Франсин Проуз - Голубой ангел

Это было в четверг. В понедельник он снова попросил меня остаться. Он протянул мне длинную узкую коробку.

– Можешь открыть, – сказал он и, достав перочинный ножик, взрезал обертку. – Вот, пожалуйста.

Кларнет, сверкающий золотом и черным деревом, лежал, как младенец Христос в яслях, заботливо обложенный мягкой кудрявой стружкой.

– Какая красота! – сказала я. – Я понимаю, это школьный кларнет, но все равно, спасибо вам…

– Испробуй его.

Я поднесла кларнет к губам. Я смотрела поверх него на мистера Рейнода. Он протянул мне трость и глядел, как я ее облизываю. Я втянула щеки, выта­щила ее изо рта. Во рту у меня пересохло.

Стружка, прицепившаяся к кларнету, попала мне в волосы. Протянув руку, он смахнул ее.

– Ты почему такая грустная?

Я ему рассказала, что опыт провалился. Не вылупилось ни единого цып­ленка. Он озадаченно меня выслушал и сказал:

– Давай я как-нибудь к тебе зайду, посмотрю инкубаторы. Попробую разобраться, что там не так. Я же вырос на ферме. Кое-чего понимаю.

– Ой, да что вы! Совершенно незачем! – Но именно этого

На этом текст обрывается. Свенсон переворачивает страницу – посмот­реть, нет ли чего на обороте. Ему вдруг – внезапно, ни с того ни с сего хочется скрежетать зубами и рыдать. Нет, лучше бы обойтись без зубов­ного скрежета. Он нащупывает больной зуб – это его отвлекает и даже доставляет удовольствие. Совершенно ни к чему раздувать из этой исто­рии бог знает что. Надо просто позвонить ей и узнать, в чем дело.

Но она еще не успела дойти до дома. Ну что ж, он тоже отправится домой.

Свенсон едет домой. Идет к себе в кабинет. Лампочка на автоответ­чике мигает. Он так и знал. Анджела позвонила. Свенсон включает за­пись.

– Пап? Ты дома? Это Руби. Позвони мне. Все в порядке, мне просто надо кое-что у тебя спросить.

Молитвы Свенсона услышаны. Вот это по-настоящему важно, это и есть его жизнь. Что же он за чудовище – расстроился, что звонила не Анджела. Где же разгневанный Господь, чтобы швырнуть Свенсона в тот круг ада, где маются отцы, которым какие-то идиотки-студентки важнее собственных дочерей? Он больше не может притворяться – он подонок из подонков, недостойный называться человеком.

Все это проносится у него в мозгу за те несколько секунд, пока авто­ответчик после гудка не говорит снова, на сей раз – ошибки нет – голо­сом Анджелы Арго.

– Это Анджела. С текстом не все получилось. Вы, наверное, и сами это поняли. Э-ээ… Я просто хотела предупредить. Будьте добры, позвоните мне. До свидания.

Свенсон, пришедший в ужас от того, как приятен ему этот звонок, проигрывает ее жалобное, умоляющее послание несколько раз. Он ре­шает, что пока не станет стирать это сообщение у себя, но потом обяза­тельно сотрет. Ему нравится, что можно в любой момент, когда он толь­ко пожелает, послушать ее голос. Ну, как будто поймал что-то, например, светлячка, принес домой, посадил в бутылку. Что же он за испорченный тип! На автоответчике ведь есть и сообщение Руби, и дочь ждет его звонка, она готова помириться, ей нужен его совет, его помощь, может, она просто хочет услышать его голос, а он набирает номер Анджелы.

– Ой, привет! – говорит она. – Я так надеялась, что вы перезвоните. Вы, наверное, не смотрели, что я вам дала, я вас хотела предупредить. Главу я дописала, но мой компьютер сожрал последние пару страниц, и жесткий диск полетел.

– Боже! – говорит Свенсон. – И много пропало?

– Поначалу я решила, что все погибло. Но потом вспомнила, что есть дискета. Я каждый день сохраняю работу на дискете. Просто распечатать сейчас не могу.

– Потрясающе! Каждый день, по-моему, никто не сохраняет. То есть все знают, что так положено, но…

– А я привыкла. Я потому и позвонила, чтоб вы не думали, будто я тяну время. Мне просто очень хотелось, чтобы вы поскорее прочли. А по­ том я пришла домой и подумала: как странно, вот я написала про то, как у нее сломался кларнет, и мой компьютер полетел.

– Так бывает, – говорит он. – Напишешь – и в жизни то же самое случается. Или наоборот, придумаешь что-нибудь, а оказывается, эта история на самом деле с кем-то произошла.

– Точно, – говорит Анджела безо всякого выражения.

Пауза затягивается надолго, и он решает, что отключился телефон.

– Анджела?

Она говорит:

– Так что я пока писать не могу.

– А компьютер можно починить?

– В нашей дыре? Вряд ли. Их вообще никогда не чинят. Эти ребята, они как доктора. Берут с тебя кучу денег за консультацию и сообщают, что поделать ничего нельзя.

– Вам нужен новый компьютер, – говорит Свенсон.

– А то… – Опять пауза. – Знаете, я хотела попросить вас об одном одолжении, но вы можете просто сказать «нет». Я, по правде говоря, и не надеюсь. Так что – без обид. Мне нужно съездить в Берлингтон за новым компьютером. Отчим разрешил записать покупку на его кредитную карточку. Да, вот снова вам спасибо – это после разговора с вами. Что уж вы им про меня порассказали, не знаю, но сработало. Так что за компьютер я заплатить могу, но надо его выбрать. Проверить клавиатуру и все такое. Вот… Вы можете просто сказать «нет», я так, решила спросить…

Свенсон говорит:

– Почему же, это вполне возможно. Дело только в том, что я пытаюсь писать, и меня немного пугает, сколько всего еще надо сделать.

– Понимаю. Поэтому я и думала, что вы откажетесь.

– Я не отказываюсь, – говорит Свенсон. – А… что, у вас нет друзей, которые бы вас отвезли?

– Все без машин. Кое у кого раньше были, да родители запретили им водить.

Свенсон трет ложбинку между большим и указательным пальцами – это точка акупрессуры, про которую ему рассказывала Шерри, только он не помнит, какое это оказывает действие – успокаивает или возбуж­дает.

– А ваш друг? У него нет машины?

– Он-то как раз из тех, кому запретили водить.

Свенсон с трудом сдерживается, чтобы не спросить, за что.

– Да, очень уж обидно прерываться сейчас, когда все так хорошо идет. Ну ладно. Я вас отвезу. Вы когда хотите ехать?

– Завтра, – отвечает Анджела.

– Утром? Может, часов в десять?

– Отлично. Ой, спасибо-спасибо-спасибо. Я живу в Ньюфейне. Третий этаж. Может, встретимся у общежития?

– Договорились.

Он опускает трубку на рычаг и через несколько секунд набирает но­мер Руби. На третьем гудке включается автоответчик. Ему никак не хо­чется даже думать, что, если бы он позвонил сначала ей, а уж потом Ан­джеле, он мог бы ее застать. Из трубки несется слащавая мелодия Кении Джи, затем женский голос – не Руби – говорит: «Вы позвонили в скром­ное жилище Алисы и Руби». Как они с Шерри расстроились, узнав, что, проучившись в университете год, Руби не обзавелась ни одной подруж­кой, с которой бы захотела поселиться, и поэтому соседка ей досталась по лотерее. Наверняка какое-нибудь убожество, страстная поклонница Кении Джи.

Свенсон говорит:

– Руби, это папа. Твой отец. Ты просила позвонить. Перезвони, когда вернешься.

Он кладет трубку и смиренно ждет, когда его накроют тоска и отчая­ние. Но на самом деле он вполне бодр и весел. Все еще уладится. Руби по­звонила. Она хочет общаться. Она перерастет этот период. Надо только запастись терпением и ждать. Время само решит все их проблемы.

Свенсон всю ночь мучается без сна. Может, разбудить Шерри, расска­зать ей о завтрашних планах? Ну почему он не заговорил об этом рань­ше, был же целый вечер. Ему даже упоминать об этом не хотелось. О чем это свидетельствует? Что дурно везти студентку в «Компьютер-Сити», не сказав ни слова жене? А ворочаться всю ночь без сна от того, что утро собираешься провести со второкурсницей из твоего литературного се­минара? Свенсону так стыдно, что он не может сдержать стон. А если он разбудил Шерри? Как он объяснит этот стон? Скажет, что вспомнил про кафедральные дела. Он никогда не лгал Шерри. Вот с чего начинается предательство.

Но Шерри совершенно ни к чему об этом знать. Нет, обычно она не ревнует. Но Свенсон не забыл, как среагировала на имя Анджелы Магда. Допустим, Шерри поверит, что он просто оказывает услугу талантливой студентке, но это станет ее боезапасом на будущее. Как это у него нет времени оплатить счета или вынуть тарелки из посудомоечной маши­ны? Находится же, время везти какую-то девчонку в Берлингтон, за шестьдесят миль! Но это не «какая-то девчонка». Попробуй скажи это Шерри. Ему что, запрещено ездить в город, не предупредив ее? А чем, по мнению Шерри, он целыми днями занимается? А Шерри чем? Кокет­ничает с симпатичными студентами, у которых, как выясняется, с серд­цем все в полном порядке?

Он хоть и не сомкнул глаз, но, когда Шерри просыпается, делает вид, что крепко спит. Он воздерживается от соблазна выпить кофе и ле­жит, укрывшись с головой, пока ее машина не отъезжает от дома. Теперь ему хочется вскочить, выбежать, признаться в том, что он собирается делать, ведь если он не скажет Шерри, получится, что поездка в Бер­лингтон что-то значит, особенно если кто-то увидит его с Анджелой и расскажет об этом Шерри или они с Анджелой погибнут в автокатастро­фе – каково будет Шерри жить, зная, что в последние часы перед смер­тью он ей изменял? Он мечтает броситься за Шерри, крикнуть обычное: «Не гони! Береги себя!» Руби всегда говорила, что на самом деле он про­сит о другом: пожалуйста, не умирай. Но бежать полуодетым на улицу, чтобы сказать жене, что ты ее любишь, и да, кстати, забыл предупре­дить, сегодня ты едешь в Берлингтон со своим учеником, вернее, учени­цей – как-то это странно. Зачем уточнять, что именно с ученицей? Да за­тем, что тут уж Шерри сама спросит, с кем.