Эльмира Нетесова - Тонкий лед
— Ничего он не псих. Нормальный дед. Я часто с ним общался, когда в вашей зоне работал. Жаль мне Кондрата было, а помочь некому. И сидит ни за что,— встрял Егор.
— Ты смотрел его дело?
— Конечно! Он — знахарь.
— Как моя бабка? — спросил Александр Иванович удивленно.
— Я твою не знаю, а дед толковый, много знает и умеет. Сам убедился не раз.
— Погоди, приедем на место, расскажешь. Тут уж рукой подать,— попросил Соколов Егора.
Касьянов криво усмехнулся:
— Неужели вправду можно довериться дремучему старику или какой-нибудь неграмотной повитухе? Они зачастую расписаться не могут за себя. Чуть с ними заговорил, такое понесут, мол, все будущее наперед видят. Человеческие болячки лечат. А как в зону влетел такой добрый, вразумительно никто не ответит. А у нас ни за что не судят и сроки не дают.
— Ну, Федя разгорелся, не доехав. Будет тебе «косить» под прокурора. В твоем роду репрессированных не имелось? Повезло! А у нас случалось! Шестеро на Колыме сгнили!
— Тогда другие были времена. Теперь беспредела нет! — вставил Касьянов.
— Федя, тебя стоило в мою зону командировать на годок. Иное запел бы!—остановил машину Соколов, сказав коротко,— приехали! Вытряхивайтесь!
Мужчины вышли из машины, огляделись. Вокруг глухая, непроходимая тайга. Здесь давно не ступала нога человека, и таежные обитатели с удивлением уставились на людей.
На мохнатой лапе сосны солнечным зайчиком замерла белка. Всяких зверей в тайге видывала, а вот таких — нет! И голоса странные. Стоят на задних лапах, никого не ловят, не обнюхивают тайгу. Кто такие? Чего от них ждать?
Из-под пенька ежик выглянул. Кого тут носит возле его жилья? Топочут оленьим табуном, малышей пугают.
Соболь вскарабкался на елку повыше. Может, и не обидят появившиеся, но лучше повыше забраться от них. Так безопаснее.
— Ну, что? Располагаемся? — вытащил рюкзак Соколов. Человек огляделся и сразу приметил семью маслят. Едва их срезал, увидел подосиновики.— Мужики, давайте сюда! — позвал Александр Иванович.
Вскоре все трое разбрелись по тайге.
Даже Егор, впервые приехавший в лес, сумел до вечера собрать пять ведер отменных грибов. Только он хотел спросить мужиков, что делать с ними дальше, как Соколов напомнил:
— Так что ты хотел рассказать о кочегаре?
— О Кондрате? Умный, хороший человек, таких теперь и на воле не сыскать. Я ведь тоже не верил в знахарство, да к тому же осужденное.
— Ты руби без предисловий. Нам ехать скоро. Попьем чайку, да в путь,— напомнил Касьянов.
— На ту пору Тамара нас бросила. И я стал зацикливаться. Вот так просидел во дворе на скамейке до ночи, а зима стояла. Утром пришел на работу, от меня все шарахаются. Морду перекосило до неузнаваемости. Попробуй пойми, от переживания или с холода? Но как глянул в зеркало, аж самому страшно стало. Со мной с перепугу фартовые здороваться начали. Ну, я — к нашему врачу. Тот осмотрел, послушал, да и говорит, мол, лечение будет долгим, если оно поможет вообще. Сказал, что я какой-то нерв застудил. Короче, гарантий не дал. Зато уколами всю задницу пробил, а результат — нулевой. Что тут делать? Сижу в кабинете, башка гудит, лицо болит, его все больше ведет. Боюсь домой с работы возвращаться, чтоб дочку с тещей не испугать. В кабинете прохладно. Думаю, пойду к кочегару, чтоб давление в котле прибавил. Заявился к старику. Не стал приказывать и требовать, просто попросил дать побольше тепла, ну, и объяснил, почему, показал свою рожу. Дед головой покачал, предложил присесть. Потом достал какую-то банку с водой, смочил край полотенца, обтер мне лицо и велел закрыть глаза. Сухим концом полотенца укрыл мои лицо и голову. Велев мне не шевелиться, сам молиться стал. Потом несколько раз сказал заговор, надавил на лоб, над глазами и в висках. Опять лицо полотенцем протер и велел прийти завтра. Глянул я на себя, когда вернулся, морда получше. Так вот за три дня вылечил меня Кондрат. Деньги ему предлагал, он от них отказался. Только продуктов немного взял. Мне даже стыдно было, что вот так с человеком рассчитался. Но дед мне сказал, что обратиться к нему еще придется.
— Бутылку вымогал старый барбос! Не иначе! — расхохотался Касьянов.
— Да помолчи ты, Федь!—цыкнул Соколов.
— Кондрат оказался прав. Самое плохое случилось через месяц. Я стал терять координацию движений и память. Пошло в разнос сердце. Я перестал спать ночами. Руки-ноги не слушались. Я не стал затягивать дальше, пришел к деду. Купил ему теплую рубашку, носки, конфет к чаю, булок, а Кондрат конфеты и булки не взял. Сказал, чтоб дочке отдал. А рубаха понравилась. Так вот велел он мне раздеться до пояса. Сам с затылка и с груди взял по пучку волос. Сжег их под заговор и начал молиться. А я под это засыпать стал. Чую, сидеть не могу, сползаю на пол, глаза слипаются, и ничего с собою поделать не могу. Так вот с час мучился и все ж заснул прямо на стуле. Когда в себя пришел, не поверилось, будто в санатории отдохнул.
— А ты и был на курорте! Зона, что она есть на самом деле? Там даже верблюд от лишнего веса избавляется, а человек — подавно! — заметил Соколов.— В моей зоне никого не достанут ни мать, ни блядь. Потому мои мужики, все как один, здоровенькие и веселые.
— Встал я со стула, почувствовал, что тело меня слушается. Захотелось узнать, как удалось деду к жизни меня вернуть? Ведь все врачи бессильными оказались. Кондрат тогда и рассказал, что он — потомственный знахарь, и в роду его все целительством занимались. За что и судили их.
— Брешет он все! Если судили, значит, за дело. Видно, люди умирали, которых лечить брались. У нас за знахарство давно не судят. Их теперь гомеопатами зовут, а люди сами выбирают у кого лечиться,— не верил Касьянов.
— Я тоже так считал, но старику не повезло. Ему для лечения нужны были травы, а вместе с ними и мак. Он его посеял не для себя, для людей. К Кондрату, пока этот мак рос, журналист наведался. Интервью взял. Что и говорить, много народа старик вылечил. Ни один врач не имел такого уважения. Были среди больных высокие чины. Дед по своему простодушию и о них обмолвился, болезни назвал. Он же не давал клятву Гиппократа. Начальству откровения Кондрата не понравились. Ну, а начальник милиции, которого тоже упомянула газета в числе больных, первым увидел плантацию мака и взял деда за задницу Мол, прикрываясь знахарством, наркотой промышляет. И впаяли на всю катушку, да еще с конфискацией имущества. Только вот забирать нечего, старик бессребреником жил. Долго милиция обыскивала дом. Выгребла с лежанки бабку, она вовсе ни на что не годилась, и такую же облезлую кошку. Еще полный чердак всяких трав, цветов, кореньев, но не нашли ни одного шприца. Зато разыскали три пакета мака. Ох, и ухватились, вцепились в него как овчарки в жопу зэка. Короче, отблагодарили за лечение, оплатили до тошноты. Мало было Кондрату при Советах сидеть по зонам. Тогда судили за то, что на государство не работает, паразитирует и, не имея медобразования, занимается шарлатанством, обирая граждан. Вот так-то и теперь, не упомяни начальство в числе пациентов, не скажи об их болячках, и теперь бы со старухой на печке грелся. Дернул его черт за язык! — посетовал Егор.
— А кроме тебя он лечил кого-нибудь из администрации зоны? — спросил Соколов.
— Дед надо мной сжалился, другим просил не говорить, мол, едино не возьмусь помочь. Итак наказан до самой смерти. До воли уже, говорит, не дотяну. Я, еще будучи у вас трижды, обращался в прокуратуру, просил посмотреть дело деда, но не убедил. О прокуроре тоже упомянул журналист в интервью. Тот и теперь помнит, скрипит зубами. А Кондрат всю веру и тепло, жалость к людям потерял. Плохо это и обидно,— умолк Егор.
— Что, если попробовать и мне к нему подвалить?— подумал вслух Соколов.
— Тебе зачем?
— А Медведь?
— Он реальные болячки лечит. Сам слышал! Косорылость, нестоячку, а у тебя — чертовщина! Слышал, у него даже травку конфисковали? Чем тебя исцелит? Сходи к психиатру. Там без промаха,— убеждал Касьянов.
— Федор Дмитриевич, я полгода по врачам ходил. А толку? Они ничего не признавали. Говорили в один голос, что здоров. А я чувствовал, что живу на пределе. Думал, свихнусь. И если б не дед, точно в психушке оказался бы,— не выдержав, вмешался Платонов.
