Салман Рушди - Стыд
Кто такие святые? Это люди, которые страдают вместо нас.
В ту же самую ночь во время непродолжительного сна Омар-Хайаму очень докучали видения прошлого, причем в каждом главным действующим лицом выступал некто в белом костюме — опозоренный учитель Эдуарду Родригеш. А Омар-Хайам снова был мальчишкой. Он повсюду следовал за учителем, будь то туалет или постель, очевидно полагая, что так ему сподручнее забраться в нутро своего кумира и обрести долгожданное счастье.
Но Эдуарду все время отмахивался от него белой широкополой шляпой, отгонял как муху, дескать, сгинь, исчезни! Долгие годы потом доктор ломал голову, к чему бы это, пока не понял — то были предостережения, предвосхитившие события: не влюбляйся в несовершеннолетних девочек, не убегай с ними на край света, они тебя непременно там и бросят. Да так далеко, что лететь тебе и лететь в звездной пустоте, вопреки силе притяжения и здравому смыслу. Запомнился ему конец сновидения: Эдуарду Родригеш, в том же белом, но уже потрепанном и кое-где подпаленном костюме отлетает прочь на огнедышащем облаке, подняв руку над головой, словно прощаясь… да, отец, разумеется, предостерегал; но ведь и как манил! Омар-Хайам наконец растолковал сон, хотя отцовские предостережения и запоздали: сын уже избрал себе звезду в лице двенадцатилетней девочки с умом трехлетней — Суфию Зинобию, дочь человека, убившего его брата.
Представляете, как огорчает меня своим поведением Омар-Хайам! Еще раз вопрошаю: ну какой же это герой? В последний раз мы видели его после приступа головокружения, в собственной вонючей блевотине, грозящего отмщением. И вот сейчас он совсем потерял голову от хайдаровой дочери. Что сказать о таком персонаже? Не глупо ли требовать от него логичности? Я же обвиняю этого, с позволения сказать, героя в том, что у меня от него тоже голова,кругом идет.
Поэтому потихонечку, помаленечку (никаких резких движений, прошу вас) постараемся во всем разобраться: конечно, душевное равновесие героя нарушено: умер брат, отвернулся лучший друг. Это, так сказать, смягчающие вину обстоятельства. Примем же их во внимание. Разумно предположить, что приступ головокружения, напавший на него в такси, повторился через несколько дней и вконец выбил нашего героя из колеи. Хоть и маленькие, но все же козыри для защиты.
Двинемся дальше. Шаг за шагом. Вот Омар-Хайам просыпается, на душе — пусто и одиноко, не с кем встретить зарю. Он умывается, одевается, идет на работу. Оказывается, окунувшись с головой в работу, можно худо-бедно жить. Даже приступы дурноты можно отогнать.
А чем он занимается на работе? Как уже известно, иммунологией. Поэтому его ли вина, что к нему в больницу привезли дочку Хайдара: у Суфии Зинобии иммунная система в кризисном состоянии, так кому ее показать, как не крупнейшему в стране специалисту?
Осторожней, пожалуйста. Избегайте шума. Иммунологу, ищущему душевный покой в сложной, поглощающей целиком работе, Суфия Зинобия, что называется, послана самим Богом. И Омар-Хайам, освободившись от прочих обязанностей, все время проводит подле слабоумной девочки, чьи внутренние защитные силы, вместо того, чтобы охранять организм, пошли на него войной. Омар-Хайам совершенно искренен (ведь и впрямь иммунный бунт не прекращается) в своем порыве: неделя-другая, и он уже полностью знает всю ее историю и болезни (впоследствии он изложит в трактате «Заболевание мисс X.» важнейшие, открытые им самим подтверждения того, что душа, «воздействуя на нервные проводящие пути», оказывает влияние на функционирование всего организма). История болезни Суфии Зинобии обойдет все медицинские круги. И навечно окажутся вместе врач и пациентка, связанные узами высокой науки. Поможет ли это укрепить их узы на другом, более интимном поприще? Подожду с выводами. А пока сделаем-ка еще шажок.
Доктор убежден, что Суфия Зинобия сама хочет причинить себе вред. В том-то и необычайность ее заболевания: очевидно, что даже убогая душа способна ведать сложнейшими процессами тела; даже недоразвитый ум может свершить дворцовый переворот, поднять на самоубийственное восстание против тела прислуживающие ему органы.
После первого осмотра больной он заметил:
— Сильнейшее расстройство иммунной системы. Подобного чудовищного разлада в организме я еще не видел.
Осторожненько-осторожненько перенесем это признание на некоторое время вперед (у меня есть множество обвинений против Омар-Хайама, но они пока подождут). Потом, как ни старался доктор извлечь все мельчайшие подробности из отравленного колодца памяти, он не сумел точно указать, когда его профессиональный интерес перерос в трагическую любовь. Он признал, что Суфия Зинобия никоим образом не потрафляла его чувствам — нелепо утверждать обратное, зная ее положение. Как бы там ни было, он глупо и безнадежно влюбился.
Случилось ли это во время его ночных бдений у постели больной, когда он проверял действие прописанного Суфие Зинобии курса им-муноподавляющих средств? Рядом с ним неотступно сидела Шахбану. Она милостиво согласилась надеть стерильную белую шапочку, перчатки и маску, но наотрез отказалась оставить девочку наедине с доктором-мужчиной. Да, пожалуй, в эти ночи, под нелепейшим надзором айи, он и влюбился в Суфию Зинобию. Или чуть позже, когда понял, что победил, что мятеж в организме больной подавлен, с помощью лекарств-союзников потушен этот страшный пожар: исчезают последние его очажки на теле девочки, вновь появляется румянец на щеках. До или после кризиса больной — не важно, но только Омар-Хайама настигла любовь.
— И где мой разум?! — корил он себя. Однако чувства никак не подчинялись логическому мышлению. Омар заметил, что теряется в присутствии Суфии Зинобии, а по ночам во сне гонится за ней на край земли, и с небес на его страсть с жалостью взирает скорбно-бесплотный Эдуарду Родригеш. Омар тоже пытался найти смягчающие обстоятельства, уверял себя, что во всем виновато его бедственное душевное состояние, но, право, не идти ж ему на прием к психиатру… нет, упаси Бог!
Как бы ни кивал он на свое здоровье, легко ему не отделаться. Я обвиняю его в том, что душа его так же безобразна, как и тело. Неспроста проницательнейшая Фарах Заратуштра обозвала его зверем много лет назад. Я обвиняю его в том, что он возомнил себя Всевышним или, по крайней мере, Пигмалионом, присвоив себе право распоряжаться спасенной девичьей жизнью. Я обвиняю эту жирную свинью в том, что, раскинув умом, он понял: красавицы жены ему не видать, разве что взять умалишенную. И все-таки предпочел прекрасную плоть, а не здоровый женский рассудок.
Омар-Хайам уверял, что страсть к Суфие Зинобии излечила его от головокружения. Чушь! Вздор! Я обвиняю злодея еще и в том, что он, презрев стыд, решил вскарабкаться по ступенькам общественного положения (причем, пока он лез наверх, у него ни разу не закружилась голова!), только восхождение его было прервано весьма важным в то время лицом. Да, Омар-Хайам решил поохотиться за журавлем в небе. Но как беззастенчиво, как бесстыдно: ухаживать за дурочкой, чтобы обольстить ее отца! И не важно, что по приказу отца-генерала только что всадили восемнадцать пуль в тело омарова брата — Бабура Шакиля. «Бабур, жизнь долга», — бормочет Омар, но нас не проведешь. Да он никак помышляет о мести? Женившись на неполноценной девочке, он на долгие годы попал в ближайшее окружение Хайдара и все выжидал подходящего момента — и до, и во время, и после президентства генерала. Ведь месть нужно готовить терпеливо и бить наверняка, не так ли? Трепач! Словоблуд! Все угрозы трусливого борова, пропитанные блевотиной и виски — не более чем жалкий и слабый отголосок страшной клятвы мести Искандера Хараппы, покровителя, собутыльника и приятеля нашего героя.
Омар-Хайам и не думал мстить — он не из таких! Да и жалел ли он хоть немного погибшего брата, которого ему так и не суждено было увидеть? Сомневаюсь, как сомневались и сами матушки (о чем мы вскорости узнаем). Так что всерьез говорить о мести не приходится. Это ж он просто пошутил, вот и все! Если и думал о кончине брата, то, скорее, с иным чувством: «Дурак! Террорист! Бандит! Чего он добивался!»
И напоследок еще одно, разящее наповал, обвинение. Люди, отринувшие свое прошлое, не могут объективно воссоздать мысленную картину былого. Омар-Хайама поглотила огромная блудница-столица, и провинциальный мир пограничного городка К., оставшийся вновь далеко-далеко, представляется ему дурным сном, злой сказкой, миражем. Большой город и приграничная провинция — понятия несовместимые. Выбрав Карачи, Омар-Хайам отбросил К., точно легкую оболочку вроде старой кожи. Что бы ни происходило в тех краях, как бы ни менялись нравы и запросы — он к той жизни долее не причастен. Большой город — это лагерь беженцев.
Да пропади пропадом Омар-Хайам! Будто на нем да на его любимой свет клином сошелся!
