Мария Галина - Медведки
– Хорошо, – сказал я, – а что... у вас в банке поменялось руководство?
– Нет, – она протягивала мне пухлую белую квитанцию, и не жалко им бумаги, – просто перерасчет, потому что квартал закрываем, ну, понимаете... И клиентам бонусы, и вообще.
– Спасибо, – сказал я, – я обязательно заплачу.
– Можете не торопиться, – напомнила она, – это до декабря.
– Не буду, – пообещал я.
– У вас к нам нет претензий? А то, если есть претензии, я обязана...
– Нет, – сказал я, – что вы!
И закрыл дверь.
– Что там? – поинтересовалась Рогнеда, она уже уложила свою косметичку и теперь, по-прежнему с ногами на стуле, шнуровала ботинки, напоминая трудолюбивую девочку у балетного станка.
– Это из банка. Перерасчет за электричество. У меня была одновременно переплата и недоплата. А теперь нет переплаты, а только маленькая недоплата, но это фигня, потому что та недоплата была большая, и они мне грозили какими-то штрафами, нужно было ехать в банк и открывать новый счет, я так и не понял...
Я заметил, что говорю, как та женщина из банка, длинными подробными периодами и без остановки.
– Ну, вот видишь, – сказала Рогнеда.
– Что – вот видишь?
– Я говорила, что с сегодняшнего дня у тебя все будет по-другому. Все будет получаться.
Я посмотрел на нее и встретил ее веселый и наглый взгляд.
– Тебя все будут видеть. Ну, считаться с тобой.
– Я вовсе не хочу, чтобы меня все видели.
– Это ты раньше не хотел. Когда был маленьким. А теперь ты большой и страшный. Тебе понравится, вот увидишь! Ладно, – она рывком сбросила ноги со стула, пол чуть заметно вздрогнул, – пошли.
– Куда?
– В сэконд, куда ж еще? Одеваться. А то у меня только эта юбка с собой, а я в ней на вокзале спала.
Она мечтательно закатила накрашенные глаза.
– Вот бы от Вивьен Вествуд что-нибудь найти на сэконде! Но это все равно что кольцо с бриллиантами в «Ашане» на полу найти.
– Валька Ковальчук нашел один раз, – сказал я.
* * *Удивительно, но она таки нарыла на сэконде Вивьен Вествуд!
Она зарывалась в ворох тряпок деловито, как терьер, разглядывала ярлычки, отбрасывала, откладывала в сторону, пока рядом с ней не выросла кучка избранных вещей, по-моему, ничем не отличающихся от отвергнутых. Вивьен Вествуд оказалась вообще чудовищной панковской тряпкой, я даже не понял, юбкой или платьем, но Рогнеда была в восторге. Она приложила ее к себе, так, что из-под неровных лохмотьев были видны лишь окованные гриндера, одобрительно оглядела себя и глянула в мою сторону.
– Ну как?
– Зыкински, – сказал я.
Хлипкий навес укрывал от неслучившегося дождя кипы вещей, тюки, вешалки с пальто и сосредоточенных людей, не обращающих внимания на снующих мимо прохожих. В одиноком зеркале примерочной кабинки отражалось осеннее небо с жирными мазками яркой голубизны.
– Нет, правда?
– Очень впечатляет. Уникальная вещь. Совершенно ни на что не похоже.
– Вествуд, она такая, – сказала Рогнеда, – крутая бабка.
Вокруг копошились тетки, тоже деловито откладывали, перетряхивали. Смотрели на свет. Осенние солнечные зайчики вместе с ними рылись в груде тряпок – наверное, искали что-нибудь на зиму.
Тряпки воняли пылью и дезинфекцией.
Я неловко переминался с ноги на ногу. Здесь вам не блоха, где трутся в основном мужики. Бабье царство, торжество женственности.
– Вот, примерь, – Рогнеда сунула мне в руки твидовый пиджак, – Хьюго Босс, вроде твой размерчик. И вот эти джинсы.
– Я дома примерю, ладно?
– Опять стесняешься? Ладно, я же вижу, эти точно на тебя. Еще вот это поло, и пошли.
Я забрал у нее пакет с вещами. Пакет был увесистый. Помимо пиджака и джинсов она и правда ухитрилась раскопать черное кашемировое пальто, мягкое и словно пожеванное. Его надо будет отпарить утюгом, что ли?
– Если вещь твоя, она к тебе все равно попадет, – рассуждала она по дороге, давя гриндерами подвернувшиеся под ноги грецкие орехи. – Эти дуры что ищут? Чтобы блестки были. Стразы. И чтобы розовое. И как у всех. А эксклюзив они не видят. Не замечают. Он им на фиг не нужен, эксклюзив.
– Рогнеда, – сказал я, – ну зачем мне еще одни джинсы? И еще один пиджак? У меня же есть один. Твидовый, на локтях заплаты замшевые, все как надо. Все в образе.
– Это для клиентов. А этот для выхода. Ты его там снимешь. Бросишь на спинку стула – небрежно. И все увидят лейбл. А ты небрежно скажешь, что в Лондоне купил. Скажешь, неподалеку от Марбл Арч есть такой маленький чудесный магазинчик, основан сто лет назад. Там тебя знают и специально подбирают адекватно имиджу. Известные брэнды, но под твой имидж. Марбл Арч, запомнил?
– Запомнил. А если начнут про Лондон расспрашивать? Я там не был.
– Это очень просто. Ты сразу спрашиваешь – вы были в Лондоне? И если собеседник говорит «нет», гонишь все подряд, про Колесо там, про Британский музей, про Тауэр. А если говорит «да», то спрашиваешь: а где конкретно? И дальше молчишь. Людям не интересно слушать про чужие путешествия. Людям интересно рассказывать про свои. Они их как бы переживают сами, пока рассказывают. Это паразитизм такой, безобидный, знаешь, загонят в угол, сунут флэшку в твой комп, и тысяча фоток на тему «как я провел лето». А ты ему в ответ – свою тысячу. И он терпит, потому что деваться некуда. Он же тебя своими умучил уже.
– Это уже не паразитизм, а симбиоз получается.
– А, ну да, ну да. Но ты как раз ответно не умучивай. Молчи и слушай. Собеседника не грузи. Тебя сразу все полюбят.
– Карнеги я и сам читал.
– Тогда почему ты такой дурак?
Она уже как мой папа. У меня теперь все родственники такие.
– Я живу той жизнью, которая мне нравится, вот и все.
– Да-а? – весело удивилась она.
– Послушай, – сказал я, – а можно я тебе задам интимный вопрос? Очень интимный?
– Я слушаю, – сказала она шепотом.
– У тебя три соска? Нет, я вижу, но, может, есть еще недоразвитый?
– Я тебе что, кошка? – обиделась она.
За разговорами я и не заметил, как мы дошли, все-таки приятно, когда есть с кем поговорить по дороге. Вот придем, устроим барбекю во дворе, пригласим соседа Леонида Ильича, этого мерзавца и предателя, раз уж они в таких хороших отношениях. Барбекю в одиночестве – это нонсенс. А тут все живая душа, хотя и авантюристка и, возможно, убийца. Она, правда, мяса не жрет. Ладно, хотя бы картошку испечем. В золе. Я и забыл, как пахнет картошка, испеченная в золе.
Раз уж я все равно потенциальная жертва, то хотя бы проведу остаток дней в приятности. И пусть они все стараются мне угодить. А то я раздумаю быть жертвой и уеду в Лондон. Меня надо опутать. Обольстить. Обиходить. Обслужить. И все – по первому разряду.
Опять кто-то поставил свою тачку так, что ни пройти, ни проехать: чтобы подойти к калитке, мне пришлось обогнуть ее со стороны хищного бампера. Правда, черного «мерса» с тонированными стеклами ни у кого из соседей вроде не было.
Я уже отпер калитку, как окошко «мерса» поехало вниз.
– Блинкин? – спросил вежливый человек в пиджаке и галстуке.
– Ну? – сказал я осторожно.
– Вас просят поехать со мной.
– Куда это? – спросил я холодно, чувствуя, что пальцы Рогнеды вцепились мне в запястье, а коготки у нее были, между прочим, остренькие.
– Это конфиденциально, – сказал он без запинки, хотя слово было трудное.
– Меня это не колышет, – я открыл калитку, настолько, насколько позволял капот «мерса», – Мы спешим. На открытие сезона божоле. Пошли, Рогнеда. Тебе еще к массажистке и на фитнес, а мне – в бассейн.
Пакет с сэкондскими вещами распространял вокруг себя густой запах фумигации.
– Сезон божоле только десятого открывается, – сказал шофер. – Но я понимаю ваше нежелание ехать куда-либо не информированным.
Где он в свободное время подрабатывает? Читает лекции по политологии?
– У меня от невесты нет секретов, – я осторожно отцепил от рукава Рогнедины когти, – и, если можно, извольте объясняться поскорее. Мне завтра в Лондон лететь, на вручение «Серебряного кинжала».
– Не сомневаюсь, что вы востребованный человек, учитывая ваш род занятий, – сказал шофер, – но вас очень хотела видеть госпожа Левицкая.
– Госпожа Левицкая, – сказал я, холодея от собственной наглости, – могла оказать мне честь, условившись со мной заранее, а не высылать карету к подъезду. В моем кругу так не принято.
– Да, – подтвердила Рогнеда и повела плечом.
– Это компенсируют, – сказал шофер, – и компенсация будет щедрой. Уверяю, это займет не более часа. Это личная просьба, поймите же. Очень личная.
– Хорошо, – я вообще ничего не понял, – если надо, то... хорошо.
Я даже не успел сделать шага к машине. Рогнеда толкнула меня локтем в бок.
– Милый, – сказала она, – нам надо переодеться. Прежде всего. На яхте было сыро. Ты продрог.
– Да, – сказал я, – на яхте было сыро. Я замерз. Подождите здесь, я выйду через двадцать минут.
– Но госпожа Левицкая занятой человек, – укорил шофер.
