Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза
Круглоглазый вдруг запел без микрофона и без аккомпанемента, запел, устремив взгляд на потолок. Необычная, невольно привлекшая всеобщее внимание мелодия. Голос прекрасный, словно выдержанное вино. Откликаясь на него, нервы слушающих затрепетали, как струны арфы. «И в этом захудалом баре… Уж не в оперу ли мы попали?» — невольно подумалось всем. «Да чья же это песня? На каком языке он поет? И кто он?» Находившиеся в баре люди сидели опустив головы, будто все разом онемев. Они словно прикоснулись к чему-то загадочному, непостижимому. Даже я не сразу понял, в чем дело. Прежде разума на песню откликнулось тело. Поющий голос отозвался в каждом его суставе, в каждой жилке, в каждой клеточке и оживил ощущения, погребенные в моей памяти под самыми давними воспоминаниями.
Десять лет спустя… И в таком месте…
В одно мгновение я освободился от многопудовой тяжести, до сих пор придавливавшей меня к земле. И невольно схватился за стойку. Если бы я этого не сделал, тело мое, пробив потолок бара, взмыло бы ввысь.
— Что с вами? — улыбнулась хозяйка бара, уловив мое движение.
Вы вряд ли это поймете, но в былые времена я умел летать. Да, да, я носился по небу быстрее ласточек, быстрее даже, чем истребитель Р-14. Но десять лет тому назад там, на Небесах, я был предан суду и сослан на Землю. Меня заставили проглотить десять грузовиков гальки затем, чтобы я уже никогда не смог подняться к Небу, прикрепили это грузило к моим внутренностям и столкнули с расположенного на облаке эшафота. Наверняка и этого человека постигла та же участь. Доказательством служил зонт, большой зонт, который был у него с собой, несмотря на совершенно ясную погоду. Такие зонты нам выдают вместо парашютов незадолго до того дня, когда со стремительной скоростью града мы падаем на Землю.
Этот день становится днем нашего рождения. Так появился на свет и я — появился мужчиной средних лет без прошлого и без будущего.
— Какой прекрасный голос! Таких гостей у нас еще не бывало, — невольно вырвалось у хозяйки, и посетители бара, словно очнувшись, разразились рукоплесканиями. Слышались восхищенные возгласы: «Вот это да, всех переплюнул…», «Что это было, католическая молитва?»
Подсев к нему, я предложил ему рюмку виски. От крайнего возбуждения слова застревали у меня в горле.
— Ты, наверно, только что упал на Землю?.Я сразу смекнул, в чем дело, когда услышал, как ты поешь.
— Разве… Неужели вы знаете?
— Я здесь уже десятый год, поэтому узнать меня невозможно. И все же я твой товарищ по несчастью. А в тебе еще сохранились прежние черты.
— Я упал совсем недавно здесь неподалеку. Там, где стоят люди.
— А, наверно, ты попал на стоянку такси у вокзала. Но зачем ты пришел в этот бар?
— Я не знал, что делать, и двинулся прямо на юг. И тут же уперся в этот бар. Видите ли, я еще и сам толком не пойму, в кого превратился. Впрочем, нет, теперь понимаю. Какая удача, что я встретил вас…
Обычно в момент приземления мы обретаем человеческий облик. Ведь изначально мы лишены того, что принято называть наружностью. И ему и мне суждено было, упав на Землю, уподобиться людям, случайно оказавшимся рядом. Мы что-то вроде метисов, возникших в результате смешения разных кровей. Он, к примеру, является усредненным вариантом тех людей, которые стояли на стоянке такси, — у него их средний рост, средний возраст, средняя внешность. Вот и круглоглазость объясняется, скорее всего, тем, что среди этих людей были либо дети, либо собаки. Правда, когда-то, когда я еще не погряз окончательно в земной жизни, у меня тоже были круглые глаза.
Упав на Землю, мы, изгнанники, сразу же получаем внешность землян и их язык. И с этого момента у нас есть единственный шанс выжить — приспособиться к земной культуре. Привилегии, которые мы имели на Небесах, здесь совершенно ни к чему, чудесные свойства, которыми мы были наделены при рождении, постепенно слабеют, а потом и окончательно утрачиваются. Труднее всего бывает отделаться от врожденных привычек: отучиться открыто проявлять свое любопытство, совать нос в чужие дела; отвыкнуть хранить в памяти то, что есть, и то, чего нет; слоняться повсюду без цели и дела. И еще вспоминать. О том, что когда-то ты был небесным ангелом. Когда же померкнут в памяти воспоминания о жизни на Небесах, придет смирение.
— Я не могу тебе ничего посоветовать, хотя я и старше. Возможно, твой голос со временем загрубеет и станет фальшивым. Пока ты не утратил своих чудесных способностей, тебе следует определить свой путь в жизни и по возможности задержать неизбежное увядание. Тогда худшее, что тебе грозит, — стать обычным земным человеком.
С другой стороны стойки нам слабо улыбалась хозяйка бара, тщетно пытаясь скрыть растерянность. Что, забавны наши шутки?
— Нам лучше поговорить наедине.
Не успел я произнести эти слова, как рядом запела та самая женщина с визгливым голосом, запела песню, похожую не то на вопль горя, не то на крик радости. Видя, что мы собираемся уходить, хозяйка сказала:
— Похоже, вы спелись.
Снаружи нас оглушил звон бьющихся бутылок, рев бешено несущихся по узким улочкам такси, хор компьютерных автоматов из игрового центра, смеющиеся голоса подвыпивших прохожих… Звуки — сироты, люди охотно производят их на свет, но потом никто уже не обращает на них никакого внимания.
— Шумно здесь, на Земле, правда?
— Да нет, не очень. Разве вам казалось, что на Небе тихо?
— Пожалуй, нет. Но тамошние звуки гармоничны. А здесь — кто во что горазд.
— Возможно, у меня что-то со слухом. Мне кажется, что и здешние звуки прекрасны.
Это звуки-то города прекрасны? Он просто еще не успел перестроиться на земной лад. Ведь слух небожителей улавливает гармонию в любом шуме. Мой-то слух, вне всякого сомнения, стал вполне земным. Боюсь даже, что, окажись я теперь на Небесах, я возмутился бы, не обнаружив ни одной приятной мелодии. Ведь земной слух воспринимает небесные звуки тоже как шум.
Очередь на такси двигалась быстро, не прошло и пяти минут, как мы уже сидели в машине, мчавшей нас к моему скворечнику.
— Сегодня ты переночуешь у меня. Нам о многом надо поговорить.
— Скажите, а кем вы стали здесь, на Земле?
— Кем? В данный момент я просто живу в свое удовольствие.
Такси промчалось по нескольким эстакадам, глядя на которые я почему-то всегда представлял себе чьи-то гигантские пальцы, неожиданно ухватившие земной покров и приподнявшие его; затем судорожно, словно икая, принялось обгонять одну машину за другой, удаляясь все дальше и дальше от центра города. Минут через двадцать мы остановились у гигантской стены.
— Что это?
Окрестные жители называли этот дом «крейсером». Громадина в двадцать один этаж возвышалась над землей, и на самом последнем этаже прилепился мой скворечник.
Люди Земли привыкли жить в созданных собственными руками коробках, словно скорпионы, которые, облюбовав какой-нибудь уголок в громадной пустыне, роют себе там тесные норки. Иногда люди покидают эти коробки, но лишь для того, чтобы спустя некоторое время непременно вернуться в них. В конце концов начинаешь сочувствовать этим неутомимым труженикам, которым и в голову не приходит сетовать на полное отсутствие свободы. Впрочем, теперь это и моя участь. Я обречен жить, подчиняясь круговороту смертельно наскучивших повторений, которым лишь смерть и способна положить конец. В первое время после моего падения я полагал, что эти повторения — пытка, к которой меня приговорили. С точки зрения обитателей Небес, жизнь на Земле — что-то вроде фабрики, усердно воспроизводящей мучения. Порочный круг в чистом виде! Лишь сон в скворечнике-коробке позволяет жителям Земли вкусить небесных радостей.
— Очень уж тесное у вас убежище! — пробормотал он, войдя в комнату.
— Это мой дом. Прекрасный, роскошный дом. В прошлом мне случалось ночевать и в картонных коробках. Ты знаешь, что такое сны? Это чисто земное явление, но ощущения, которые при этом испытываешь, ближе всего к небесным. Здесь, на Земле, жизнь подчинена законам порочного круга, и сон — единственная возможность хоть на миг разорвать его. Дом — это место, где смотрят сны. Во сне земной человек становится свободным как ветер. Правда, случается попасть и в беду. Тебе надо набраться мужества для того, чтобы с завтрашнего дня достойно начать земную жизнь. Одно испытание ты уже проходишь. Я имею в виду испытание силой тяготения.
— Да, и это так утомительно. А земные люди? Я не заметил, чтобы они от этого страдали.
— Они тоже устают. Сопротивляться силе тяготения — непосильный труд. Потому-то вечерами они возвращаются в свои жилища и ложатся спать. Ложатся спать для того, чтобы, забыв о земном, хотя бы во сне сделаться ангелом небесным и воспарить высоко над землей.
Я переоделся в халат, а ему дал тренировочный костюм. Достав из холодильника шампанское, я открыл окно на балкон и запустил пробку-ракету. Разлив пенящееся шампанское, протянул ему один из бокалов. Сам же, сжимая пальцами ножку другого, посмотрел сквозь стекло на вечернее небо.
