Софья Ролдугина - Кофе с привкусом вишни

— А как же кофейня? — насторожилась я, почуяв неладное.

Мадлен редко сама обращалась ко мне, предлагая помощь, если это не касалось "Старого гнезда", хотя всегда готова была выполнить любое поручение. А сейчас глаза её так лихорадочно блестели, что впору заподозрить беду.

И духи. От волос Мэдди пахло Никеей — тяжёлыми после дождя розами, нежными лесными фиалками, обволакивающим жасмином и ветром с моря.

— Пирожные и пироги всё равно из пекарни возят, а с тем, чтоб заказы относить, один день и мисс Астрид справится, — упрямо наклонила голову она. — Я помогу, леди Виржиния, я хорошо справлюсь…

Я не выдержала и взяла её за руки, заглядывая в блестящие глаза:

— Мэдди, дорогая, что случилось? Тебе не нужно пытаться меня задобрить, если что-то нужно — просто скажи. Я ведь сама не догадаюсь, милая… Что случилось? — повторила я мягко.

И случилось неожиданное.

Мадлен, такая сильная и весёлая, вдруг робко потупилась, и щёки у неё загорелись. Тем не менее, голос её, лишь недавно обретённый вновь, не дрожал, а какие чувства его наполняли… всем генералам бы такую уверенность, всем поэтам такую страсть!

— Леди Виржиния, сделайте так, чтоб мы с Эллисом остались одни и могли объясниться. Он ваш друг, он вас послушает. А от меня он бегает, хоть мешок ему на голову надевай и в подворотню волоки. Леди Виржиния, вы поможете?

Я задумалась.

Разумеется, устроить это несложно. Эллис частенько заглядывал в кофейню уже за полночь и ждал в комнате за кухней, пока в зале убирались. Что может быть проще, чем подослать к детективу Мэдди с кофейником и свежим пирогом, а затем "забыться" от усталости — и, уходя, провернуть ключ в двери? А потом, через час или около того, послать Лайзо, чтоб он исправил досадную ошибку… Вряд ли бы Эллис надолго рассердился, тем более что ему бы пошло на пользу объяснение с Мадлен.

И всё-таки меня не оставляли сомнения.

— Вам определённо стоит поговорить, — взвесила я веер в пальцах, колеблясь. — Но, Мэдди, милая, ты уверена, что стоит оставаться наедине с мужчиной? Даже если это Эллис.

На мгновение она замерла, а затем озорно встряхнула кудряшками и улыбнулась:

— Вы-то с ним вдвоём оставаться не боитесь. Хоть бы и тут, в кофейне.

— Есть разница между леди, беседующей со старым другом, и девицей, которая собирается открыть свои чувства, — возразила я с достоинством — и рассмеялась невольно: — Впрочем, что же я такое говорю! Эллис не поступит против твоей воли, а ты куда благоразумнее иных особ, обременённых длинной родословной. Хорошо. Я постараюсь сделать так, чтоб вы смогли объясниться.

Мы взялись за руки, как заговорщицы, скрепляя обещание. Более Мадлен об Эллисе не упоминала и ничем не выдавала волнения. Зато грядущий Большой Вояж вызвал у неё недюжинный энтузиазм; она говорила дольше и смелей обычного, расписывая, как станет отвозить записки маркизу и убеждать его немедленно ответить. То и дело на устах её появлялась улыбка… А я старалась не размышлять о том, что объяснение с детективом может закончиться не так, как нам бы хотелось.

Эллис — человек лёгкого нрава и многих добродетелей, однако порой он бывает совершенно бессердечным.

И жестоким — в особенности к себе.

Приготовления к Вояжу начались накануне.

Ещё вечером я кратким — и кротким — письмом уведомила дядю Рэйвена, что назавтра-де собираюсь провести день у леди Абигейл. Маркиз в свою очередь многословно поблагодарил меня за благоразумие и выразил надежду, что я не держу на него зла; и впору было бы прослезиться и в порыве благих чувств отменить грядущее тактическое наступление, если б не приписка в конце длинного послания.

"Несколько дней назад, к сожалению, Вы позволили себе вольность, дорогая невеста, — было выведено торопливым почерком маркиза в самом низу листа. — Я имею в виду Ваш внеурочный визит в шляпную мастерскую по дороге из кофейни, о коем Вы меня не уведомили. Разумеется, то, что Вы не покидали автомобиля, а заказанную шляпку забрал мистер Маноле, несколько меняет дело. Однако надеюсь, что впредь…"

До конца я не дочитала — скомкала письмо и в ярости швырнула в корзину для бумаг. Разумеется, промахнулась. Ладони саднили, как обожжённые.

Да как он смеет!

Выровняв сбитое дыхание, я позвонила в колокольчик и попросила явившуюся на зов Юджинию пригласить Лайзо:

— Пусть придёт немедленно. Нужно согласовать расписание на завтра.

Глаза у Юджи стали круглыми и испуганными, словно она услышала не рутинную просьбу, а приказ о казни. Вероятно, голос у меня был несколько холоднее обычного; я поспешила исправить положение, благосклонно улыбнувшись, но, очевидно, не преуспела. Бедная девочка сделала книксен — и мышкой выскочила в коридор, слегка пригибая голову.

— Что-то не так? — недоумённо пробормотала я и оглянулась в поисках хотя бы чего-нибудь похожего на зеркало. Футляр для печати? Наверное, не пойдёт. Крышка шкатулки — тоже… Я выдвинула ящик стола и, поворошив старые отчёты, нашарила прохладную рукоять. — О, пожалуй, сгодится.

Блестящий нож для бумаги отразил немного усталое, но вполне обыкновенное лицо. Разве что на скулах цвели пятна румянца.

— Такими глазами да на лезвие лучше не смотреть, — раздался у дверей насмешливый голос. — Жалко ножа, заржавеет.

— Это серебро, — возразила я механически и подняла взгляд. Лайзо стоял на пороге — сапоги, заправленные в них чёрные брюки, винно-красная рубашка и тёмный жилет. Не скромный водитель, а сущий пират… или колдун-гипси — кому что больше по вкусу. За его плечом, в коридоре, испуганно вытягивала шею Юджиния. — Проходите, мистер Маноле. Юджи, принеси записную книжку из спальни. Маленькую, в обложке из серой кожи.

Дойти до спальни, найти неприметную вещицу и вернуться — четверть часа, по меньшей мере. Вполне довольно для разговора.

— И серебро можно загубить, — пожал плечами Лайзо, притворяя дверь за девочкой. — Что случилось, Виржиния?

Колеблясь, я придвинула к себе веер и, не поднимая его, потянула мизинцем крайнюю пластинку. Она с натугой поддалась, открывая первый фрагмент узора — тёмно-красное птичье перо, вышитое по шёлку.

— Прочитай вот это, — решилась я наконец и указала на смятый лист, что лежал у пузатой ножки стола. — А закончишь — порви. Не желаю снова к нему прикасаться.

И бровью не поведя, Лайзо поднял злосчастное письмо и расправил его; замер ненадолго, пробегая глазами строчки, а затем снова смял — и бросил на медный поднос для корреспонденции.

— Значит, "вольность", — усмехнулся Лайзо, накрывая скомканную бумагу ладонью. — И чего ты от меня хочешь?

Губы у меня дрогнули. Действительно, чего?

— Не знаю, — ответила я погодя — и, кажется, по-настоящему начала успокаиваться. — Наверно, совета. Я знаю, что дядя Рэйвен… что маркиз Рокпорт желает мне добра. Но отчего я чувствую себя униженной? Покойный супруг леди Абигейл запрещал ей носить что-то кроме серого и коричневого; лорд Клэймор безмерно любит свою жену и доверяет ей, однако читает всю её переписку. А отец…

— Маркиз тебе не супруг и не отец, — мягко перебил меня Лайзо.

— Он человек, которого мой отец оставил мне защитником, — возразила я из чистого упрямства, хотя мысленно готова была согласиться. — Он желает добра, он старше, умнее. Однако… — я осеклась, не в силах подобрать слова.

— Однако он говорит с тобой так, как никогда не говорил бы с твоим отцом. — Глаза его были похожи на зелёные болотные огни. Я кивнула растерянно. Лайзо понимал, о, да; кому знать об унижении, как не ему, выходцу из Смоки Халоу, привыкшему к гримасам благополучных обитателей столицы — в лучшем случае снисходительным. — И всё же ты не просишь, чтобы заезжий рыцарь заступался за твою честь.

Я качнула головой:

— То, что необходимо, я скажу маркизу сама.

Пальцы, точно сами по себе, проследили длинную заполированную царапину на тёмном дереве. Забавно, если задуматься: этот стол помнил моего деда и отца, должен был достаться очередному мужчине — а перешёл ко мне.

— Виржиния, — негромко позвал Лайзо. Я послушно подняла взгляд — и вздрогнула. Его лицо было совсем близко, почти невыносимо; и когда он успел перегнуться через стол? — В день нашего знакомства ты встретила меня, стоя на лестнице — выше, гораздо выше меня во многих смыслах — но и тогда не смотрела сверху вниз. И я обещаю: когда бы мы ни разговаривали, мы будем глядеть друг другу глаза в глаза. Даже если мне и покажется, что ты ошибаешься… Впрочем, к чему обещания, — усмехнулся вдруг он. — Я никогда не смогу смотреть на тебя иначе, чем сейчас.

Он с болезненной нежностью, почти благоговейно провёл ладонью вдоль моей щеки — не прикасаясь, но обжигая теплом, и вышел из кабинета. На медном подносе колыхались от токов воздуха жирные хлопья пепла, и я не помнила, чтобы Лайзо зажигал спички.