Михаил Елизаров - Госпиталь
Сергей Модестович ввел в кабинет злого, упирающегося Мнухина.
– Я буду жаловаться! Я доберусь до высших инстанций, я от вас не оставлю камня на камне! – Мнухин скинул ботинки, снял носки, зашнуровался и надел носки на руки. – Чтоб заразы не нахвататься! – дерзко пояснил он.
– Как вам будет угодно, любезный Андрей Андреевич, – начал вкрадчиво Борзов. – У нас есть предположение, что вы являетесь носителем инфекции, именуемой «сифилис».
– Сифилис?! Какая гадость! Уж лучше рак или простатит! – с пафосом вскричал Мнухин, скрестив на груди руки в носках и выпятив губу.
– Лариса Васильевна предполагает, что заразилась именно от вас, – продолжал Борзов.
Бедная Лариса Васильевна дрожала ни жива ни мертва, прикрыв лобок ладонями. Мнухин даже не удостоил ее взглядом.
– Более того, Андрей Андреевич, – заключил Борзов, – Лариса Васильевна открылась, что вы принудили ее…
Мнухин исполнился фальшивого достоинства:
– Она лжет, негодяйка такая!
– Сергей Модестович! – молодецки крикнул Борзов. – Займитесь Андрей Андреичем! Препоручаю его на ваше усмотрение.
Мнухин, сопровождаемый Сергеем Модестовичем, с гордо поднятой головой удалился за ширму.
Все, что там происходило, Лариса Васильевна видела так, будто находилась в театре теней.
Мнухин пару раз возмущенно сказал:
– Я не обязан отчитываться! – ойкнул: – Коновал!
Потом Сергей Модестович бросил в лоток какой-то инструмент и устало пробасил:
– Акимовна! Готовь бужи!
Приковыляла нянька, толкая перед собой тележку. На салфетках лежали острые спицы различных калибров.
– Отлично! – Тень Сергея Модестовича взяла неправдоподобно увеличившийся буж. Другой рукой Сергей Модестович обхватил так же оптически увеличенный член Мнухина и медленно вкрутил туда буж, с пристрастием спрашивая: – Ссильничали секретаршу, Андрей Андреич?
– Знать ничего не знаю, – прошипел Мнухин.
Сергей Модестович сменил буж.
– Ссильничал?!
Мнухин терпел, как партизан, и тихо матерился. На третьем буже он сорвался:
– Да, да, ну и что тут такого?! Она сама хотела!
Сергей Модестович, схожий с тореадором, выглянул из-за ширмы:
– Андрей Андреич в насилии сознаются!
– Правда восторжествовала! – Борзов ободряюще посмотрел на Ларису Васильевну.
– Это первое, – заключил Сергей Модестович, – а второе – у нашего Анри Андреича сифилиса не обнаружено.
– Поздравляем, легко отделались, – сказал Борзов.
– Малой кровью, – усмехаясь, подтвердил Сергей Модестович.
– Камня на камне не оставлю! – Мнухин подтянул носки и уничтожающе оглядел Ларису Васильевну. – Уволю! Завтра же! – и вышел, шарахнув дверью.
* * *– Хотелось бы ляпнуть: «Подыхай, развратная баба!», – но эмоции врача не должны брать верх над его разумом, – невесело диктовал Борзов.
Лариса Васильевна не знала куда глаза девать.
– Голубушка, вам придется рассказать нам все, – сказал наконец Борзов, – думаю, что уместно напомнить об уголовной ответственности за преступное укрывательство фактов.
– Я клянусь, что за последние полгода ни с кем не вступала в половые контакты, кроме Мнухина, – вытянувшись в струнку, отчеканила Лариса Васильевна.
– Не брешешь? – спросил Борзов с каким-то деревенским простодушием. – А то у меня сердце схватило… Инфаркт, не дай Бог. Вот помру – что станет с пасекой в Лихтовке? Пропадут мои пчелки… Ведь такие разумные твари, диву даешься! – Борзов как-то сразу подряхлел и растерял профессорский лоск. – Я ведь в селе-то родился, пастушил мальцом, гусей пас, мамку с папкой уважал… Кабы не мед-прополис, давно там был бы. – Он многозначительно потыкал пальцем в потолок. – До чего в деревне хорошо: сидишь в глубине цветущего сада, пьешь душистый крепкий чай, на столе шумит старинный самовар, и Анна Гавриловна пироги подает… – Борзов словно отмахнулся от восхитительного видения. Анна Гавриловна и Сергей Модестович в это время слезно умилялись. – Читать любите? – Неожиданно опростившийся Борзов осторожно плел туман из всяких «таперя», «кубыть», «дюже», и Ларисе Васильевне померещилась чужая, книжная любовь, хрященосый казак, казачка в стогу, вихри враждебные, выстрелы и река, величавая, как ртуть… – Отчего же, голубушка, ваш выбор пал на «Тихий Дон»?
– Чем плох Шолохов? – удивилась Лариса Васильевна.
– Какая художественная неразборчивость, – прошипела Анна Гавриловна.
– И беспечность, – добавил Борзов. – Анна Гавриловна, принесите экземплярчик издания…
Борзов пролистал половину тома, потом, ведя пальцем по странице сверху вниз, прочел вслух:
– «Дарья криво улыбнулась и впервые за разговор подняла полышущие огнем глаза: – У меня сифилис. Это от какого не вылечиваются, от какого носы проваливаются».
– Нет сомнений, – Борзов торжествующе захлопнул книгу, – вы, голубушка, заразились от печатного слова! Редкий, конечно, случай. На моей памяти двенадцатый…
* * *– Без паники! Только лечиться! Иного способа нет. – Борзов говорил уверенно и спокойно.
– Быть такого не может! – всхлипывала Лариса Васильевна.
– Вам сегодня же следует лечь в больницу. Госпитализация зараженных особо опасными формами сифилиса производится немедленно, в течение двадцати четырех часов. Таковы непреклонные, жесткие требования, принятые в нашей стране. Начало лечения – обязательно в условиях стационара.
– Значит, сегодня?! – с тоской вскричала Лариса Васильевна. Она всегда болела дома и поэтому отчаянно трусила.
– Да, голубушка. Возьмите все необходимые вещи – и сразу сюда. Мы составим деликатное заявление на вашу работу, так что никто ничего не заподозрит, вы подпишете предупреждение, что уведомлены врачом о своем заболевании, что лечение необходимо проводить под наблюдением врачей и уклонение от этих процедур уголовно наказуемо. После формальностей с бумагами Акимовна отведет вас в палату, – сказал Борзов и обнадеживающе улыбнулся.
* * *«Пижаму, тапочки, зубную щетку, полотенце, мыло… И никаких книжек… – прикидывала в уме Лариса Васильевна, спеша к выходу. – Куплю яблок… яблоки наверняка можно».
От волнения она даже не обратила внимания, что вышла не из того здания, в которое входила. Кожно-венерологический диспансер занимал современную трехэтажную постройку. А Лариса Васильевна слетела по ступеням ветхого крыльца одноэтажного домишка на какую-то незнакомую улицу.
* * *– Вот они, мои сифилитики в квадратике. – Нянька Акимовна бросила на матрас стопку желтого белья. – Тумбочка у тебя совместная с Ванечкой, – Акимовна указала на свежего, русочубого паренька. – Если понадобится второе одеяло – проси, не стесняйся…
Увы, к великому неудовольствию Ларисы Васильевны, палата была общая для мужчин и женщин. Кроме Вани, под стенкой храпел здоровенный детина. «Затылок скошенный… Дебил, наверное!» – с неприязнью подумала Лариса Васильевна.
Койка ее стояла встык с койкой старухи вызывающе болезненного вида. Особенно приковывали внимание ноги, торчащие из-под халата, в шишках и звездчатых, втянутых внутрь рубцах.
Приподнявшись на локте, старуха жаловалась соседке:
– Пятнадцатый годок мучаюсь… Чистотелом натиралась и чем посоветують, а болячка то заживеть, то на новом месте выскочить, ноеть, а шишка откроется, и оттуда гной, густой, тягучий. Похоже на чирей, ан не чирей… Я в город поехала к хирургу, а он говорить – костоеда…
«Придется пережить», – вздохнула Лариса Васильевна и прислушалась к разговору в противоположном углу палаты.
– У нас в Векшах, – сказал вдруг мальчик Ваня, – жили три сестры: тетка Лукерья, тетка Варя и тетка Аня…
«Началось, – Лариса Васильевна прилегла на койку и закрыла глаза, – теперь до ночи байки травить будут…»
Впрочем, Ваня рассказывал хорошо:
– На полнолуние забегает тетка Лукерья в хату и кричит, что конец света пришел, дьявол хватает на улице людей и тащит в пекло. Она вообще припадочная, тетка Лукерья… Тетка Варя и тетка Аня ее уложили, стали травой отпаивать и тут видят, что у нее из тела шерсть полезла, на башке рога выросли, а на руках и ногах – копыта, заговорила она из живота мужским голосом бранными словами. Схватили тетки одна кочергу, другая полено и ну выбивать беса из тетки Лукерьи! Выбивали, пока насмерть не забили…
«Жуть какая», – содрогнулась Лариса Васильевна.
В это время в палату заглянул Борзов.
– Лежите, лежите, не вставайте. – Борзов прямиком направился к Ларисе Васильевне. – Обустроились? Вот и славно. Вы тут наслушаетесь еще… Фольклор во всей красе…
Держа на отлете руку со шприцем, приближалась Анна Гавриловна. Никогда раньше не видела Лариса Васильевна такого шприца – огромного, из мутного стекла. Борзов поймал ее взгляд.
– Таким надежней. Хоть и ветеринарный, но колет наверняка.
– Никто не смотрит! – скомандовала противная Анна Гавриловна, и все отвернулись от заголенной Ларисы Васильевны. Тем не менее укол был сделан мастерски.
