Альберто Моравиа - Римские рассказы
На стоянке, на площади Фламинио, у Витербосского вокзала, мне долго ждать не пришлось. Было часов семь утра; и вот ко мне подбегают вприпрыжку, словно танцуя тарантеллу, мужнина и женщина — сразу видно, что прямо из деревни. Мужчина — низенький, коренастый, в черных штанах, перевязанных на животе кушаком, в жилетке, в рубашке без воротничка. Лицо у него плоское, заросшее черной бородой; он косой: веко одного глаза опущено, другой глаз широко раскрыт. Женщина, должно быть его мать, одета, как цыганка, в черную юбку с черной шалью; лицо желтое, что твой самшит, все в морщинах, а в ушах золотые серьги. Нагружены словно ослы — свертки, пакеты с салатом, узелки с помидорами. Он, ни слова не говоря, протянул мне клочок бумаги, на нем какими-то порхающими буквами, похожими на ноты, был написан адрес: «Площадь Полларола» — это как раз у рынка Кампо деи Фьори. Женщина тем временем ловко нагружала своим добром мое такси. Я повернулся, посмотрел и говорю:
— Вы что, решили, что это овощной фургон?
Он ответил, не глядя, сквозь зубы:
— Товар все хороший… Поезжай быстрее, мы торопимся.
Я включил мотор и помчался. Вдруг, слышу, он говорит женщине:
— Смотри, куда ноги ставишь… Помидор раздавила.
Ну, думаю, извозят мне такси. А когда мы приехали на площадь Полларола, я обернулся и вижу, что тут и взаправду настоящий разгром: повсюду листья салата, земля, вода, раздавленные помидоры, да не один, а несколько. Я разъярился и спрашиваю:
— А кто мне заплатит за испорченную кожу на сиденье?
— Чепуха, — сказал он, вынул из кармана платок и вытер самые грязные места на сиденье.
Я просто зашипел от злости:
— Чего уж тут вытирать… Одного убытку на тысячу лир!
Он даже не слушает. Стал помогать своей товарке выгружать свертки, то и дело повторяя:
— Быстрее, быстрее… Клади сюда!
Я закричал ему:
— Черт возьми, мало того, что ты косой, ты к тому же еще и глухой?.. Я тебя спрашиваю: кто мне теперь заплатит за испорченную кожу?
Выйдя из терпения, он повернулся:
— Ты что, не видишь, что я разгружаю?
— Я хочу, чтобы ты возместил мне убытки!
Наконец он все выгрузил.
— Держи, — сказал он и сунул мне деньги, — бери и отправляйся.
— Ты что, спятил? Сколько ты даешь?
— Мало, что ли?
— Это за поездку, ладно… А убытки? Мы стояли лицом к лицу. Женщина спокойно и неподвижно ждала неподалеку со свертками. Он сказал:
— Сейчас я тебе заплачу.
Оглядев площадь, которая в этот час была пустынна, он сунул руку в карман. Ну, думаю, деньги вынимает. Но он вытащил складной пастушеский нож.
— А это видал?
Я отскочил; он закрыл нож и добавил:
— Значит, договорились?
Не помня себя от ярости, я опять сел за руль, включил мотор, сделал круг по площади и на большой скорости поехал прямо на женщину, стоявшую все время неподвижно рядом с овощами. Каким-то чудом она успела отскочить, а я наехал на всю эту груду, сделав из нее месиво. Он закричал и вскочил ко мне на подножку. Я отнял одну руку от баранки и ударил его по лицу с такой силой, что ему пришлось спрыгнуть; но я потерял управление и поехал прямо на стену. В конце концов мне все же удалось выправить машину и повернуть. На мосту Витторио я остановился и осмотрел машину. Одно крыло было поцарапано и помято. Это уже не просто грязь — тут и правда убытку на несколько тысяч лир. Хорошо же я начал, нечего сказать.
В самом скверном настроении, кляня на чем свет стоит и мужиков и деревню, я сделал еще пять пустячных рейсов лир по двести-триста каждый. В два часа я остановился у центрального вокзала, в самом конце очереди такси. Пришел поезд, народ стал разъезжаться, такси уходили одно за другим. Ко мне подошел высокий грузный мужчина с чемоданчиком, лысый, лицо круглое, бритое, в пенсне. Он сухо сказал:
— Виа Маккья Мадама!
Никто не может знать всех римских улиц. Но почти всегда каким-то нюхом догадываешься, где какая находится. Но про эту виа Маккья Мадама я действительно услыхал в первый раз. Спрашиваю:
— А где это?
— Поезжайте до стадиона «Форо Италико»… а потом я вам покажу. Я, не сказав ни слова, поехал. Ехали, ехали. Проехали виа Фламиниа, мост Мильвио и направились вдоль Тибра к стадиону. Он кричит:
— Первый поворот направо, потом еще направо.
Мы были как раз у подножья Монте-Марио. За стадионом, где стоят обнаженные статуи, я поехал по круто поднимавшейся вверх улице. И вот посреди склона дощечка на палке среди кустарника, а на ней написано:
«Виа Маккья Мадама». Только это не улица, а скорее деревенская тропка, одна пыль да камни. Спрашиваю:
— Что, въезжать туда?
— А как же!
У меня вырвалось:
— Да вы прямо в темном лесу живете!
— Нечего острить… Улица как улица.
Я, как говорится, проглотил и поехал по проулку. Ям и камней не сосчитать; с одной стороны возвышался склон горы, весь заросший кустами дрока, с другой — обрыв. Вдали виднелась панорама Рима. Мы все поднимались и поднимались; иногда на поворотах было так тесно, что приходилось давать задний ход; но вот, наконец, после очередного подъела — ограда. Въезжаю в ворота, еду по площадке, посыпанной гравием, без деревьев, останавливаюсь неподалеку от белого домика. Пассажир, выйдя, торопливо, дает мне деньги. Я протестую:
— Это за рейс… А обратный путь?
— Какой обратный путь?
— Это пригород… Нужно оплатить обратный проезд.
— Ничего я не стану оплачивать… Никогда не платил за обратный проезд и не собираюсь.
И он поспешно пошел к домику. Я разозлился и кричу:
— Я останусь здесь, пока вы мне не заплатите за обратный проезд… Даже если придется ждать до вечера.
Он пожал плечами, дверь открылась, и он вошел в дом. В дверях, кажется, стоял кто-то в белом халате. Я посмотрел на дом. Жалюзи спущены; окна нижнего этажа зарешечены. Я тоже пожал плечами, сел в машину, которая уже начала накаляться под солнцем, вынул из кармана сверток с завтраком и стал не спеша закусывать среди глубокой тишины, поглядывая через край обрыва на панораму Рима. Жара меня разморила, меня стало клонить ко сну, и я продремал примерно с час. Проснулся я внезапно, ошалевший и потный, и увидел, что все кругом было как прежде: пустынная площадка, дом со спущенными жалюзи, солнце, тишина. Я стал неистово нажимать на клаксон, думая: «Кто-нибудь да выйдет».
На рев клаксона действительно из-за дома вышел черный человечек, по виду пономарь, в костюме из шелка-сырца; он подошел ко мне и спросил:
— Свободен?.
— Да.
— Тогда отвези меня к собору Святого Петра.
Я решил, что нет худа без добра — до Святого Петра неплохой рейс, и таким образом я оправдаю обратный проезд. Я включил мотор и поехал. Правда, когда я выезжал из ворот, мне показалось, что в окне кто-то делает мне знаки, чтобы я вернулся, но я не обратил на это внимания. Я стал спускаться по переулку поворот за поворотом; в каком-то узком месте дал задний ход. И вдруг вижу: по склону бегут сломя голову, хватаясь за кусты и размахивая руками, двое детин в белых халатах.
— Стой, стой! — кричат они мне.
Я остановился. Один из них открыл дверцу и без церемоний крикнул человечку, притаившемуся в глубине такси:
— Ну-ка, милый, вылезай… Без разговоров.
— Но меня ждет папа римский!
— Ладно, поедешь в другой раз… Вылезай!
Одним словом, тот сошел, парень сразу схватил его под руку, а другой тем временем объяснил мне:
— Он спокойный, поэтому мы оставляем его на свободе… Но с помешанными всегда нужно быть настороже.
— А что это за дом? Клиника для душевнобольных?
— А ты что, разве еще не догадался?
Нет, не догадывался… Вот, выходит, и возместил время, которое потерял там наверху, да еще и обратный проезд. Было уже за полдень, день действительно выдался злополучный. Я отправился на стоянку на бульваре Пинтуриккио и там — не поверите! — ждал около четырех часов. Наконец, когда стало уже смеркаться, подошел смуглый длинноволосый молодой человек, в пиджаке и рубашке с открытым воротом — какой-то прощелыга. С ним была девушка, красивая, легкомысленного вида. Он сказал мне:
— Отвези нас на Джаниколо.
Они сели, и я помчался как бешеный; но время от времени я смотрел в зеркальце, висевшее у меня над головой. На набережной Фламинио, в пустынном месте, он схватил девушку за волосы, откинул ей голову назад и поцеловал в губы. Она захныкала:
— Ну тебя, дурной!
А потом, конечно, обняла его за шею и вернула поцелуй.
И они целовались без конца… Я обычно отношусь благосклонно к парочкам, но в тот день, после стольких несчастий, я был зол как черт. Затормозив, я остановил машину и объявил:
— Приехали!
— Уже Джаниколо? — спросила девица, высвобождаясь из объятий. Губная помада у нее была съедена, волосы растрепаны.
— Нет, не Джаниколо… Но если вы не будете вести себя прилично, я дальше не поеду.
