Мария Галина - Медведки
– Вы писатель. Вы разбираетесь в людях. Он вас уважает, я знаю. Объясните ему, что он пошел по неверному пути. Если это он, чтобы отомстить мне...
– Да нет, – сказал я, – он просто хочет, чтобы у него было много родни.
– Но у него нет родни! – Теперь уже краска залила ее щеки, такие белокожие люди легко краснеют. – Только я. Ну, еще мои родственники. Но это совсем другие люди. И его отец, его уже нет.
– Эмма Генриховна, а вы не рассматриваете вариант, что произошла ошибка? Сметанкин – фамилия, конечно, не частая, но ведь не уникальная.
– Нет, – сказала она и покачала серьгами, – я выяснила, говорю же вам. Ошибки быть не может. Я знаю, он к вам прислушивается. Поговорите с ним тактично. Объясните ему, что нельзя жить иллюзиями. Что я готова пересмотреть свои позиции.
– Я не самоубийца, – сказал я честно.
– Чем я его могу не устроить? Как мать?
– Тем, что вы настоящая.
– Не поняла.
– Это сложно, Эмма Генриховна. Долго объяснять.
– Вы писатель, вам виднее. Все-таки я вас очень прошу. Подумайте.
– Хорошо, – сказал я, – я подумаю.
– Не затягивайте с этим.
– Эмма Генриховна, я ничего не обещаю. Он сложный человек.
– Но он к вам привязан. И к вашему батюшке.
Чтобы угодить мне, она тоже сказала «батюшка».
– Я постараюсь, – сказал я, – Эмма Генриховна, я уважаю ваши чувства. Не хочу отнимать ваше время. Будьте любезны, распорядитесь, чтобы меня отвезли домой.
– Да, – сказала она, – да, конечно. Верочка (это уже в трубку), вызови машину для господина Тригорина. И еще, – она выдвинула ящик стола и что-то протянула мне, небольшое, в узкой коробке, – маленький сувенир. Просто на память.
Отказаться было неудобно, и я сунул коробочку в карман твидового пиджака «Хьюго Босс».
– Просто поговорите. Подготовьте его. Скажите, – она запнулась на миг, – скажите, я буду рада возобновить наши отношения.
И, поймав мой взгляд, поправилась:
– Я буду очень рада его видеть.
* * *Значит, Сметанкин – сын могущественной Левицкой. Ну и ну! И как я ему об этом скажу? Мексиканский сериал – не мое амплуа.
С другой стороны, я же не обязан сообщать ему об этом немедленно? Надо подготовить, может, познакомить их как-то, устроить случайную встречу. Кровь не водица, может, их потянет друг к другу, в мыльных операх потерянных родственников обычно узнают по родинке или по какой-то особой примете. Но ведь это у меня три соска, не у него.
И куда девать многочисленную сметанкинскую родню?
Они наверняка уже съезжаются. Заселяются в гостиницу. Готовятся к завтрашнему торжеству.
Молчаливый шофер высадил меня у калитки. Я вежливо сказал – спасибо, он тоже попрощался, впрочем, довольно холодно. Не поверил, значит, в яхту и божоле.
Солнечные полосы на треснувшем асфальте чередовались с лиловыми, с участка почему-то тянуло дымом. Может, эта змея все-таки подожгла дом?
Я ускорил шаг.
Рогнеда в моей куртке с подкатанными рукавами и этой чудовищной готской юбке, из-под которой торчали две тощие ноги в огромных ботинках, деловито копошилась в чреве ржавого мангала. Этот мангал, сколько я его помню, стоял в дальнем углу сада, Валька никогда им не пользовался.
– А я подумала, ты придешь и сразу жрать захочешь, – сказала она деловито, – а погода хорошая, в доме сидеть обидно как-то. Так я решила барбекю устроить. Картошка вот-вот спечется, я тебе купила колбасок, только ты сам их себе положи, ага? Еще красного вина купила. Только я твои деньги взяла, которые в кармане, ничего? А то у меня нету.
– Ничего, – сказал я.
– Мы глинтвейн будем или просто вино? Я апельсины тоже купила. На всякий случай. И корицу.
– Ну, можно глинтвейн. Тебе кастрюлю дать?
– Да я взяла уже. Внизу, в шкафчике, правильно? И соседа этого твоего позвала, а то он вчера, по-моему, на тебя обиделся. И еще старуха приходила, толстая такая, орала, чтобы мы не дымили, потому что весь дым идет на ее участок. Я ее послала, ничего?
– Это Зинаида Марковна. Давно пора. Ты молодец.
– Я все правильно сделала?
– Ты все правильно сделала.
У меня защипало в глазах. Наверное, от дыма.
– Чего они от тебя хотели? Эти, на «мерсе»?
– Одна дама очень хотела познакомиться с твоим отцом. Очень важная дама. Просила, чтобы я замолвил за нее словечко.
– Вот видишь, – она сосредоточенно поковырялась в углях шампуром и выудила серую сморщенную картошку, – теперь все у тебя всё будут просить. Как я сказала, так и будет. А зачем?
– Что – зачем?
– Зачем он ей понадобился?
– Это очень личное. То есть для нее.
– А для него?
– Для него тоже. Хотя он об этом пока не знает.
В пиджаке я чувствовал себя неловко, я вообще не люблю пиджаков. Надо пиджак снять, а свитер надеть. Яхта не яхта, а в саду все-таки сыровато.
– Надо же, – сказала она рассеянно. – Ты пиджак не снимай. Он костром пропахнет, а химия, наоборот, выдохнется. Запах костра на людей подсознательно хорошо действует. Работает на имидж. Что это у тебя?
– Сувенир. Она всучила, неловко было отказывать.
– Дай сюда, – испачканной в саже рукой она выхватила у меня коробочку и ловко, как обезьянка, сорвала обертку.
В коробке оказались приличные мужские часы, ничего особенного. Циферблат. Стрелки.
– Ничего себе, – сказала Рогнеда.
– Что – ничего себе?
– Ты вообще смотришь, что тебе дарят? Это же «Патек Филипп»!
– Кто?
– Ты что, совсем темный? Ты хоть представляешь себе, сколько они стоят?
– Что, – спросил я с ужасом, – неужели больше тысячи?
– Да на них комнату в коммуналке можно купить! С ума сойти! Не копия, настоящий «Патек Филипп». Ох, и сертификат есть!
– Слушай, – сказал я, – я завтра отвезу их обратно. Отдам ей. Я не знал. Думал, просто сувенир!
– И не думай, – деловито сказала Рогнеда, – подарки нельзя возвращать. Завтра в них пойдешь. Пусть все видят. Только надевай прямо сейчас, чтобы слишком новыми не казались.
– Слушай, а давай я их тебе подарю.
– Обалдел? – сказала Рогнеда. – Это мужские.
– Тебе же на что-то домой возвращаться. Как-то дальше жить.
Я подумал, что она и вправду уедет, и мне стало странно. И правда, что ли, уедет? И не будет по утрам часами сидеть в ванной?
– Не твоя проблема. Слушай, мокасины у тебя есть? Хоть что-то приличное на ноги? В чем ты завтра пойдешь? Носки видел? Там, на веранде лежат.
– Слушай, это вроде не мои. Валькины, может.
– Твои, твои, я вчера купила. А то у тебя все с дырками на пятках и черные, черные ни в коем случае нельзя.
– А белые?
– И белые нельзя. Ты же приличный человек, не бандит какой-нибудь.
Колбаски на решетке начали шипеть и плеваться, и она бросилась переворачивать их длинной двузубой вилкой. Где она ее отыскала, понятия не имею.
– Рогнеда, – сказал я, – я самозванец. Я лузер.
– Уже нет, – сказала она, не отводя взгляда от колбасок, – где ты видел лузера и чтобы он носил «Патек Филипп»?
– Нет, погоди. Послушай. Я о тебе плохо думал. Я думал, вы со Сметанкиным сообщники. Что он тебя подослал.
– Я знаю, – согласилась Рогнеда, – так я глинтвейн варю? А ты пока сходи за дядей Леней.
– За Леней? Ах да. Погоди, – повторил я, – почему ты мне сразу не сказала?
– Что? Что я не собираюсь тебя травить клофелином? И выманивать у тебя квартиру посредством преступного сговора? Я сказала. Но ты не поверил. Эй, твои колбаски сейчас сгорят. Дай лучше вон ту тарелку.
Я дал ей тарелку. Жир капал в мангал, и оттуда вдруг повалил едкий густой дым.
– Рогнеда, – сказал я. – Люся. Тьфу. Прости идиота. Я так и не знаю, как тебя зовут. Леонид Ильич почему-то сказал, не Люся. Неважно. Выходи за меня замуж. Пожалуйста.
– Не смеши, – сказала Рогнеда.
– Почему? Ну, я понимаю, я гораздо старше, но ведь это ничего, да? Я буду стараться. Буду зарабатывать. Мы что-нибудь придумаем.
– Я сделала для тебя все, что могла, – сказала Рогнеда и застыла с тарелкой в руке. На тарелке дымилась горка картофелин, все как одна с пригорелым черноватым боком. – Все, что могла. Больше не проси. Больше нельзя.
– Почему? – повторил я.
Медовый свет ушел, в клубах дыма от мангала яблони бродили по саду, как привидения.
– Нельзя – и все. Теперь ты мне доверяешь?
– Да, – сказал я.
– И напрасно. Не надо мне доверять. Вообще – ничего не надо. Я сейчас, а то глинтвейн закипит, а ему нельзя. Он горячий уже.
– А завтра? Когда все закончится? Может, когда ты увидишься с отцом... Хочешь, я с ним поговорю? Попрошу твоей руки? Хочешь?
– Завтра никогда не наступает, – сказала Рогнеда, – ты же знаешь.
«Патек Филипп» на запястье тикал тихо и ровно.
* * *Я заказал такси и позвонил папе. Спросил, не надо ли за ним с тетей Лизой заехать, но папа сказал, что спасибо, не надо, Сережа пришлет машину.
Сбор родственников, оказывается, намечался вовсе не в «Ореанде» и не в «Жемчужине», а в «Палас-отеле», совсем неподалеку от пиццерии, где мы сидели со Сметанкиным. Здоровая такая летающая тарелка из стали и стекла, нахлобученная над обрывом, с видом на море. Когда-нибудь она либо взлетит, либо упадет.
