тотчас убавлял звук. Неподалеку начинался сосновый лес. На опушке стоял ряд бетонных блоков, преграждавших путь к давно заброшенному ответвлению дороги. Джулия еще издали узнала мрачные силуэты строений пограничной зоны Мариенборна, оставленные там как памятник ушедшей эпохе.

— Каким же образом вы тогда пересекли границу? — спросил Энтони, разглядывая ветхие смотровые вышки, торчавшие справа.

— Самым что ни на есть нахальным. Один из друзей, с которыми я ехала, был сыном дипломата; он заявил, что его отец работает в Западном Берлине и что мы, его родственники, едем к нему в гости. Энтони рассмеялся.

— Что касается тебя, это было особенно правдоподобно.

Он сжал руками колени и добавил:

— Я очень огорчен, что мне не пришло в голову отдать тебе это письмо раньше.

— Ты правду говоришь?

— Даже не знаю… во всяком случае, когда я тебе рассказал о нем, у меня сразу полегчало на душе. Ты не могла бы где-нибудь остановиться, когда это будет возможно?

— Зачем?

— Тебе не мешает отдохнуть, а мне хочется размять ноги.

Судя по указателю на дорожном щите, впереди, в десяти километрах, находилась автостанция. Джулия обещала отцу сделать там остановку.

— А почему вы с мамой уехали в Монреаль?

— У нас осталось совсем мало денег — вернее, у меня их и не было, а скромные сбережения твоей матери быстро растаяли. Жизнь в Нью-Йорке становилась все труднее. Но знаешь, мы были там счастливы. Мне даже кажется, что это были самые прекрасные годы нашего брака.

— И ты этим гордишься, не так ли? — с мягкой горечью спросила Джулия.

— Чем именно?

— Тем, что начал жизнь без гроша в кармане и так преуспел.

— А ты разве не гордишься? Не гордишься своим бесстрашием? Не испытываешь удовлетворения при виде малыша, который играет плюшевой зверюшкой, родившейся в твоем воображении? Или когда ходишь по торговому центру и вдруг обнаруживаешь на афише кинотеатра придуманный тобой мультфильм?

— Мне хватает того, что я просто счастлива, это уже немало.

Машина свернула к стоянке. Джулия притормозила возле тротуара, окаймлявшего просторный газон. Энтони открыл дверцу и перед тем, как выйти, смерил дочь взглядом.

— Ты беня бесишь, Джулия! — сказал он, удаляясь.

Она выключила зажигание и уронила голову на руль.

— Господи, что я здесь делаю?!

Энтони пересек детскую площадку и вошел на станцию обслуживания. Несколько минут спустя он вышел, неся большой пакет с едой, распахнул дверцу машины и выложил свои покупки на сиденье.