Санджай Гупта - Тяжелый понедельник
Парковка всегда была сущим мучением в этом районе, кичившемся своей хипповостью, так что им пришлось пройти по свежему осеннему воздуху пару кварталов пешком — мимо лавки экологически здоровой пищи, откуда несло как из курильни опиума. Здесь же продавали хну, которой красили животы молодых беременных женщин. Виллануэва никогда прежде не слышал о таком ресторане, но сын по телефону сказал, что он теперь вегетарианец.
— Те, кто ест мясо, портят окружающую среду. Знаешь, сколько фунтов пшеницы уходит на то, чтобы получить фунт мяса, папа? — спросил Ник отца. — Даже коровья отрыжка и навоз приводят к разрушению озонового слоя.
Виллануэва находил немного странным, что можно не моргнув глазом посмотреть фильм, где каждые пять минут кого-то убивают, а потом рассуждать о правах животных на жизнь. Он хотел спросить об этом Ника, но потом прикусил язык. Этот вечер он решил посвятить только сыну.
— Как ты хочешь, Ник, — сказал Джордж, но не смог удержаться и добавил: — Так ты, значит, думаешь, что я проделал озоновую дыру после того, как мы с тобой пообедали у Тако Тони?
Прежде чем ехать за сыном, Виллануэва основательно заправился стейком с сыром, чтобы не испытывать мясной абстиненции в кино и вегетарианском ресторане. Только теперь, когда они проходили мимо белого подростка с дредами, Большой Кот наконец вспомнил о пейджере. Он взглянул на экран и прочитал цифры.
— Вот черт!
— Что случилось?
— Твоему папочке завтра утром поднесут приятный гостинчик на блюдечке с голубой каемочкой.
— Тебе? Но за что?
Виллануэва взглянул на сына и с удивлением обнаружил, что парень искренне забеспокоился. Джордж был удивлен и растроган. Подумав, он рассказал Нику о случае с Эрлом Джаспером.
— Я позволил ненависти затмить свой разум и способность к суждению, — попытался объяснить Виллануэва. — Надо было вызвать невролога и назначить этому подонку самое лучшее лечение. А потом я задушил бы его собственными руками.
Ник смутился.
— Я пошутил, сынок, — добавил Виллануэва, похлопав сына по плечу и едва не свалив его на тротуар.
— Я понял, — сказал Ник, вымученно улыбнувшись и потирая плечо.
Они вышли на маленькую площадь, где белые растаманы, «Мертвые головы» и юные попрошайки клубились вокруг стареющих хиппи, игравших на самых разнообразных ударных инструментах. Виллануэва мог бы поклясться, что чувствует запах травки, смешанный с резким запахом пачули. «Дурь они продают вон под тем деревом».
— Что это за дурацкий цирк? — спросил Виллануэва.
— Здесь всегда так, — ответил Ник.
— Ты часто здесь бываешь? Зачем ты сюда ходишь? — Гато изо всех сил старался говорить спокойно, но в голосе его прозвучало обвинение.
— Иногда, — ответил Ник. — Не очень часто.
Виллануэва на мгновение задумался. Как многого он не знает о собственном сыне. Из задумчивости его вывел женский голос:
— Отпусти меня. Не трожь меня своими грязными лапами!
Вокруг парочки собралось несколько человек. Молодая негритянка старалась вырваться из рук какого-то парня, который, видимо, считался ее дружком. Это был мрачного вида мужчина лет двадцати с небольшим, одетый в камуфляжную куртку. Каждый раз, как только девушка пыталась вырваться, он еще сильнее хватал ее за рукав и запястье, и с каждым разом его хватка становилась грубее.
— Пожалуйста, Кей-Си, отпусти меня.
— Никуда ты не пойдешь. — Между делом он ударил ее в лицо, по скуле. Она перестала сопротивляться.
Виллануэва и Ник замедлили шаг, проходя мимо. Парень вдруг перехватил взгляд Ника.
— Что уставился? — В голосе его прозвучала угроза. — Я тебя спрашиваю!
Ник потерял дар речи.
Виллануэва протиснулся сквозь кольцо зевак и подошел к парню вплотную. Когда Ник понял, что собирается делать отец, он снова обрел голос:
— Папа!
Но было уже поздно.
И мужчина, и женщина страшно удивились, увидев перед собой Виллануэву. Щека женщины распухла, глаз начал заплывать.
— Ты не слишком много о себе вообразил, толстяк? — спросил парень Виллануэву.
— Она хочет уйти. Отпусти ее, — ответил Виллануэва таким тоном, словно объяснял недоростку прописную истину.
— Понятно, ты — доктор Фил. То-то я с утра хочу попинать чью-нибудь задницу.
Женщина испуганно повернулась к Виллануэве:
— Ты бы лучше отвалил, он же тебя прибьет.
— Ты же хочешь уйти? Так уходи, — сказал Виллануэва. Он сделал шаг вперед и встал между ними, глядя мужчине в глаза. Его подружка — если можно так ее назвать — несколько мгновений ошарашенно пялила глаза на неожиданного защитника, потом резко повернулась и пошла прочь. Протолкавшись сквозь толпу зевак, она не оглядываясь пустилась бежать.
Парень уставился на Виллануэву горящими глазами. На щеках его заходили желваки.
— Не лезь в мои дела, ублюдок, — процедил он сквозь зубы. — Ты сейчас дождешься.
Он откинул полу куртки и положил ладонь на рукоятку пистолета.
— Папа, идем! — раздался откуда-то сзади голос насмерть перепуганного, плачущего Ника.
Послышался вой полицейской сирены, и на площадь въехал патрульный автомобиль с включенной мигалкой. Мужчина убрал руку с пистолета и сильно ударил Виллануэву в грудь. Джордж был готов к удару и напряг мышцы, вспомнив, как останавливал рвущихся вперед линейных игроков соперников. Он даже не пошатнулся. Не веря своим глазам, мужчина злобно уставился на него, из последних сил стараясь напугать. Однако было видно, что он испугался сам. Виллануэва продолжал спокойно и насмешливо смотреть ему в глаза.
— Ну, все? А теперь убирайся!
Завидев приближавшегося патрульного полицейского, мужчина суетливо отвел взгляд и начал бочком уходить. Виллануэва посмотрел ему вслед, а потом нашел Ника в расходящейся толпе.
— Папа, ты сумасшедший.
— Я вырос среди таких тварей.
— Об этом я и говорю.
Виллануэва потер грудь:
— Ударил он меня сильнее, чем я ожидал.
— Он мог тебя застрелить.
— И мы не попали бы на вегетарианский обед, да, Ник?
— Папа, я серьезно.
Они свернули за угол и вошли в маленький ресторанчик.
Глава 23
Из операционной Пака привезли в неврологическое отделение интенсивной терапии, где вокруг наставника тотчас сгрудилась разноликая и разноплеменная толпа его верных резидентов. Рядом с кофейником и микроволновкой на сестринском посту кто-то из них положил коробку с разными сортами чая. Черный «Эрл Грей» — для пакистанцев и индусов, зеленый — для корейцев, рейбуш — для африканцев. Молодые люди пили чай, суетились и ждали пробуждения учителя. Разнообразно коверкая английский язык, они обсуждали возможные варианты послеоперационного сценария, волнуясь за человека, который твердой рукой вел их по нелегкой жизни на новой родине.
— Хорошо, что опухоль оказалась далеко от полей Бродмана сорок четыре и сорок шесть, — профессорским тоном изрек один из них.
— Да, но что будет с тонкими движениями, без которых он потеряет квалификацию? — возразил голос с резким британским акцентом.
— Это зависит от того, насколько радикально оперировал доктор Хутен — удалил ли он всю опухоль или постарался сохранить функции мозга? — произнес другой голос с рубленым, как у Пака, акцентом.
Дело кончилось тем, что сестры выпроводили их из палаты.
Проведя в операционной почти двенадцать часов, Хутен вышел из больницы и сел в свой «вольво». Он страшно устал, но был очень доволен, что сумел удалить глиобластому почти целиком. Еще недавно после такой операции он вернулся бы в свой кабинет и занялся делами, но сейчас он был измотан до предела. Он пытался утешить себя тем, что его выбила из колеи необходимость оперировать друга и коллегу, но в глубине души понимал, что это неправда. Во время любой операции — как только включалась лампа, как только он начинал смотреть в рану сквозь увеличительные стекла микроскопа на обложенную голубоватым бельем опухоль — больной для него как человеческое существо исчезал. Оставалось только операционное поле, маленький прямоугольник живой ткани, чисто медицинская проблема — опухоль, которую надо было резецировать, аневризма, которую следовало клипировать. Правда заключалась в том, что он постарел и сдал. Теперь он уже не мог без устали тянуть весь этот воз круглые сутки, как это было, когда он стал главным хирургом больницы.
Но что греха таить, сегодняшней операцией он мог гордиться. Глядя в микроскоп на небольшое трепанационное отверстие, он рассек твердую мозговую оболочку и раздвинул сильвиеву борозду. Для того чтобы войти в среднюю мозговую ямку, он приподнял и отвел в сторону височную долю. Обнажив опухоль, отделив ее от окружающих здоровых тканей биполярным электрокаутером и обложив шариками, он принялся с помощью ультразвукового аспиратора мелкими порциями удалять опухоль из мозга коллеги. Для того чтобы ориентироваться в массе мозга, Хутен пользовался стереотаксическим зондом, похожим на тонкий электронный термометр. На конце зонда помещались два отражательных шарика, два своеобразных глаза — они фиксировали и выдавали изображения, которые Хутен сравнивал с трехмерным МРТ-изображением на экране, укрепленном у ножного конца операционного стола. Наблюдая положение зонда относительно исходных границ опухоли, Хутен понимал, где находится в данный момент. Это было что-то вроде глобальной системы навигации Джи-пи-эс — только внутри головного мозга. Опухоль и визуально отличалась от окружавшей нормальной ткани более интенсивным серым и пурпурным цветом. Когда Хутен — визуально и по приборам — убедился, что удалил ее настолько, насколько это было возможно, он передал инструменты операционной сестре. «Игры головы» — так называли резиденты эту трехмерную навигационную систему. Поначалу Хутену не нравилась эта новомодная технология — электронная игрушка, замаскированная под операционный инструмент. Однако за пару лет он освоился с этой игрушкой. «Оказывается, даже такой старый пес, как я, может учиться новым фокусам», — подумал Хутен. В течение пяти минут он молчал, сосредоточенно глядя в рану и тщательно орошая ее через тонкий катетер. Сейчас он пытался разглядеть те кусочки опухоли, которые могли ускользнуть от электронного ока приборов и которые он мог теперь обнаружить непосредственно. Хутен искал также мелкие красные капельки — участки возможного кровотечения. В течение этих пяти минут в операционной стояла мертвая тишина. Убедившись, что все в порядке, Хутен сделал знак резиденту: можно зашивать рану.
