Кэтрин Хайд - Пурпурное сердце
Стиб оставляет весла и, соскальзывая на дно лодки, опирается о скамейку. Он ерошит пальцами полосы и запрокидывает голову, устремляя взгляд в небо.
— Я реагировал так, потому что мне казалось, ты ждешь от меня именно такой реакции.
— Откуда ты знал, чего я хочу? Да у меня сердце разрывалось от боли, когда погибли Бобби и Джей. А тебе не пришло в голову выразить немного сочувствия?
Стиб пристально вглядывается в Эндрю, пытаясь разглядеть выражение его лица. При таком свете Стиб выглядит старше. Гораздо старше.
— Что ж, возможно, я недооценил тебя, Эндрю.
— Продолжай свой рассказ. Ты был расстроен из-за гибели Джея, хотя он умер не девственником.
— Нет, нет, ты все путаешь. Я подумал, что это ты. И Джей, конечно же, не был девственником.
— Я знаю, сам сказал об этом.
— Нет, я имею в виду ту ночь, когда мы все целились этим… ну, опытом. Джей не был девственником, как и я.
— Постой-ка… — Эндрю подается вперед, как будто в такой позе ему проще контролировать себя. — Мы все были девственниками.
— Нет, Джей не был, и я не был.
— Откуда ты знаешь про Джея?
— Он сам мне сказал.
— Когда это ты так сблизился с Джеем, что он рассказывал тебе то, что не рассказывал мне?
— Слушай, не злись на меня, Эндрю. Я не просил его откровенничать. Он сам так захотел.
У Эндрю слегка кружится голова. «Это от голода», — думает он. По крайней мере, это единственная причина, на которой он заставляет себя сосредоточиться.
— Ты же говорил, что у тебя никогда не было женщины.
— Я этого не говорил, Эндрю. Ты сказал это и сам этому поверил.
— Но ты сам мне это сказал, когда мы познакомились.
— Конечно, Эндрю, мне ведь тогда было четырнадцать лет.
— Но другого ты мне не говорил.
В воцарившейся тишине особенно чувствуется, как усиливается волна. Господи, как же ему хочется оказаться сейчас на суше.
— Я не мог рассказать тебе про нас с Мэри Энн. Это была очень серьезная тема.
Эндрю крепко зажмуривается, ему во что бы то ни стало нужно довести до конца этот разговор, пережить его. Он не будет думать, не будет чувствовать. И не позволит себе поверить в то, что это правда. Он не станет переписывать историю своей жизни.
— Она была твоей девушкой. И ваши отношения меня не волновали.
— Но стали волновать, когда ты сам влюбился в нее. С этого момента ты стал вести себя так, будто наши отношения тебя касаются.
— Я удивлен тем, что она ничего мне не сказала до свадьбы.
— Она решила, что я тебе рассказал, поскольку мы все друг другу доверяли. Но ведь это не так, правда, Эндрю? Мы многое утаивали друг от друга. Разве нет?
Эндрю трет глаза, словно темнота защитит его. Но в то же время хочет продолжения разговора.
— Продолжай. Ты подумал, что я погиб.
— Да, меня охватила паника, и я бежал. Я убегал, когда меня накрыла взрывная волна. Я бежал от тебя мертвого. Я думал, что ты мертв. Бежал от Бобби, которого убили еще раньше. Бежал от мертвых японских солдат, которых я убил выстрелами в спину. Не знаю, поймешь ли ты это.
Эндрю тяжело дышит. За какие-то доли секунды вся его жизнь словно разбилась на мелкие сколки.
— В первый раз я убил человека, — говорит Эндрю, — в рукопашном бою. Это было при свете дня. На Папуа, уже после твоей гибели. По крайней мере, в тот раз я точно знал, что убил. Я видел свою жертву. Я смотрел в его глаза, пока он умирал. Тогда я чуть не выстрелил в себя.
— Прости, Эндрю, я не знал.
— В этом была твоя проблема, Кроули. Ты всегда считал, что только ты имеешь право на чувства.
Стиб откидывает голову и опять смотрит на звезды. Проходит несколько минут, и Эндрю начинает опасаться, как бы он не заснул.
Внезапно Стиб нарушает молчание.
— Если я прощу тебя за то, что ты желал моей смерти, ты простишь мне мое бегство?
— Тебя не за что прощать. Нам всем было страшно.
— А за то, что случилось с Мэри Энн?
— Это мне нужно просить прощение за нее.
— Да, только есть одно «но». Я все еще здесь. Я тебя обвиняю в моей смерти, но я здесь, чтобы сказать тебе об этом. Знаешь, не могу скрывать, но мне хотелось побыть Уолтером еще какое-то время. Я словно ребенок, который никак не хочет приспосабливаться к переменам.
— Никто этого не может. И от этого никуда не деться.
— Но жизнь продолжается. Это забавней всего. Да после моей смерти жизнь продолжается.
— Прощения нельзя добиться за одну ночь, Стибо нужно выстрадать.
— Похоже, ты прав.
— Теперь мы можем вернуться? Я голоден и к тому же остался совсем без сигарет.
Стиб берется за весла и гребет к берегу.
Глава тридцать седьмая
Майкл
Он молча ведет машину, Эндрю сидит справа от него, а по левую сторону восходит солнце.
Он испытывает смутное разочарование. На самом деле это чувство огромное, но сейчас он слишком вымотан, а поэтому оно кажется смутным. Ему вдруг подумалось, что восход солнца означает начало нового дня. Новой эры. Все закончится. И больше не будет боли.
Он сворачивает на дорогу в аэропорт.
— Ты думаешь, все кончено? — спрашивает Эндрю.
— Не знаю.
Он думает, что настоящий момент чем-то напоминает его появление на пороге дома Эндрю. Ситуация, которая ничего не решает, а просто побуждает к решению вопроса. Что ж, будем надеяться.
Он провожает Эндрю до самого выхода на посадку.
Протягивает ему правую руку, и Эндрю пожимает ее.
— Спасибо, что поверил мне.
— Я тебе не верю.
Майкл не уверен в том, что это шутка. Все возможно. Наверное, можно умереть и воскреснуть.
— Ты опять за свое.
— Если бы ты что-нибудь знал, — говорит Эндрю, — если бы находился там, ты бы знал, что кошку миссис Макгерди звали Генриетта.
Он смеется, и Эндрю смеется, но смех этот, похоже, вызван усталостью. Его все еще беспокоит, что Эндрю серьезен лишь отчасти.
— Ты невозможен.
— Это я уже слышал, Стиб.
— Позвони своей жене перед посадкой. Скажи ей, что с тобой все в порядке.
Как раз в этот момент объявляют посадку.
— Может, ты позвонишь ей? Скажи ей, что я прилетаю в 12.10. У тебя есть ручка? Я запишу тебе номер телефона.
— Я его знаю.
Эндрю так пристально смотрит ему в глаза, что ему хочется съежиться под этим взглядом.
— Я должен идти.
— Хорошо. Прощай.
Проклятье! — думает он, глядя ему вслед. — Ничего не изменилось.
Нам по-прежнему нечего сказать друг другу.
* * *В Альбукерке всего на час позже, и все равно у нее заспанный голос.
— Извини. Я тебя разбудил?
Ее голос печальный. Обиженный.
— Обычно я уже встаю в это время. Но я ужасно спала. Итак. Ты остался жив после вашей совместной морской прогулки на лодке. Эндрю тоже вернулся или ты единственный выживший?
— Нет, он в порядке. Летит домой. Он хочет, чтобы ты встретила его в аэропорту в 12.10. — Он смотрит в окно, наблюдая за тем, как самолет с Эндрю выруливает на взлетную полосу. — Он такой упрямый старикан.
— Кому знать, как не мне.
— Постой. А как ты узнала, что мы были на лодке?
— Уолтер сказал.
— О!
Это звучит так просто и обыденно, что он даже не переспрашивает. Да и, в конце концов, он слишком устал.
Он на мгновение закрывает глаза и тут же чувствует ритмичное покачивание, словно он еще в море. Тело помнит все.
— Ну и что произошло? — спрашивает она.
— Не знаю. Во всяком случае, не то, что я ожидал. Мы перемалывали всякую ерунду, которая пылилась на задворках памяти. А когда выговорились, оказалось, что только зря потратили время.
— Может, в этом все и дело.
— Возможно. Я думал, что все изменится. Я вновь обрету ясность мысли, смогу оценить события в перспективе, а потом, когда он уедет, уже не буду разрываться на части. — Он чувствует, что сейчас заплачет, и не может ничего с собой поделать, даже не пытается. Есть что-то утешительное в этом потоке слез, который никто не сдерживает. Сквозь их влажную пелену он различает самолет, готовый к взлету. — Он вернется домой, к тебе, и вы будете жить. Как будто ничего не случилось.
— Нет, такого не будет. Бедный Майкл. Бедный, милый. Если бы мне месяц назад сказали, что я смогу разбить сердце двадцатиоднолетнего мужчины…
— Нет, теперь мы ровесники.
Связь прерывается, оператор просит опустить еще семьдесят пять центов.
У него нет мелочи.
— Я должен идти, — говорит он и спешит прочь от телефона. Не за мелочью. Он просто не хочет знать, что произойдет дальше.
— Я позвоню тебе? Давай не будем мучить друг друга, поэтому никаких писем?
Он не хочет обсуждать возможные варианты финала.
* * *Ночью Майкл видит сон. Он совсем не похож на те, давние сны. Особенно тем, что в нем нет ни войны, ни жестокости, ни насилия. Но это все-таки сон, с его противоречивыми образами и множеством измерений. Что позволяет относиться к нему просто как к сну и не принимать всерьез.
