Кэтрин Хайд - Пурпурное сердце
Правда, это не всегда здорово.
Короче говоря, чтобы не утомлять вас, расскажу, чем закончилась наша прогулка.
Мы на всякий случай отходим от воды и садимся на песок. Уже по-настоящему темно, и разговор наш тоже становится все более мрачным.
Мы говорим о том, как часто будем писать друг другу, прикидываем, как долго будет идти почта, как скоро кончится война. Если она вообще кончится.
У меня пропадает желание писать жизнь на чистом листе, и хочется вернуть исписанные страницы. Мне вдруг приходит в голову, что прошлое было не таким уж плохим.
Мы оба слегка дрожим, поскольку промокли, но по-прежнему делаем вид, что это не важно. Что нам совсем не холодно. Потому что нам не хочется идти домой, не хочется, чтобы этот вечер заканчивался.
Я смотрю на звезды и думаю, что уже через несколько недель буду на другом краю земли. Интересно, там звезды те же, что сейчас надо мной? Если нет, это ужасно. Впрочем, я все равно не узнаю.
Об астрономии у меня смутное представление. Я никогда не представлял себе другого неба, кроме того, что раскинулось над Северной Америкой. Мне кажется, мы все видим одни и те же звезды, просто в разное время года, но о том, какие звезды я увижу, когда буду там, на новом месте, я не знаю.
Как странно, что я этого не знаю.
— Что я буду делать без тебя? — спрашивает она.
Знаете, это ничего не меняет из того, что я уже рассказывал вам про Мэри Энн и непроявленные чувства, но в ту минуту она поняла, что теряет слишком многое.
Глава тридцать третья
Мэри Энн
Вот уже седьмую ночь подряд она спит в их постели одна. Седьмую ночь за тридцать восемь лет.
Она физически ощущает пустоту в постели, отсутствие привычных звуков.
Она нервничает.
Но сегодня ночью она слышит скрип пружин, потревоженных не ее телом, и ей не страшно.
— Я знаю, что это ты, Уолтер.
До известной степени она ожидала его появления.
— Мне это нравится в тебе. Я никогда бы не справился со всем этим без тебя. Ты — единственная исполнительница моей воли.
— Да, — отвечает она, поворачиваясь в сторону голоса, — я всегда ею была.
Она хочет включить свет, но не осмеливается. Достаточно лунного света и света уличных фонарей.
Он сидит на краю постели в темном костюме и галстуке. На галстуке нет заколки, и когда он наклоняется к ней, она протягивает руку к шелковистой материи и трогает ее пальцами.
— Почему я это чувствую? — спрашивает она.
Ее переполняют чувства, но она боится их проявить, поскольку призрак может растаять так же внезапно, как и появился.
— Возможно, ты спишь.
— Не думаю.
— Может, ты видишь во сне именно эту часть меня. — Он вытягивается на постели рядом с ней, опирается на локоть и улыбается. — Что ты видишь, когда смотришь на меня?
— Ты в том же костюме, который был на тебе в день нашего последнего свидания. Ты смотришься очень солидно. А почему ты спрашиваешь? Это имеет какое-то значение?
— Просто интересно, каким ты предпочитаешь помнить меня. Потому что на самом деле я никак не выгляжу. — Он протягивает к ней руку и касается ее волос, но она не чувствует физического прикосновения, разве что внутри ее все напрягается. — Когда я смотрю на тебя, я вижу рыжие волосы и безупречную кожу.
— Ты спишь, дорогой.
Он смеется, прежде всего глазами.
— Я не могу остаться. Я пришел, чтобы ответить на твой вопрос. Майкл не ответил, потому что не знает ответа. Даже я не знал. Мне пришлось искать ответ там, где все известно. Ты заслуживаешь ответа.
— Я думала, что, может быть, ты гей.
— Я спрашивал себя, но это не так. Просто я знал, что умру. Хотя и не сознавал, что знаю.
Она кивает. Сегодня она знает это лучше, чем когда-либо.
— Я как будто пытался прогнать тебя. Как можно позволить себе любить, если знаешь, что дни твои сочтены?
— Но ты ведь любил свою семью. И Эндрю. И Никки.
Он качает головой. И отводит взгляд к окну, глубина его глаз бездонна.
— Как объяснить тебе разницу? Это все равно что разница между прошлым и будущим. Когда ты маленький, у тебя есть мать и отец, брат и сестра, собака и лучший друг. Но ты оставляешь все это позади. В любом случае. Так выходит по жизни. Уже не они составляют твое будущее. Они все равно потеряют тебя.
— Уолтер, когда я была с Майклом, я имею в виду, когда была близка с ним, это на самом деле был ты?
— Меня нет, дорогая. Разве что вот так, как сейчас, я могу быть рядом с тобой. Прошлого нам не вернуть.
Он наклоняется к ней, чтобы поцеловать, и она отдается нахлынувшему на нее чувству, зная, что надежда опять только растревожит душу.
Она тянется к его лицу, но не находит его.
Когда она вновь открывает глаза, то все еще видит его. Она трогает его волосы. Ничего.
— Я чувствую твой галстук. Почему я не чувствую тебя?
— Даже у снов есть свои пределы. Я должен возвращаться. Я оставил этих двоих в лодке в Тихом океане. Без меня они могут вышвырнуть друг друга за борт.
— Подожди.
— Не могу.
— Скажи мне, это только сон?
— Да и нет, милая.
— Я должна тебе кое-что сказать.
Но она знает, что не успеет это сделать, потому что еще не знает, что собирается сказать. Возможно, ей до конца жизни не подобрать правильных слов.
— Не надо, — говорит он. — Все равно это останется в прошлом. Я не вернусь. Никогда. Прости. За все.
Она крепко зажмуривается, чтобы противостоять правде этих слов. Открывая глаза, она понимает, что проснулась. Его уже нет.
Нет, не так. Его никогда здесь не было.
И он никогда не вернется.
«Слезы помогут», — думает она, не в силах сдержать их.
Она благодарит Господа за то, что Эндрю нет рядом. Он ужасно боится такой ерунды, как слезы.
Она спрашивает себя, сможет ли освободиться от этой боли длиною в сорок лет до его возвращения домой.
Она готова начать все сначала.
Глава тридцать четвертая
Майкл
Он гребет изо всех сил, так, что жжет мышцы, но даже это его не останавливает. Эндрю сидит лицом к нему, и время от времени Майкл бросает на него взгляд, пытаясь определить степень его озабоченности.
Он не намерен выяснять, в чем его проблема.
Если Эндрю есть что сказать, он уже достаточно взрослый мальчик и не нуждается в подсказках.
Словно читая его мысли, Эндрю произносит:
— Зачем мы уходим так далеко?
— А на сколько, по-твоему, мы должны удалиться от берега?
— Не дальше, чем у меня хватит сил грести обратно.
— Ты что, планируешь сбросить меня за борт?
— Тот же самый вопрос я как раз собирался задать тебе.
— Ладно, Эндрю, я отвечу на него честно. Я намеренно ухожу так далеко, чтобы ты не смог догрести до берега. Когда мы будем в открытом море, тебе останется рассчитывать только на меня. Поэтому мы вернемся не раньше, чем решим кое-что.
— Мне это не нравится. Я начинаю нервничать.
Майкл бросает весла, и лодка останавливается.
— Это потому, что тебя мучит чувство вины. Ты уверен в том, что я должен ненавидеть тебя. Ты стал похож на ходячую вину. Ты взрастил ее в себе, а теперь она поедает тебя изнутри. Так что в итоге останется только вина.
— Ради всего святого, что все это значит?
Майкл видит, что Эндрю не настроен рыбачить. Он, должно быть, забыл ту вымышленную причину, по которой они вышли в море. Майкл тоже забыл, но его руки машинально совершают движения, похожие на подготовку к рыбалке. Он привязывает крючок к леске.
— Я не виноват, — сквозь зубы произносит Эндрю. Майкл ждет, не подгоняя его и не перебивая. — Я не убивал его. — Его голос звучит громче. Майкл знает, что для Эндрю такое признание равносильно смерти, если только не остановить его.
— Нет, но ты помог.
— Как ты смеешь говорить мне такое. Я не обязан оставаться здесь и выслушивать все это.
— Ну, на этот раз тебе придется.
Эндрю озирается по сторонам, как будто ищет кого-то.
— Я не помогал.
— Ты уговорил его записаться добровольцем.
— Его бы все равно призвали.
— Да, но к тому времени он бы мог уже жениться. — Он отвлекается от снастей и наблюдает за тем, как дергается у Эндрю кадык, потом смотрит ему в глаза. У него возникает странное ощущение, будто он произносит слова, заученные наизусть. Словно и не было рядом с ним Уолтера. — К тому времени, как его призвал бы дядюшка Сэм, он бы уже был женат на Мэри Энн. И тогда бы твой план не сработал.
— Выходит, ты притащил меня сюда, чтобы убить.
Майкл смеется.
— Ты невозможен, Эндрю. Что я должен сделать, чтобы убедить тебя в том, что люблю тебя?
— Доставить меня обратно на берег.
— Не сейчас. Прежде чем мы вернемся, ты признаешься в том, что хотел моей смерти, а я прошу тебя. А потом я скажу тебе кое-что неприятное, и ты простишь меня.
