Алексей Слаповский - Оно
Дома тепло, даже жарко. Валько обметает с валенок снег, снимает с них галоши, ставит у печки. Вроде, мельчайшая мелочь, а по первому разу не знал, оставил у двери, утром валенки оказались влажными и холодными.
Валько готовит себе обед. Полюбило нехитрый суп из тушенки. В нем главное, чтобы был свежий, сваренный на один раз: полбанки тушенки, две картофелины, морковь, лук, пшено или рис. Тушенка, правда, в сельском магазине бывает редко, а если и выбросят[23], то дают не больше трех банок в одни руки, а могут и не дать, учитывая, что не местный. Но можно и из рыбных консервов сварить, тоже неплохо. Или суп-концентрат в пакетах — гороховый, перловый, ячневый. Добавить туда несколько кусочков колбасы (если есть), яйцо сырое, чтобы там сварилось (если есть), немного масла сливочного (если есть) и даже просто лук золотисто поджарить и бросить — прекрасно получается. Майонеза еще ложечку туда, когда готов, отлично!
Готовит Валько неторопливо, слушая радио. Потом обедает, читает — и задремывает. Сон обычно легкий и недолгий, не больше часа. Проснувшись, Валько еще подтапливает печь: домик построен худо, быстро выстуживается.
В предвечерьи Валько опять обходит свой маршрут.
Возвращается, приносит дрова на вечер и на утро, готовит и съедает ужин, еще более нехитрый, чем обед, читает, слушает радио, просто лежит, лениво размышляя.
Потом третий обход — ночной: так договорено было с нанимателями. Тишина вокруг — невероятная, красота одновременно и явная, нельзя не увидеть, но и в чем-то тайная, всегда ощущение, что главное где-то там, за домами и деревьями, за оврагом, стыдливо прячется или просто не желает себя показывать людям.
На ночь Валько еще раз топит печь, ждет, пока прогорит до пепла, чтобы не напустить в дом чада и не угореть, закрывает заслонку, ложится и засыпает.
Вскоре прочитаны были книги, которые оно взяло с собой, и Валько поленилось съездить в город за другими или попросить кого-то привезти. Сели батарейки в приемнике — и пусть. Неохота стало читать и слушать чужие слова. Да и дел прибавилось. Неожиданно кончились дрова, обещали привезти, но все никак не привозили, зато разрешили брать палые стволы и сучья в овраге, но их ведь надо пилить, тащить, рубить. Потом другая неприятность: бураном не только замело дом чуть не до крыши, пришлось два дня откапываться, но и сорвало два куска жести с кровли, опять-таки обещали привезти и все не привозили, Валько пришлось заколачивать дыру кусками фанеры, шифера, толя — что нашлось. Тут новая беда: оттепель, речушка между дачным массивом и селом оттаяла, перейти невозможно, приходится давать крюк до моста километра полтора. Валько это надоело, оно решило соорудить мостки с помощью длинных слег. Кропотливо работало два дня, торжественно перешло на другую сторону, в село, в магазин. Через день пошло туда: мост сломан. Причем неведомые вредители старательно ломали слеги и разбрасывали далеко по окрестностям: чтобы не подумали, будто мост сломался случайно, и чтобы труднее было его починить. Но Валько починило. Опять сломали. Оно опять починило. Опять сломали. Но тут вновь мороз, речушка покрылась льдом, можно было уже обойтись.
За этими хлопотами не оказалось свободной минуты, но Валько это нравилось.
Наверное, думало оно, такой была когда-то крестьянская жизнь. Нет вопросов, что делать, сама жизнь направляет: сеять, косить, пахать, лепить горшки, строить дома, шить одежду... Человек равен себе, а его равность себе равна его заботе о себе и близких. И поэтому, естественно, он считал, что Бог определил жизнь навсегда вперед до самой смерти. Тебе нечего выбирать, все выбрано: с утра печь топить, еду готовить, за скотиной ухаживать, за детьми, в лес ехать за дровами, в поле за сеном, а попробуй остановиться или не сделать — все собьется и скособочится, а вскоре и совсем рухнет. В той старой деревне Валько хоть и считалось бы, конечно, уродом, но и не было бы изгоем: руки есть, ноги есть, работать может? — ну, и пусть живет, не лишний рот семье[24].
А еще хорошо, что привычные заботы очень быстро вырабатывают условные рефлексы. И гармония в душе наступает от одного соблюдения распорядка, то есть реализации рефлексов. Вот Валько как-то простудилось, приболело, с утра его ломало, к вечеру поднялась температура, утром следующего дня стало ясно: надо полежать. Ну, и лежало бы себе спокойно: болезнь есть болезнь, никто бы не осудил (да и не узнал бы!), тем более, что пока на дачи никто не покушался (может, потому, что бомжи и хулиганы из Прибрежного знали: дачники, не надеясь на сторожа, хоть и наняв его, ничего ценного не оставляют; сторож, скорее, для предотвращения крупных безобразий, чтобы не поджег кто-нибудь что-нибудь — из чистого озорства, как по озорству сломали мостки). Но Валько начало маяться. Невозможность сделать привычное дело его томила. Оно лежало и мысленно обходило дачи, видя каждую в воображении наизусть, подробно, и ему казалось, что именно сейчас с ними что-нибудь случится, а если и не случится, все равно нехорошо: стоят одинокие, без присмотра, без присутствия человека, будто дикие — как лес, поле или река. И к вечеру Валько не выдержало: закуталось и потихоньку совершило свой обход. Боялось — совсем разболеется. Но обошлось. На другой день тоже сделало вылазку, на третий две, а на четвертый проснулось совершенно здоровым и счастливым от мысли, что способно сделать сегодня все то, что делало всегда. И — главное — для этого дела все равно, кто ты, мужчина или женщина. Ты идешь по морозу, видишь свое дыхание и понимаешь, что окружающему безмолвному миру безразлично, чье это дыхание. Но это не значит, что оно ему не нужно, оно делает этот мир полнее (Валько не раз ловило себя на ощущении — сначала усмехаясь — что эти деревья, сугробы, кусты и дома ждали его и рады тому, что оно пришло).
Отсутствие же людей его ничуть не печалило. Оно пришло к выводу: город — агрессивная половая среда. Обилие мужчин и женщин приводит к перебиранию десятков возможных партнеров, бесконечной неудовлетворенности, бесконечной гонке амбиций, напяливанию масок, желанию опередить или вовсе уничтожить соперников[25].
39.
Зарплату Валько выдавали раз в месяц. Не бог весть какую, но оно и ту не успевало потратить при скромных своих потребностях. В начале февраля привезли сразу за два месяца вперед: пока в кассе деньги есть, а там неизвестно что будет, времена переменчивые. Валько слегка удивилось, но взяло. Были всё крупные купюры, пятидесятки.
— Других нет? — спросило Валько. — В сельском магазине разменять трудно будет, у них весь дневной оборот, наверно, как раз рублей на пятьдесят: торговать нечем.
— Найдут, — успокоили его. — А других нет.
Валько некоторое время ходило в магазин с имевшимися мелкими деньгами, но вот кончились, понес пятидесятку. Продавщица швырнула ее назад:
— За дуру, что ли, ты меня держишь? Их все обменяли давно!
— Как обменяли?
— Молча! Ты там, в сторожке своей, что ли, даже радио не слушаешь?
— Не слушаю.
— И газет не читаешь?
— Нет.
— Тогда ясно!
И продавщица охотно объяснила: сотенные и пятидесятирублевые купюры новый премьер-министр Павлов заставил менять. У нее, слава богу, было всего три штуки, сдала без хлопот. А некоторые просто с ума сходили. Кто-то, к примеру, скопил в чулке сотенных целую кучу — куда девать? По много-то не меняли, а, главное дело, ведь спросят, откуда? Своими глазами видела: на рынке ходили люди и торговали — кто продавал, кто покупал. В последний день сотня, говорят, за рубль шла!
— И что теперь делать? — растерянно спросило Валько.
— С голода подыхать! — сердито ответила рыхлая продавщица, которая, ясно было, никогда в жизни с голода не подыхала и не подохнет, но она имела в виду не себя, а народ, за который болела душой.
— Но у меня других денег нет!
— А это уж извини. Все претензии к правительству!
Валько отправилось в пансионат: там был телефон. В сторожке бы тоже нужен, и правление третий год хлопотало, чтобы провести линию, но все никак. Поэтому ни в милицию позвонить, ни в «скорую», если заболеешь.
Дозвонившись до главного человека правления, Шиншеева, который и привозил деньги, Валько задало вопрос: как так получилось?
— А я знал? — сердито спросил Шиншеев. — Думаешь, я сам не погорел? Еще как погорел!
— Сочувствую. Но мне теперь не на что жить.
— Не ты один пострадал, вся страна пострадала! Я что, второй раз тебе зарплату должен выдавать? Откуда? Из своего кармана?
— Дайте хоть сколько в счет будущей зарплаты нормальными деньгами.
— Дам, но позже. Ноль в кассе, понимаешь ты или нет? Подожди недельку, ладно?
— Ладно.
На неделю продукты у Валько были.
Но продержаться пришлось больше, почти три недели.
Валько даже звонило Александре. Сначала спросило, как там квартира, потом: нет ли взаймы немного денег, привезла бы. Или продуктов каких-нибудь. Рассказало историю с пятидесятками. Александра посочувствовала, сказала, что квартира в порядке, а с деньгами и продуктами у нее самой — полный голяк.
