Джим Додж - Не сбавляй оборотов. Не гаси огней
Реальность конечна, но не завершена. Мы растворимся в дожде, в речной воде, в беспокойных и ужасно убедительных желаниях, из которых и сотканы наши лица. Ворон может прилететь, а может и не прилететь. Мы обладаем только тем, что реально. Тем, что можно понять, наполнить, подержать, создать. Но если те или иные возможности лежат за пределами нашего понимания, это еще не значит, что мы не можем сознательно их выбирать или не менее сознательно в них верить. Жизнь — это то, что происходит с нами здесь и сейчас, и уверяю вас, я знаю, как реально и по-настоящему может быть искалечено человеческое сердце, как на нас в одночасье обрушивается груз одиночества, как выщелачивают нашу почву сомнения и невежество. Мы уже и сами не знаем, какие мы: твердые, жидкие или газообразные; свет или космическая тьма; запутавшиеся ангелы или шуты дьявола; «всё или ничего» или «может быть, время от времени»; «кто? что? где? как?» или «ну почему все это происходит именно со мной?». Жизнь так и будет течь мимо нас, пока мы сами не признаем ее, не возьмем ее в свои руки и не сделаем своим свидетелем и соучастником.
Но пока мы с вами здесь. Сегодня ночью мы собрались здесь, и мы живы. Мы живем своей собственной жизнью. И мы связаны друг с другом самим фактом своего существования, тем, что мы живы, а значит, мы должны считать свой выбор доказательством собственного существования. Никакие отговорки насчет невозможности выбирать не принимаются. Вот что я хочу сказать: во-первых, я знаю, выбирать непросто, во-вторых, между решением и его последствиями может пролегать целая пропасть, и, в-третьих, если вы никогда в жизни не попадали впросак, вы не поймете, насколько вы сейчас счастливы. Я обращаюсь к вам не для того, чтобы дать инструкции, а из сострадания, пытаясь напомнить вам, что мы можем ранить друг друга или помочь друг другу, гнить или процветать, окаменеть или подпрыгнуть!
Не успел он договорить, как я заметил краем глаза вспышку от выстрела. В тот же миг левую колонку вышибло из окна, а Джошуа, держась за голову, привалился к двери — между пальцев сочилась кровь. Я рванулся к нему через сиденье и отвел руку в сторону. Ожидая худшего, чего-то вроде дыры в черепе с вытекающими мозгами, я, к своему облечению, увидел лишь неглубокие ссадины. Должно быть, его задело осколком колонки или царапнула пуля. Я решил, что с выяснением характера ранения можно и повременить, зато что уж точно пора сделать — так это побыстрее уматывать отсюда. Я рванулся обратно — за баранку — и уже было повернул ключ, как мою руку кто-то перехватил. Это был Джошуа.
— Нет, — отрезал он.
— Но они же стреляют! — резонно возразил я.
Джошуа пожал плечами.
— Значит, речь была недостаточно вдохновенная, — он рассеянно вытер стекающую на левую бровь струйку крови. — Не стоит обижаться на критику.
— У вас кровь идет, — напомнил я.
— А, ничего страшного. Полагаю, задело кусочком колонки, — он поднял микрофон и протянул его мне. — Теперь попробуйте вы.
Тем временем полуодетая или в банных халатах публика уже хлынула на улицу. В их криках то и дело слышалось имя Генри. Я сидел с микрофоном, в голове — совсем недавно наполненной навязчивыми внутренними монологами — пустота. Я подождал секунд пятнадцать, не грянет ли второй выстрел, а потом, не в силах больше выносить напряжение, поднес микрофон к губам и заорал:
— У вас есть ровно три минуты, чтобы нас прикончить! Дольше мои нервы не выдержат! — Я не узнавал своего голоса, настолько глухо и искаженно он звучал. — Если же в ближайшие три минуты вы нас не убьете, я кое-что добавлю к речи моего друга. Обещаю, что буду краток. А потом мы уедем.
«Почему именно три минуты? — спрашивал я себя. — А, с другой стороны, почему бы и нет?»
Джошуа полез на заднее сиденье.
— Что, покидаете меня в трудную минуту?
— Напротив, Джордж, — пропыхтел он, перегнувшись через спинку. — Проверяю, что случилось с колонкой. Она дает чудовищное искажение. Вы звучите как лягушка, жующая мячики для настольного тенниса.
— Это с перепугу, да и крыша у меня не на месте, — объяснил я.
— Ничего подобного! Это потому что колонка прострелена. Они стреляли в колонку, а не в нас — хоть это вы понимаете?
— Уфф! — выдохнул я с сарказмом. — Какое облегчение!
Поглядев на часы, я на миг впал в панику — я не запомнил, когда пошло время. Одна минута уж точно должна была пройти, поэтому я рассчитывал, что осталось еще две. Интересно, следил ли хоть кто-нибудь за временем?
С улицы раздался женский крик:
— Эдди, вернись сейчас же!
Потом поодаль прозвучал мужской голос:
— Черт побери, Генри, хватит уже с нас стрельбы. Ты еще шизее их! Незачем нам их убивать!
Я надеялся, что и остальные разделяют его мнение.
— Ага! — воскликнул у меня за спиной Джошуа. — Пуля только скользнула по краю колонки, но при падении отошел контакт в проводе. Так я и думал. — И он принялся за починку, напевая себе поднос: — Зипити-дуу-да!
Одно из двух: то ли он потрясающе владел собой в любой обстановке, то ли страдал серьезным психическим заболеванием.
Считается, что все секунды имеют одинаковую продолжительность, однако мой личный опыт доказывает, что это неправда. Время между «тик» и «так» может растягиваться, сжиматься, а может, как в ту ночь, и вовсе остановиться. Я пялился на секундную стрелку, пока не убедился, что она снова пришла в движение. По моим прикидкам, из-за неисправности часов я потерял еще полминуты. Значит, уже прошло три минуты, а то и больше. Я включил микрофон.
— Время истекло, — объявил я. — Спасибо, ребята. Мы вовсе не желаем вам зла, надеюсь, что и вы нам — тоже. — Очевидно, Джошуа все-таки сумел подсоединить провод, потому что голос мой зазвучал громко и чисто. Только зря он так старался и зря доверил мне свою отличную аудиосистему — мне все равно было нечего сказать, а даже если бы и было, во рту внезапно так пересохло, что я не смог бы вымолвить ни слова. Пряча отчаяние за показной храбростью, я открыл дверцу и медленно вышел из машины. Руки я из осторожности старался держать на виду. Обогнул машину, забрался на капот, а потом и на крышу. Я стоял там, дыша свежим ночным горным воздухом и заглядывая в каждое лицо, которое мог рассмотреть; одни стояли, на случай опасности сбившись в кучки, другие глядели из окон с прижатыми к стеклу носами; некоторые целыми семьями толпились в дверях или на утопающих во тьме ступеньках. И тут я начал аплодировать — размеренно, искренне и морщась от боли, ведь мои ладони еще не успели зажить после вальса с кактусом.
— Уносите отсюда свои никчемные задницы! — прорычали из мрака.
— Ага, пока мы их вам не надрали, — подхватил мужик с бейсбольной битой.
Я продолжал хлопать.
— Да вы ненормальные! Вас в больницу надо упечь, — это был старушечий голос, резкий и полный рожденных богатым жизненным опытом суждений, сердитый на весь этот поднятый заезжими идиотами шум.
Я хлопал как сумасшедший.
Крики прекратились, и мне стало слышно, как аплодисменты эхом разносятся вдоль улицы. Я не знаю, на что похожи хлопки одной рукой, а вот как звучат хлопки двумя руками — это я вам могу сказать с уверенностью. У меня болели ладони, но я не сдавался.
И наконец кто-то, кого я не мог рассмотреть, — просто тень на крыльце в самом конце квартала, даже неясно, мужчина это был, женщина или ребенок, — присоединился к моим аплодисментам. Всего один человек, но этого было достаточно. И, кстати, никто на меня не шикал, никто не освистывал. Я перестал хлопать.
— Благодарю вас за терпение, — сказал я, спрыгнул на асфальт, под уважительный кивок Джошуа распахнул дверцу, завел мотор… И мы растворились в ночи — на мой вкус, отъезд был стильный, с особым шиком.
Через пару миль наше полное достоинства отбытие было подпорчено предупреждающим миганием красных огней в зеркале заднего вида. И то, что поначалу было театральным исчезновением, превратилось в заурядное давай-жми, прибавь-газу, срочно-делаем-ноги, ой-мамочки-бегство.
Красные огни не отставали, и я обернулся к Джошуа за советом. Он держал микрофон за шнур и раскачивал его, словно маятник, в такт моргающему световому пульсу. Другая его рука прижимала ко лбу желто-зеленый платок. То ли он пребывал в шоке, то ли заблудился в своих мыслях. Я попытался привести его в чувство:
— Кажется, за нами гонятся легавые и велят остановиться.
— Не обращайте внимания.
— Они не отстанут.
— Это всего лишь ваше предположение, Джордж, ничего больше, — ответил он, продолжая покачивать микрофоном. Тут шериф врубил сирену, и Джошуа замер. — До чего же все-таки отвратительные звуки. Надоедают, да?
— Да уж, если, конечно, ты не глухой, — согласился я.
— Постарайтесь не обращать внимания, — повторил Джошуа.
Я гнал сверх всех положенных скоростей, но шериф так и сидел у нас на хвосте, будто приклеенный. Где-то через милю, когда мы выехали на длинный прямой отрезок, коп ускорился и поравнялся с нашим левым задним окном. Я решил вести себя с ним как с любым другим водителем и помигал фарами, показывая, что уступаю дорогу.
