Грэм Грин - Человеческий фактор
– А-а, – произнес Пайпер. Прозвучало это несколько разочарованно.
– Я думаю, надо предоставить нашим друзьям из спецслужбы возможность спокойно заниматься своим делом, – сказал доктор Персивал.
– А как у Дэвиса насчет родни? – спросил Кэсл.
– Служба этим занимается. Похоже, единственный его близкий родственник – двоюродный брат в Дройтуиче. Дантист.
– Вот это, кажется мне, что-то не в цвет, сэр, – сказал Пайпер.
Он протянул доктору Персивалу книгу, но Кэсл перехватил ее. Это был томик стихотворений Роберта Браунинга. Внутри была наклейка с гербом и названием – «Дройтуичская королевская классическая школа». Судя по наклейке, это была награда, выданная ученику по имени Уильям Дэвис в 1910 году за английское сочинение, и Уильям Дэвис мелким почерком, черными чернилами вывел: «Передана по наследству моему сыну-Артуру 29 июня 1953 г. – в день, когда он сдал с отличием экзамен по физике». Браунинг, физика и шестнадцатилетний юноша – сочетание, безусловно, немного странное, но Пайпер, говоря «не в цвет», имел в виду явно не то.
– Что это? – спросил доктор Персивал.
– Стихи Браунинга. Я тут не вижу ничего «не в цвет».
И тем не менее Кэсл вынужден был признать, что эта книжка не сочетается с Олдермастоном, тотализатором и «Плейбоем», унылой рутиной службы и почтой из Заира: неужели всегда, даже в самой заурядной жизни, если хорошенько покопаться после смерти в вещах покойного, обнаруживаются какие-то непонятности? Дэвис, конечно, вполне мог хранить эту книжку из чисто сыновней преданности, но он явно читал ее. Ведь он же цитировал Браунинга Кэслу, когда они в последний раз виделись.
– Взгляните, сэр, тут есть отмеченные места, – сказал Пайпер доктору Персивалу. – Вы разбираетесь в шифрах по книгам куда лучше меня. Вот я и подумал: надо обратить на это ваше внимание.
– А как вы считаете, Кэсл?
– Да, тут есть пометки. – Он перевернул несколько страниц. – Книжка принадлежала его отцу, и это, конечно, могут быть пометки отца… вот только чернила выглядят совсем свежими и рядом с чертой стоит буква "С".
– «Существенно»?
Кэсл никогда не воспринимал Дэвиса всерьез – ни его пристрастие к выпивке, ни его игру на тотализаторе, ни даже его безнадежную любовь к Синтии, но, когда имеешь дело с покойником, так просто не отмахнешься. И Кэсл впервые почувствовал любопытство, желание побольше узнать о Дэвисе. Смерть придала Дэвису значительность. Смерть сделала его как бы более весомым. Мертвые, они, возможно, мудрее нас. Кэсл принялся листать книжку, словно был членом Общества Браунинга, жаждущим проникнуть в суть текста.
Дэйнтри наконец оторвался от двери в спальню. И произнес:
– Там ведь нет ничего такого… в этих пометках?
– Чего именно?
– Существенного, – повторил он вслед за Персивалом.
– Существенного? Я полагаю, вполне может быть. Существенное для состояния ума.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Персивал. – Вы в самом деле считаете?..
В голосе его прозвучала надежда, словно он действительно хотел, чтобы мертвеца, лежавшего в соседней комнате, можно было счесть неблагонадежным, а ведь в известном смысле таким он и был, подумал Кэсл. Говорил же он Борису, что любовь и ненависть – чувства равно опасные. И перед мысленным взором Кэсла возникла картина: спальня в Лоренсу-Маркише, гудит воздушный кондиционер, и голос Сары по телефону: «Я здесь», – какая великая радость затопила тогда его. Любовь к Саре привела его к Карсону и потом от Карсона – к Борису. Влюбленный шагает по миру, как анархист с бомбой, которая отсчитывает минуты.
– Вы действительно полагаете, что есть доказательство?.. – не отступался доктор Персивал. – Вы же человек, обучавшийся кодам. А я – нет.
– Послушайте этот отрывок. Он отчеркнутый рядом стоит буква "С".
"Скажу лишь то, что скажут друзья,А может быть, чуть сильнее.Вечно руку твою сжимать буду я…"
– А есть у вас идея насчет того, что может означать "С"? – спросил Персивал… И снова Кэсл уловил в его голосе нотку надежды, которая так раздражала его. – Это ведь может означать «сделано»: чтобы не забыть, что при зашифровке он этот отрывок уже использовал, верно? При зашифровке по книге нельзя, по-моему, дважды пользоваться одним и тем же отрывком.
– Совершенно верно. А вот еще один отмеченный кусок.
"Этих серых глаз какова же цена,Этих темных волос любимых,Коль за них я приму все муки сполна,Ад страданий неотвратимых…"
– По-моему, это стихи, сэр, – сказал Пайпер.
– Снова отчеркнуто и стоит "С", доктор Персивал.
– Так вы действительно думаете?..
– Дэвис сказал мне как-то: «Я не умею быть серьезным в серьезном деле». Так что, я полагаю, свои выражения он заимствовал у Браунинга.
– А "С"?
– Это всего лишь первая буква имени одной девушки, доктор Персивал. Синтии. Его секретарши. Девушки, в которую он был влюблен. Она из наших. Спецслужба может ею не заниматься.
Все это время Дэйнтри угрюмо, раздражающе молчал, замкнувшись в своих мыслях. А сейчас вдруг резко произнес тоном упрека:
– Необходимо вскрытие.
– Конечно, – сказал Персивал, – если пожелает врач Дэвиса. Я ведь его не лечил. Я был всего лишь его коллегой – хотя он консультировался у меня, и у нас есть его рентген.
– Его врачу следовало бы сейчас быть здесь.
– Я попрошу вызвать его, как только эти люди закончат свою работу. Уж вы-то, полковник Дэйнтри, больше всех должны понимать, сколь это важно. Соображения безопасности стоят у нас на первом месте.
– Интересно, что покажет вскрытие, доктор Персивал.
– Думается, я могу заранее вам это сказать: печень у него почти совсем разрушена.
– Разрушена?
– Конечно, выпивкой, полковник. А чем же еще? Разве вы не слышали, Кэсл, я ведь об этом уже говорил!
Кэсл оставил их вести эту подспудную дуэль. Пора было в последний раз взглянуть на Дэвиса, прежде чем им займется патологоанатом. Кэсл порадовался, что лицо Дэвиса было спокойно – значит, он не страдал. Кэсл застегнул пижаму на впалой груди. На куртке не хватало пуговицы. В обязанности уборщицы не входило пришивать их. Телефон у кровати тихонько звякнул, но за этим ничего не последовало. Возможно, где-то далеко на линии отключили микрофон и записывающее устройство. Наблюдение за Дэвисом снято. Он от этого избавился.
8
Кэсл засел за свое последнее, как он решил, донесение. Со смертью Дэвиса информация из Африканского сектора должна прекратиться. Если утечка будет продолжаться, станет ясно, кто тут работает: если же она прекратится, вину, несомненно, взвалят на покойника. Дэвис уже не пострадает: его личное дело будет закрыто и отослано в некий центральный архив, где никому и в голову не придет его изучать. А что, если в нем можно обнаружить предательство? Подобно тайне кабинета министров, досье будет держаться в секрете тридцать лет. Как ни печально, а смерть Дэвиса поистине ниспослана Кэслу Провидением.
Он слышал, как Сара читает перед сном Сэму. Обычно мальчик ложился на полчаса раньше, но сегодня к нему надо было проявить побольше тепла, так как первая неделя в школе прошла для него не очень счастливо.
До чего же это долго и медленно – зашифровывать донесение по книге. Теперь Кэсл уже никогда не доберется до конца «Войны и мира». Завтра безопасности ради он сожжет свой экземпляр на костре из осенних листьев, не дожидаясь прибытия Троллопа. Кэсл чувствовал облегчение и одновременно сожаление – облегчение оттого, что он в меру своих сил отплатил благодарностью Карсону, и сожаление, что он не сможет закрыть досье по операции «Дядюшка Римус» и завершить свою месть Корнелиусу Мюллеру.
Покончив с донесением, он спустился вниз и стал ждать Сару. Завтра воскресенье. Донесение надо будет положить в тайник – в третий тайник, которым он никогда уже больше не воспользуется: он дал знать об этом по телефону-автомату с Пикадилли-серкус, прежде чем сесть в поезд на вокзале Юстон. Такой способ связи крайне затягивал передачу его последнего сообщения, но более быстрый и более опасный путь был оставлен Кэслом на крайний случай. Он налил себе тройную порцию «Джи-энд-Би», и доносившееся сверху бормотанье на какое-то время окружило его атмосферой мира и покоя. Наверху тихо закрылась дверь, послышались шаги по коридору, заскрипели ступеньки – как всегда, когда по ним спускались, – и Кэсл подумал, какой унылой и домашней, даже несказанно монотонной показалась бы многим такая жизнь. Для него же она была олицетворением безопасности, которой он ежечасно боялся лишиться. Он в точности знал, что скажет Сара, войдя в гостиную, и знал, что он ей ответит. Их близость была ему защитой от темной Кингс-роуд и освещенного фонарем полицейского участка на углу. Он всегда представлял себе, как – когда пробьет его час – к нему войдет полицейский в форме, которого он, по всей вероятности, будет знать в лицо, и с ним – человек из спецслужбы.
