Андрей Гуляшки - Три жизни Иосифа Димова
Я бросился в свою комнату и увидел (с большим неудовольствием), что Вася спокойно сидит в кресле, покуривая свою любимую махорку, и рассеянно посматривает на колечки дыма. Портрет Снежаны лежит на столе.
Мне стало „беспощадно ясно” – как сказано в одном стихотворении, которое мне сотни раз приходилось слышать в студенческие годы, – так вот, мне стало беспощадно ясно, что сдвиг по фазе у одного меня.
– Ну? – спросил я, как можно более безразличным и фамильярным тоном. – Как ты находишь эту женщину? – я кивнул головой на карточку. – Интересный экземпляр, не правда ли?
– Эх, Иосиф, как можно называть женщину экземпляром? Да еще такую, как она! Позволь заметить, что мне не нравится твое поведение!
– Ну ладно, – сказал я примирительно и улыбнулся. – Я хотел спросить, как тебе нравится эта женщина.
– О, она прекрасна, у нее очень интересное лицо и удивительные глаза, Иосиф! За этими прекрасными глазами, по крайней мере мне так кажется, установлены самые совершенные кибернетические машины. В блоках памяти этих машин, мой дорогой, таится больше знаний о жизни, чем у нас с тобой, вместе взятых! Сразу видно, – умница. Причем большие познания сочетаются с большой нежностью и бесконечной добротой.
– Смотри-ка! – воскликнул я. – Прости, друг Вася, я считал тебя серьезным человеком, а ты говоришь как поэт. Что с тобой?
– Во всем виновата эта женщина! – Вася застенчиво улыбнулся. – О, это опасная женщина, Иосиф, и я тебе не советую называть ее экземпляром!
– А что еще ты мне посоветуешь?
– Быть начеку! взгляд этой красавицы заставляет невольно призадуматься над многими роковыми вопросами. Она зовет, она незаметно манит невесть куда. Вообще, Иосиф, будь с ней осторожен. Я бы на твоем мест выбрал себе подругу попроще.
– Но между нами нет ничего общего! – сказал я, словно оправдываясь, и тут же почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо. Ничего общего? А поцелуй под зонтом? А наш чудесный вальс в Стране Алой розы, когда шалун-ветер приоткрывал декольте ее платья? Разве этого мало? – Почти ничего общего! – уточнил я сердито: предательский румянец не сходил с моих щек. – Но если мне придет в голову что-нибудь такое, – сказал я, – если я что-нибудь надумаю, – чем черт не шутит, все может быть! – то буду иметь в виду твой совет.
Вася поднялся, дружески обнял меня и ласково похлопал по плечу.
– Надеюсь, Иосиф, – сказал он,- ты не забудешь пригласить меня на свадьбу, а за столом я хотел бы сидеть между вами.
Я тоже обнял его, стараясь казаться беззаботным, хотя коленки у меня все еще дрожали и голова слегка кружилась, словно я плыл на карусели.
Я спрятал снимок в ящик и спросил Васю, чем он будет заниматься после обеда и где ему велено отобедать. Вася весело расхохотался и заявил, что он послал своего чичероне ко всем чертям и намерен провести остаток дня со мной, – если я не имею ничего против.
– Я предлагаю поработать над уравнением „мысль-действие”, о котором так много говорилось в Париже… И еще, дорогой Иосиф, опять же если ты не имеешь ничего против, – я бы хотел побеседовать с твоем роботом, чтобы получить с твоего разрешения некоторое представление о его математической памяти. Согласен?
– С превеликим удовольствием, Вася! – сказал я. И в приливе энтузиазма, охватившего меня вдруг, добавил:
– Сегодня, Вася, у меня на душе праздник, а в праздник непременно должна звучать музыка – самая торжественная. Торжественная и неповторимая!
Пожалуй, я был немного пьян, пьян из-за Снежаны, но это было известно мне одному. Я подошел к радиоле, отыскал среди пластинок Девятую симфонию Бетховена, поло-) -ил ее на диск и, когда он завертелся, легонько опустил иглу в том месте, где начинался божественный финальный хор на слова оды Шиллера „К радости”. Потом я помчался в магазин, купил масла, колбасы и две коробки рыбных консервов, а на обратном пути забежал в кондитерскую и прихватил пару булочек. Когда я вернулся домой. Вася заваривал чай. Гимн радости давно отзвучал. Хорошо, что Вася догадался заварить чай: купленная мной колбаса оказалась несвежей, а оливковое масло в рыбных консервах смахивало на подсолнечное, причем самое что ни есть низкопробное. Мы пили чай, ели булочки с маслом, и этот скромный обед показался нам роскошным, потому что за непринужденным разговором мы установили, что у нас общий взгляд на структуру алгоритма, управляющего процессом „мысль-действие”. Встав из-за обеденного стола, мы перешли к письменному. К пяти часам мой кабинет был весь окутан клубами сигаретного дыма, но дело не продвинулось ни на шаг, проклятый алгоритм никак не хотел отвечать уравнению, и мы были вынуждены сдаться, так и не преодолев барьера, вызвавшего так много оживленных дискуссий на симпозиуме в Париже.
В пять часов Вася объявил, что пора положить конец нашим мукам и, чтобы немного рассеяться, попросил показать ему говорящего робота. Я отпер шкаф и осторожно извлек оттуда своего мини-человека. Его рост равнялся полутора метрам, он передвигался с помощью шарикоподшипников. „Физиономия” робота была квадратная в прорезах глаз сверкали кристаллы силиция. Уши были пластмассовые, коричневого цвета, а воронку рта один мой приятель, художник, украсил чувственными губами, нарисованными карминной краской.
– Ты меня извини, дорогой, – сказал Вася со снисходительной улыбкой, – но твое детище имеет весьма неприглядный вид!
– Да, вид у него прямо-таки жалкий, – согласился я и добавил: о внешности подумаю, – время есть, – поручу это дело лучшим специалистам по дизайну. Сейчас же все мои усилия сосредоточены на блоках памяти.
– Объем его головы не внушает большого оптимизма! – Вася сокрушенно вздохнул. – Ну что может поместится в этой коробочке?
– Да, ты прав, – сказал я и тоже вздохнул. – Вот над этой проблемой я как раз и ломаю голову. Когда мне удастся увеличить объемы разных видов его памяти и связей хотя бы в восемьдесят раз, а способность обрабатывать полученную информацию возрастет раз в пятьдесят, – только тогда мой говорящий робот сможет стать полноценным секретарем своего начальника – человека или машины, все равно.
– Нет, не все равно! – возразил Вася и нахмурился. Он принадлежал к числу тех ученых, которые считали, что задача кибернетики – создать совершенную ЭВМ, способную осуществлять безграничное количество математических решений, но лишенную дара „мыслить” и „творить”.
– Ладно, Вася, не будем спорить по этому кардинальному вопросу! – примирительно сказал я. И напомнил ему: – Ты, кажется, хотел проверить математические „способности” моего робота?
– Да, да! – Вася утвердительно покачал головой и улыбнулся. Он был большой добряк и искренне страдал, когда приходилось вести ожесточенные споры с друзьями, сердиться же он вообще не умел. – Я и правда собирался проверить математический багаж твоей машины, но предварительно хотелось бы узнать от тебя, на что способен твой робот: знает ли он алгебру или дальше четырех арифметических действий у вас дело не пошло.
– Мой робот, – сказал я резко, поскольку не отличался ни добродушием, ни деликатностью моего приятеля, – мой робот, Василий Ефремович, решает задачи из раздела высшей математики не хуже вас!
– Иосиф, неужели ты обиделся? Ну что ты! Я ведь пошутил! Извини, ради бога!
– Ладно, ладно! Задавай свои вопросы, – сказал я.
– Вот и хорошо! – Вася захлопал в ладоши. – Я задам твоему роботу задачу, которую даю своим студентам последнего курса.
Вася преподавал математическую логику на факультете космической навигации Московского университета.
– Задавай любую, дело твое, ты его ничем не испугаешь! – заявил я, кивнув головой на свое транзисторное детище, и нажал кнопку у него на плече, чтобы привести машину в действие. Пятьдесят килограммов жести, проводов и кристаллов электрический ток мигом уподобил живому организму.
– Послушайте, юноша! – Вася напустил на себя вид строгого учителя и продолжал: – В одном городе жил парикмахер, который брил всех тех мужчин и только тех мужчин, которые не могут бриться сами. Спрашивается, как должен поступить парикмахер с самим собой?
Эта задача не имела ответа, машина могла решить ее путем нахождения алгоритма только с помощью эвристического программирования. Поскольку мой воспитанник еще не умел самопрограммироваться в соответствии с характером задачи, которую ему задавали, это сделал я, вынув из его мешочка соответствующую перфоленту и вставив ее в специальный механизм, смонтированный на левом плече. Перед тем как вставить перфоленту я показал ее Васе, чтобы он мог удостовериться: речь идет именно о программе, а не о готовом алгоритме, который мог бы подсказать решение электронному мозгу робота.
Итак, эта задача, которая не имела и не могла иметь ответа в обычном понимании (ответ был только один – логический), была задана, чтобы мой ученик срезался. С подобными вопросами не всегда справлялись даже аспиранты, готовившиеся к защите кандидатских диссертаций. А о студентах последнего курса и говорить нечего.
