Станислав Миронов - Virtuality
Пронзительно и противно.
Я вспоминаю, как я вспоминаю, что в библиотеке я хотела взять литературу не только по психологии. Ещё меня интересовала филология, литературоведение и философия. Конкретно сегодня мне нужно было именно это. Но я подумала, что для следователя знать это будет лишним.
А это значит, что я ему уже соврала.
И мне от этого хорошо.
Мне нравится понимать, что люди идут у меня на поводу. Что они мне верят. Верят так, как я верила им когда-то. Когда-то, когда меня все ненавидели, презирали, унижали. Лишали девственности, а потом кидали.
Суки.
— Я ехала со станции метро «Сокольники», где я проживаю в настоящий момент, — говорю я, — на станцию метро «Библиотека имени Ленина». Как раз там и располагается библиотека, которая мне нужна. То, что мне нужно, можно либо купить в книжном магазине за большие деньги, которых у меня нет, либо взять в этой библиотеке.
На самом деле, я решила сэкономить. Деньги мне ещё понадобятся. Мне надо копить. Мне нужно много-много денег.
Для чего?
Не могу вспомнить.
Я вспоминаю, как я думаю, что я до сих пор ещё страшная и жирная. Я слегка скинула вес, но в школе меня до сих пор все ненавидят. И я до сих пор не смогла избавиться от прыщей.
И меня до сих пор дразнят прозвищем «Порш».
И добавляют: «Тррррррнннннн!».
Уроды.
Как я их всех ненавижу!
Лучше бы они все тогда сдохли.
Тогда — это когда?
Никак не могу вспомнить.
— И что было дальше? — мягко спрашивает следователь.
— Я зашла в метро и стала ждать, когда подъедет мой поезд.
Я вспоминаю, как я вспоминаю, но не хочу рассказывать следователю, как я зашла в метро и, находясь в толпе, случайно заметила Женю. Того самого Женю, который меня вскрыл и кинул.
Он стоял прямо передо мной.
Кстати, этот следователь мне знаком.
Явно не потому, что я, встретив его сегодня впервые, уже успела составить о нём какое-то мнение, потом его забыть, а затем, встретив его вновь, вспомнить.
Но я никак не могу вспомнить, почему.
Кажется, мы с ним уже встречались.
Только при каких обстоятельствах?
И ещё я чувствую, что я его боюсь.
Нет, я серьёзно. Боюсь.
— И вдруг я увидела его, — делаю паузу. — Женю.
— Батурина?
— Да-да, его.
— И что было дальше?
Пауза.
И я вспоминаю, как я вспоминаю, что о том, что было дальше, я тем более не хочу рассказывать следователю.
Не хочу, потому что это слишком ужасно.
Я говорю:
— Потом он начал крутиться по сторонам, как будто его что-то беспокоило. Или он кого-то увидел. И вдруг он заметил меня.
Я вспоминаю, как я вспоминаю, что Женя действительно начал крутиться в разные стороны, и заметил меня.
Я вспоминаю, как я вспоминаю, что он повернулся ко мне и удивлённо спросил:
— Порш?!
Следователь говорит:
— Итак, он повернулся. И что произошло?
Я вспоминаю, как я думаю, что не хочу рассказывать следователю о том, что на самом деле произошло. Ещё бы, ведь Женя — одно из самых сильных переживаний моего прошлого.
Я вспоминаю, как на ходу придумываю альтернативную версию событий. Официальную версию, которая по задумке должна стать мягче. Легче. В ней не должно быть лишних подробностей, от которых меня выворачивает.
Я не хочу ему рассказывать всё.
Это слишком личное.
Слишком интимное.
Помню, как Женя тогда сказал:
— Тррррррнннннн!!! — и громко заржал.
Но это не для протокола.
Зачем следователю знать, что я была лохушкой, которую все ненавидели?
Все, в том числе и Женя.
И я говорю:
— А затем он оступился и упал. На рельсы.
Меня словно прорвало, и я начала рассказывать следователю всё, что произошло далее. Официальную версию, лишённую ненужных подробностей.
— Я видела, — продолжаю я, — как он упал. Он ударился головой об рельсы. Я видела, как он пробил череп, как из него хлынула кровь.
Начинаю плакать. Кажется, у меня истерика.
— И вдруг, — продолжаю я сквозь рыдания и слёзы, — я заметила свет в тоннеле. Это приближался поезд. Он хотел встать.
Женя хотел встать. Не поезд.
— Я видела, — говорю я, — как он уже начал подниматься. Пытался. Его шатало, он смотрел в сторону приближающегося поезда. На эти два огонька. Поезд начал резко тормозить. Последним человеком, которого увидел Женя, была я. Никогда это не забуду. Этот его взгляд. Пронзительный и умоляющий о помощи. Взгляд человека, смирившегося со своей участью.
Вставьте здесь ещё пару всхлипываний.
— Но Женя лежал практически в начале платформы, поэтому он не успел затормозить.
Поезд не успел затормозить. Не Женя.
— И поезд его сбил. Я не смогла в него зайти. Потому что он убил Женю, этот поезд.
Вставьте здесь минуту рыданий.
— Я дождалась, — продолжаю я, — когда поезд отъедет. Я подумала, что его ещё можно спасти.
Спасти Женю. Не поезд.
— Но когда он уехал, то, что я увидела, меня ужаснуло.
Вставьте здесь меня, вытирающую слёзы платком.
Я говорю:
— Повсюду были куски его тела. Части его рук, его пальцы. Его рот был раскрыт, и из него текла кровь.
Рот, который Женя презрительно вытирал платком после того, как меня целовал.
Рот, который сказал, что я прыщавый кусок сала.
Рот, который сказал, что я ходячий жир.
— Где-то, — продолжаю, — я даже заметила его мозги, такое серое вещество, и много-много крови… Верхнюю часть черепа будто снесло. Топором. Или ещё чем-то острым.
Вставьте здесь абсолютную истерику.
Вставьте здесь шокированного следователя.
Вставьте здесь шокированную меня.
Вставьте здесь двадцать минут, в течение которых следователь записывает что-то в протоколе, а я рыдаю в истерике.
Вставьте здесь то, что вы обычно себе вставляете.
— Подпишите здесь, — говорит следователь.
Беру бумажки и ручку. Подписываю протокол.
— И здесь.
Формальности улажены. Он забирает у меня протокол, оставив мне одну копию.
И говорит: вы свободны.
Аккуратно разбирая бумажки и складывая их в папку, он говорит:
— Если понадобитесь, мы вас вызовем.
Я замечаю, что, сказав это, он всё ещё пребывает в состоянии шока. Да, нелегко, видимо, ему приходится. Наверное, часто в Москве происходит что-то такое, что повергает в ужас.
Я вспоминаю, что, выходя из отделения милиции, я чувствую себя вполне довольной. Нет, не вполне. Вдвойне довольной.
Я улыбаюсь.
Ещё бы, ведь Женя оступился именно благодаря мне.
* * *Общаясь с людьми этого отдельного типа, я укрепился во мнении, что все они — как раз мои идеальные пациенты: с мелкими комплексами, заморочками, тараканами в голове. Когда мы с ними общались, и общение это заходило далеко, когда оно становилось всё глубже и откровеннее, я пытался им объяснить, что следствие их озлобленности и непринятия окружающего мира — это банальное следствие детских переживаний и каких-либо психологических расстройств.
Они никак не хотели понимать и признавать то, что эти всевозможные мелочи и являются сутью, корнем их проблем, что как раз они и создают внутри их сознания некие неверные психологические установки, которые затем начинают мешать им жить, быть счастливыми и довольными собой. Словом, быть нормальными, адекватными людьми.
Некоторые из этих собеседников в итоге приходили в мой кабинет, и я начинал вести с ними откровенные разговоры. Очень скоро процесс лечения начинал давать результаты, и я понимал, что нашёл, наконец, путь доступа к самым лучшим, к самым сложным пациентам — тем людям, которые живут среди нас, но никак не могут найти себя вследствие каких-то переживаний прошлого.
Но тех, кто становился моими пациентами, было слишком мало для того, чтобы изучить их особенно глубоко, и я, спустя некоторое время, пришёл к выводу, что с этой массой стоит позабавиться.
Я начинал высказывать им свою точку зрения прямо и без обиняков, они начинали вести со мной ожесточённые споры, не понимая, что позиция собеседника может значительно отличаться от их собственной. Как следствие, меня постепенно начало недолюбливать множество пользователей сайта, а я был собой доволен: я возбудил интерес к своей личности и стал поводом для множественных споров.
Когда я писал человеку прямо, что он не нравится мне по тем или иным причинам, в том числе и по причинам недостатков во внешности, они начинали проявлять ко мне откровенную агрессию, в итоге приводившую к серьёзным ссорам, антирекламе меня как пользователя сайта и всем вытекающим из этого последствиям.
Постепенно я обнаружил, что благодаря этим кипящим страстям я становлюсь всё популярнее и известнее среди пользователей сайта, и понял, что, должно быть, тем же способом достигается и популярность в жизни: надо много работать, делать что-то особенное, но при этом близкое тебе самому, и в итоге это неизменно приводит к известности.
