Василий Швецов - Горькая новь
Начались расправы. Был поднят с постели больной староста Пономарев и немедленно вызван в управу, где ему под угрозой расстрела, приказали организовать местную дружину, выбрать начальника, послать десятника показать дома партизан, в том числе и дом Колесникова Лариона. Старосту словно кто ударил, Ларион - его зять, а в доме родная сестра Аксинья с кучей ребятишек. Не к добру приказали отвести до партизанских домов, наверное, хотят поджечь.
Десятники с несколькими казаками направились в разные концы села. Почти в каждой усадьбе шли обыски, во время которых были схвачены, не успевшие скрыться Горошков Яков, Дударев Нестер, Кашин Иван, Терехин Алексей и пятый из посёлка Колбино, фамилии не помню. Всех взяли в один раз, хотя при разных обстоятельствах. Горшков однорукий, инвалид войны, в штабе ремонтировал оружие и заряжал патроны. Кашин, не зная, что село занято белоказаками, ехал из поселка Плотникова, где жил, торопился в отряд, и его взяли часовые при въезде в село. Терёхин, по свидетельству Хомутова, был схвачен у них на заимке, где они с женой помогали убирать сжатый хлеб. Все арестованные были посажены на сборне в дощатую каморку - каталажку. Один раз дед Ипат с ковшом воды подошел к двери и хотел дать напиться арестованным, но получив подзатылину он, расплескав воду, выскочил из сборни и весь день не показывался на глаза.
Для нужд полка взяли из хозяйства не менее ста лошадей. Не миновала и нас чаша сия. Увели вороного жеребца и молодого Гнедка, а в замен оставили трёхногую серую одрину с ободранной спиной. Батя
потом её пролечил, вылил на спину лагушку дёгтя, одрина стала на половину чёрной. Посланные Хмелевским казаки быстро нашли дома, которые решено было сжечь.
...Дед Ларион Тимофеев, не чувствуя никакой беды, в своей ограде под крышей спокойно расправлял на мялке кожу, как вдруг к воротам подлетели с десяток вооруженных всадников. Один из них крикнул:
- Здесь живет красный бандит Тимофеев Марк?!
- Здесь, да какой же он бандит? Он партизан, а вам он на што? - спросил дед.
Казаки спешились, вошли в дом. Один рявкнул на деда
- Убирайся отсюда, старый пес! Сейчас это осинное гнездо запалим! Уноси лапы, пока жив, а то и тебя, стервеца, бросим в огонь! Эй, давайте соломы! - Несколько человек залезли на крышу и начали сбрасывать сухую солому, другие брали ее и обкладывали дом, амбар, баню, скотные дворишки.
До деда Лариона дошло, что сейчас все добро, нажитое им за всю жизнь, превратится в дым. Он закричал:
- Да я вас, исхудавшу мать! - Всю жизнь он ругался только так. Хотел было взять с перекладины литовку, да ноги подсеклись, и он без чувств свалился на сыромятную кожу.
Жена его Прасковья, выскочив на крыльцо и увидев, как ее старика двое казаков таском волокут к соседской изгороди, а крыша сарая горит жарким огнем, тоже лишилась сознания. Через десять минут вся усадьба пылала.
Такая же картина была и в другом конце села. Яков Алексеевич Зуев в своей длинноподолой рубахе и в надетой на голову и лицо сетке просматривал дуплянку с пчелами. Прибежала запыхавшаяся жена сына Ивана, на ходу испуганным голосом крикнула свекру:
- Тятенька, там понаехало полно казаков! Они в каждом доме делают обыски, говорят, кого-то хотят расстреливать...
Не успела она войти в дом, как к воротам подскакали военные. Немудрящие ворота, как и у большинства хозяев в селе, открывались не ходко, волочились по земле, столпившиеся возле них туда - сюда их дёргали и, наконец, прожилины разлетелись. Казаки приказали всем выйти из дома.
Душераздирающий детский и женский вопль огласил окресности, как церковный набат. Дед Яков, еле живой, перешел речку и смотрел с каменистого пригорка, как полыхало его добро. Сгорело все дотла. Женщин с детьми увели к себе соседи. Всю ночь, не отходя от пепелища, надрывно выл старый полуслепой пес. А Иван, сбежавший из волости от колчаковской полиции, к середине ночи украдкой через горы и лога, знакомыми ему тропами возвратился домой и увидел последние искрящиеся головешки. Той же ночью, простившись с семьей, уехал он в Будачиху догонять партизанский отряд. Подъехали казаки и к немудрящей хатёнке Сафона Черданцева, изба была ветхая, покрытая почерневшим драньём, ни амбара, ни бани, только крытый соломой навес для коровы и лошади. Казаки обложили соломой снаружи и изнутри и подожгли сразу со всех сторон. Кидавшегося на них кобеля, пристрелили. Под горой, рядом с горевшим домом Тимофеева, на крыльце по поросячьи визжала неугомонная и причудливая старуха Бельчиха, в доме которой пьяный белоказак забрал новые галоши сына Лареньки. Истошный её визг был слышен на сборне. Для выяснения начал громоздиться на коня изрядно захмелевший казак и нечаянно выстрелил. Быть может, это остановило дальнейшие поджоги. Среди карателей начался переполох.
С вершины сопки Кисленной, куда я принес бате продукты, видно почти все село. Отец уже уехал, на горе осталось только несколько мужиков. С горечью и слезами смотрели мы на черный дым, сквозь который прорывались языки желто-багрового пламени. Слышали жалобный вой собак, похожий на разноголосый плач по умершему человеку, и тот нечаянный казачий выстрел, видели суетливо носившихся по селу всадников, и согнанных к сборне людей. Не видели только льющихся в три ручья слез из глаз жителей, не слышали их стонов. От россыпей из разношерстного лагеря подошёл к нам "эмигрант" из Большой Речки известный в волости лекарь - знахарь Ефим Распопов, кобылу с таратайкой он оставил под присмотр односельчанок. В холщёвой сумке у него было горсти две сухарей да банка с водой. Мужики уехали и мы остались с ним вдвоём. С вершины Кисленного побрели под шиши и там, под нависшими утёсами, провели беспокойную ночь.
Казачий полк был построен на площади и ожидал команду к выступлению. Возле крыльца стояло около пятнадцати верховых казаков - это конвой. Пятерых избитых, окровавленных партизан из каталажки прикладами вытолкали на улицу и погнали в сторону Колбиного. Отец Алексея Терёхина, дед Тимофей, узкими переулками бегом добрался до Ануя, вброд перешел его и, скрытый акациями и березами, по протоптанной коровами дорожке добрался до горы напротив сборни, откуда ему было все видно. Онемев, смотрел он вслед сыну. Отряд с арестованным скрылся за селом, а дед вместе с мелкими щебнистыми камнями скатился вниз. Началась гроза, но он будто ничего не чувствовал и не слышал и все его думы были о страшной беде, постигшей сына. Односельчане смотрели в окна на усталого, осунувшегося старика. Арестованных гнали по Колбинской дороге и там, возле ручья, изрубили всех пятерых. Дикую расправу от начала до конца видели ребятишки - Андрейка с Антошкой. Прибежав домой, они рассказали о случившемся. Утром следующего дня две парные подводы подвезли к сборне четыре изуродованных трупа. Тела Терёхина не было, придя в сознание, он ночью уполз с места казни.
Село обезлюдело. Более двухсот мужчин и юношей уехали с отрядами партизан из других деревень. Вся эта сборная армия во много сот человек из Будачихи, через Пролетное и Казанцев ключ, ночью дошла до Верх-Чернового, где командиры провели совет и назавтра партизаны ушли на Верхний Бащелак.
* * *Обняв жену и детей, Анатолий Бронников просил о нём не беспокоиться, что они в скором времени снова будут вместе. Отворив дверь, он словно провалился в темноту и направился к мельнице, у которой через творило и вишняки перешёл на другую сторону Ануя. Очень трудно было подниматься по крутяку Артемьева лога, ноги скользили, но надо торопиться, уйти затемно как можно дальше. Он решил добраться до Солонешного через Кашинское седло и Толстую сопку прямо на Калмыцкий брод Ануя, этой горной тропой вряд ли ночью кто встретится. Шагая по тропинке, перебирал в памяти каждый прожитый в селе год и не припомнил ни одного случая, чтобы кому - то сделал плохое. Злились на него только купцы Дейков, Крохов и Таскаев, первые два, не выдержав конкуренции, были вынуждены продать свои дома и товары и уехать. Сам имел только дом, лошадь, две коровы и на жалование жил и кормил семью. В открытии школы принимал самое живое участие вместе с братом Василием. Имея армейский навык в санитарии, ни когда не отказывал больным, давал свои медикаменты, делал перевязки. За что же партизаны устроили ему погром? Если он не поехал в отряд, так ведь все же в селе знают, что он верхом ездить не может - болят ноги. Ежедневно ходил перевязывать раненых, разве это не помощь?
Ночь была на исходе, но ещё не зарилось, перед ним блестела полоса Ануя. Вода после дождей была мутная и бурная. Где по колено, а где и по пояс Анатолий Иванович перебрёл реку и ещё затемно пришёл к знакомым. Ноги распухли, пришлось разрезать голенища. Он не много закусил, одел обувь хозяина и немедленно пошёл в волостную управу, где подробно рассказал о погроме и попросил дать распоряжение Тележихинскому старосте об оказании содействия в эвакуации его семьи. Вместе с казаками он приехал домой, пошёл в сельскую управу, передал распоряжение из волости, после чего было наряжено несколько подвод, на которые Бронников погрузил семью и часть имущества и в тот же день выехал в Смоленское. Тогда же уехал с семьёй и учитель Павел Михайлович Нечаев, он был Тулатинский казак и побоялся дикого самосуда.
