Олег Рой - Вдали от рая
Зато папа… Папа был праздником. Видела его Вера намного меньше, чем маму, потому что он пропадал на работе целыми днями, где, по словам родителей, лечил больных и самостоятельно вел научные исследования. Если смысл первой фразы девочка еще как-то понимала, то вторую повторяла с серьезным видом, совершенно не представляя, что это такое, но интуитивно чувствуя – это нечто очень значительное! Настолько значительное, что таинственные научные исследования для папы даже важнее, чем она, дочь, и на это нельзя обижаться.
Но когда отец все-таки появлялся, жизнь моментально становилась яркой и очень, очень интересной. Другие девочки мечтают хоть недолго побыть сказочными принцессами, Верочка же регулярно выступала в этой роли. С первых лет ее жизни папа настаивал, чтобы для дочки покупали или шили на заказ платья, какие бывают только в кино: с пышными юбками до пола и корсетом, нежно утягивающим то, что выше талии. Современной моды – джинсов, шорт, коротких юбок – он не выносил и пренебрежительно называл ее вульгарной. Смысла этого слова маленькая Верочка не понимала, но чувствовала, что это что-то очень плохое. Вульгарно было сидеть, закинув ногу на ногу, есть, не пользуясь ножом и держа вилку в правой руке, и выходить на улицу, даже на балкон, непричесанной. А уж ковырять в носу – это просто верх вульгарности!
Но, как ни странно, папины замечания, в отличие от маминых, Верочку не раздражали. Ей даже нравилось, что отец учит ее вести себя так, как это делают настоящие принцессы или, как он говорил, светские дамы. Кроме хороших манер, девочка обучалась также, по его требованию, музыке, рисованию, языкам и рукоделию. Папа бывал очень доволен, когда она дарила ему на праздники свои рисунки или вышивки. Увидев дочку, склонившуюся над пяльцами или книгой, отец радовался, а застав у телевизора – морщился. «Чем портить глаза, ты бы, мой ангел, лучше музыкой занялась. Сыграла бы мне что-нибудь на фортепиано…» И Верочка играла. В дальнейшем отношения с музыкой у нее как-то не сложились, хотя и сейчас, бросив занятия шестнадцать лет назад, она способна была исполнить кое-что посложней бетховенской «Элизы» или банальных этюдов Черни. Зато любовь к рисованию, рукоделию и в особенности к языкам Вера сохранила на всю жизнь. Особенно ей нравились французский и латынь. В возрасте, когда большинство детей только учатся складывать слова из слогов на родном языке, Вера уже начала получать удовольствие от чтения поэзии в оригинале.
У мамы отцовское воспитание восторга не вызывало. «К чему весь этот маскарад? Все ее сверстницы носят брюки, в них гораздо удобнее!», «Для чего ей учить столько языков? Кого ты из нее растишь – филолога? Да еще латынь! Даже медики не изучают латынь в таком объеме!», «Девочке всего двенадцать лет, а ты уже забиваешь ей голову Вергилием. Зачем он ей? Такой же хлам и старье, как все эти кринолины, в которые ты ее обряжаешь!»
– Так одевались женщины ее рода, – жестко отвечал папа. – У меня перед ними – долг, но тебе этого не понять.
Голос папы становился суровым, и мама осекалась, замолкала. Она не хотела, чтобы вновь всплыл извечный семейный конфликт – неравенство родителей или, как говорил отец, мезальянс.
Папа был благородного происхождения, из дворянской семьи. Не такого знаменитого рода, как Шереметевы или Юсуповы, зато более древнего. Он рассказывал, что после революции его дедушка и бабушка сменили фамилию, чтобы избежать гонений, но все равно, конечно, они оставались «голубых кровей». Верочка очень этим гордилась, ведь и в ее жилах, по заверению отца, тоже текла «голубая» дворянская кровь. Вернее, только половина дворянской, потому что мама была «из простых». Отчасти это определило и отношение Веры к маме. Внешне дочь была мила и послушна, но в душе своей чувствовала пренебрежение к матери и досаду. Частенько, глядя на то, как мама утирает вспотевший лоб тыльной стороной ладони или как некультурно ест яблоко, откусывая от него, а не разрезая, предварительно очистив, на ломтики, Вера снисходительно думала: «Она не дворянка, что с нее взять…» И тут же добавляла про себя не без раздражения: «Вот если бы у меня была другая мама, тоже из древнего рода, я была бы настоящей дворянкой. А так – только наполовинку… И все из-за нее!»
И впрямь, маминым происхождением гордиться было трудно. Бабушка, баба Тося, – совсем простая женщина, родилась в деревне, там же провела детство и юность, даже образования никакого не получила, так и осталась на всю жизнь неграмотной. Цифры еще худо-бедно знала, считать умела да расписываться за пенсию, но даже вывески магазинной и той прочесть не могла, не говоря уже о книгах и газетах. С дедушкой Сергеем Васильевичем дело обстояло чуть лучше, он был ювелир, и даже, как говорили, хороший, его изделия получили премию на какой-то международной выставке – но все равно родом был из рабочей семьи…
Похоже, мама тоже стыдилась своего неблагородного происхождения и изо всех сил старалась выглядеть комильфо. И, как правило, ей это удавалось. Она была тактична, сдержанна, одевалась со вкусом. И еще, как поняла Вера, когда уже взрослой смотрела на ее фотографии, она была очень красива. Будучи девочкой, Вера этого как-то не замечала. Даже странно, ведь обычно для ребенка его мама всегда самая красивая, какой бы заурядной внешностью ни обладала… А тут вышло прямо наоборот: мать – красавица, а дочь этого и не видит. Наверное, причина крылась в том, что в детстве Вера обращала на маму мало внимания. И теперь почти ее не помнила.
Память о маме осталась в сознании эпизодами, отдельными яркими картинками. Вот они сидят на лавочке в деревянной сказочной избушке на детской площадке. Вечереет, из окна избушки виднеются голые черные ветви кустов – не то весенние, не то осенние. Их обеих, мать и дочь, обнимает грустноватый уют. Вера, ей лет пять, гладит и рассматривает мамины пальцы – ухоженные, не испорченные домашней работой, пахнущие кремом с запахом розы. Тускло взблескивает лак на ногтях. На среднем пальце – кольцо, без которого маму невозможно представить. Оно вросло в плоть – золотой ободок, на котором приоткрывает створки золотая же ракушка, лелеющая настоящую жемчужину. Это кольцо неизменно рождает в Вере трепетное ощущение тайны, ожидание чего-то необыкновенного и незнакомого, но очень хорошего… Не решаясь попросить примерить такое чудо, она робко дотрагивается до створки ракушки.
«Что, Веруша, нравится? – Мамино теплое дыхание щекочет Вере пробор. – Это колечко сделал твой покойный дедушка. Его подарок мне на свадьбу. Его эскиз, его исполнение… Другого такого во всем мире нет. Вот подожди, вырастешь, соберешься замуж – я его тебе передам. Но до этого еще далеко. Пока оно тебе будет велико, пальчики у тебя еще тоненькие-тоненькие…»
Все-таки с Верой мама бывала ласковой…
А вот с отцом – все реже и реже. После того как Вера пошла в школу, между родителями постоянно разыгрывались скандалы. Правда, ругались они всегда в соседней комнате, чтобы не травмировать ребенка, но даже из-за закрытых дверей до Веры долетали отголоски их ссор. Мама постоянно упрекала в чем-то папу – громко и визгливо, у папы голос звучал твердо, но тихо. Несложно догадаться, что Вера была полностью на стороне папы…
Со временем все становилось хуже и хуже. Характер у мамы менялся, и не в лучшую сторону: она стала раздражительной, нервной, часто плакала и в отношениях с дочерью кидалась из крайности в крайность – то кричала на нее ни за что, то вдруг делалась нежной, заботливой и внимательной, точно Вера была больна.
Однажды, вернувшись из школы – это произошло в третьем классе, вскоре после майских праздников, – Вера не застала дома ни маму, ни папу. Была суббота, исчезновение родителей выглядело странновато – папа, конечно, мог быть на дежурстве или отправиться по своим делам, а вот мама старалась не оставлять Веру дома одну и раньше никуда не уходила, не предупредив дочь. Все же, как благоразумная девочка, Вера не стала волноваться. Поиграла на пианино, решила примеры по математике на понедельник, посмотрела по телевизору фильм, с восторгом заедая его холодными котлетами – есть перед экраном ей категорически запрещалось, это относилось к проявлениям вульгарности. Потом взяла интересную книжку, за которой время пролетело незаметно. Однако, когда повесть, а вместе с ней и день подошли к концу, Вера забеспокоилась. Поздний весенний закат пылал во все небо. От родителей – ни слуху ни духу. Куда они подевались? Что с ними стряслось?
Время тянулось, как потерявшая вкус жевательная резинка, беспокойство росло. Лишь когда окончательно стемнело, в замке повернулся ключ. «Мама, папа!» – с криком выбежала в коридор Вера. Но мамы не было. А папа был сам на себя не похож. Изнуренный, с пожелтевшим, постаревшим за единственный день лицом.
«Верочка, мамы нет и не будет. Она бросила нас и уехала. Видимо, я во всем виноват… Она не захотела жить с нами».
