Алексей Слаповский - Оно
И долго еще говорил Гера. Как всегда — убежденно и убедительно.
В результате предложил Валько взять на себя руководство Дворцом молодежи, при котором на вполне легальной основе будут существовать несколько коммерческих организаций. Пустующий гараж использовать под оптовый склад. Надо зарабатывать деньги — не ради денег, а ради того, чтобы появился в стране частный капитал, потому что лишь он способен быть инициативным и развивать сам себя. Вкладываться в серьезное производство, в торговлю, в сферу обслуживания, перекроить экономику и сделать ее человеческой за считанные годы...
Валько кивало, не разделяя энтузиазма Геры.
Может, потому, что думало в этот момент о Мадзиловиче.
Тот ведь никуда не делся, получал вот уже несколько лет регулярные переводы. А теперь, если Валько займется коммерцией[21] и начнет зарабатывать большие деньги — Мадзилович тут же повысит ставки. Он уже, кстати, пытался это сделать, но только один раз: запросил сразу большую сумму, полторы тысячи рублей, пообещав отстать навсегда. Валько категорически отказало. Мучительно ждало последствий. Их не было: Мадзилович сообразил, что глупо резать дойную корову. А год назад в руки Валько попал пистолет. Оно курировало в ту пору народную дружину (после случая с привокзальным тупиком Гера возложил на него эту обязанность в качестве личного поручения — в плюс к основной работе) и регулярно выходило с комсомольцами-дружинниками на рейды. И вот за автовокзалом, в овраге, наткнулись на компанию пирующих бомжей. Те бросились врассыпную, борзые комсомольцы погнались за ними, Валько осталось, чтобы дождаться милиции (один из дружинников побежал в опорный пункт), и обнаружило в кустах мертвецки пьяную полуголую бабу и совершенно голого, ничком лежащего, мужика. Валько почему-то подумало, что он мертв, ткнуло его носком ботинка, мужик замычал. Валько приподняло щепкой пиджак, чтобы набросить на спящего, и почувствовало, что пиджак какой-то очень тяжелый. Ощупало: что-то твердое странной конфигурации. Вытащило — пистолет. Ручка самодельная, деревянная, грубо тесанная, но остальное показалось настоящим. И Валько зачем-то взяло пистолет, ушло, не дождавшись милиции, а дома рассмотрело. Деревянными были только накладки, приделанные к ручке настоящего ПМ, пистолета Макарова. С полной обоймой патронов.
Несколько дней Валько тревожилось, думало: не сдать ли оружие в милицию? Вдруг этот голый человек, очнувшись, скажет: был пистолет — исчез. Вспомнят, что Валько там находился и неожиданно ушел, придут с обыском...
Да нет, успокаивало себя Валько, не дурак же этот голый, чтобы сознаваться в таких вещах!
И пистолет остался ждать своего часа.
И вот, на другой день после отказа Мадзиловичу, Валько, довольно крепко выпив вечером, надело свою серую неприметную куртку, закутало горло шарфом, надвинуло на глаза кепку и отправилось к дому Мадзиловича.
Это уникальный шанс, думало оно. Человека убил неизвестно кто из неизвестно чего (пистолет потом бросить в пруд в парке культуры и отдыха). Человек мелкий, всего лишь врач и пьяница, расследование не будет дотошным. Возможно, выйдут на Валько, если Мадзилович хранит квитанции от переводов и узнают, кто посылал. Ну и что? Да, я посылал. Зачем посылал?.. Это вопрос... Можно потом придумать, неважно. Подозрения — пусть. А улик — никаких.
Так легкомысленно успокаивало себя Валько, стоя в кустах возле подъезда, поджидая Мадзиловича и даже не задаваясь вопросом, почему тот должен прийти? Может, он уже дома?
Валько ждало.
И Мадзилович появился.
Валько прицелилось.
Мадзилович вдруг остановился, словно давая возможность Валько не промахнуться. Звякали бутылки: он доставал их из сумки и засовывал их за пояс, прикрыв после этого свитером и курткой. От дочери прятал.
Валько медлило.
И поняло, что не хочет убивать этого человека. Нет по отношению к нему ненависти. Нет обиды, вражды, ничего нет. При этом нет и отвращения к убийству. Но и жажды убийства тоже нет. Равнодушие.
И странное предчувствие: все решится само собой.
36.
И решилось — год спустя.
Гера сделал ему предложение, Валько попросило три дня — подумать.
И, думая, поняло, что не знает, как жить дальше. Поняло, что ему жаль рухнувшей мечты о будущем бесклассовом (и, возможно, бесполом — представлялось ему) обществе. Жаль гораздо больше, чем всем прочим. В той деятельности, которой оно занималось, был максимум бесполости, недаром же Валько так нравилось советское слово «товарищ», которое уравнивало мужчин и женщин. А теперь начнется борьба за большие куски мяса, начнется торжество маскулинности, гонка доминантов, Валько не справится, потеряется... Как быть?
И опять возникло ощущение, что все решится само.
Это предчувствие оправдалось: в газете «Заря молодежи» появилась огромная статья под заголовком «Кто нами правил?» В статье много поносной информации[22] о еще действующих и уже бывших комсомольских лидерах. Один уличался во взятках, другой в разврате, третий в лицемерии... «Создается впечатление, — писал лихой журналист, — что нами командовали — и до сих пор командуют! — отъявленные жулики и моральные уроды. И не только моральные. Из достоверных источников известно, что упомянутый Валентин Милашенко — кто бы вы думали? Он — оно. Гермафродит. И это медицинский факт! Что наводит на мысль: насколько же искалечено было наше сознание, если мы позволяли находиться на руководящих постах людям, которых таковыми можно считать с большой натяжкой. Мы не виним В. Милашенко, возможно, это его личная беда. Но с такой бедой надо сидеть дома, а не лезть в передовые ряды советской молодежи!»
Телефон у Валько звонил и без того не очень часто: все разговоры по делу он вел на службе, а личного ни с кем ничего не имел, но теперь казалось, что телефон молчит иначе, молчит угрожающе, презрительно, молчит — навсегда.
Но нет, под вечер позвонила Люся и, рыдая, прокричала:
— Подонок! У меня свадьба из-за тебя сорвалась! Все знают, что я с тобой дружила... Мне теперь только повеситься или уехать, надо мной все смеются!
Потом был звонок от Юлии.
— Я весь день думала, что тебе сказать. И ничего не придумала. Я просто хочу сказать: ерунда. То есть я не знаю, ерунда это или нет, но уверена: ерунда. Понимаешь?
— Не совсем. Но спасибо тебе.
Около полуночи позвонил Гера.
— Я отношусь к тебе по-прежнему. Но ты должен был сказать. И, сам понимаешь, мое предложение не может оставаться в силе. Я бы советовал тебе куда-нибудь уехать.
— Спасибо.
После этого Валько отключило телефон.
А в ночи явилась Александра. Без портвейна на этот раз. Впрочем, он ей был уже не нужен: она еле держалась на ногах. Прошла мимо Валько в кухню, напилась воды из-под крана, рухнула на стул и, широко упираясь руками в стол, словно на трибуне, закричала:
— Думаешь, это папахен мой тебя сдал? Нет! Это я! Думаешь, по злобе? Тоже нет. По пьяни, Валя! Все гадости у нас делаются по пьяни. Просто так. Собралась компания, выпили, разговоры, и тут Вася... Знаешь Васю? Актер из кукольного, оч смешной, прямо оч смешной! Он такой анекдот рассказал... Не помню. Да. Я о чем? Анекдот. Не помню, говорю... У тебя выпить есть? Короче, да! Вася говорит: у нас, говорит, новый актер из Новосибирска появился. Педик. Ну, и начали на эту тему. Мне интересно, сам понимаешь. Ху из ху. И я говорю... Мне похвастаться захотелось. Я сучка, понимаешь? Она же сучок. Мне хотелось похвастаться. Я говорю: я знаю то, чего никто не знает. И рассказала про тебя. А этот гад, я даже не помню, как его зовут, я же не знала, что он из газеты! Откуда я знала? Ко мне вечно шляется всякая шваль! Я же не могу без общения, понимаешь? Валя, теперь главное: я влюбился. Ее зовут Светлана. Она... Валя, ты не представляешь! Там такие губы! А теперь главное: она лесбиянка. И она думает, что я тоже. Я не отрицаю. Зато она дает себя хотя бы целовать, я умираю, Валя, но ты не смейся, это не секс, это любовь, я серьезно! У тебя есть выпить?
Валько дало ему выпить.
Александра уснула за столом, а потом свалилась на пол.
Валько оставило ее там.
Оно пило, смотрело на лежащую Александру, смотрело в темное окно, слушало голос диспетчерши, доносящийся с товарной станции, что была неподалеку (на громкоговорящую связь жильцы окрестных домов неоднократно и бесплодно жаловались):
— Седьмой на пятый, седьмой на пятый! Товарный потом обратно! Сто двенадцатый ждет семафора! Я знаю. Не поданы вагоны. Не поданы, да.
В голосе диспетчерши были будничность, деловитость, усталость. Валько позавидовало ей: она знает, как жить. А может, еще лучше: не думает об этом.
Валько надело пальто и пошло на улицу.
К железнодорожным путям.
Шло между двумя бесконечными составами — один товарный, другой пассажирский.
Оно искало вагон-ресторан — еще один подпольный источник выпивки, продают втридорога, Валько со своими дружинниками не раз накрывало спекулянтов. Еще вчера оно ни за что не стало бы пользоваться этой незаконной услугой, а сегодня — все равно. И это все равно, и прочее все равно. Всё — всё равно...
