Александр Снегирев - Как мы бомбили Америку
Скоро он сник, как бы увидев со стороны нелепость своей выходки и устыдившись её.
— Я старый козёл… Правильно, что она меня отшила… Если бы к моей Лице приставал такой старпёр, я бы его убил!
Мы вздохнули.
— Я бы выбил дерьмо из грязного старикашки! Слышишь, ублюдок! Я выбью из тебя дерьмо!!!
Огонь
Через пару дней после Дня Труда туристов словно языком слизало. На асфальте появились жёлтые листья. Воздух стал суше и прохладнее. Мы лениво домывали опустевшие комнаты. В ресторане воцарилась тишина. Казалось, сама жизнь намекала на наш скорый отъезд. Даже очередная Юккина тряпка для протирки сантехники походила на привычные русские тряпки, которые в предыдущей жизни являлись предметами одежды или нижнего белья. Юкка сам не знал, как эту тряпку, напоминающую бабушкины панталоны и мужскую рубашку одновременно занесло в буржуазный мир губок и щёток. Мы сочли появление тряпки знаком свыше.
Было раннее утро. В дверь постучали.
— Почта!
Мистер Тод всё-таки прислал нам чеки из гольф-клуба.
Тут же позвонил Лаки:
— Ребята, последняя комната освободилась, уберитесь там.
— Какой номер?
— Триста семь.
Войдя в комнату триста семь, мы удивились. Везде царила неправдоподобная чистота. Казалось, что здесь никто никогда не жил. Унитаз сверкал, полотенца пахли стиральным порошком, кровати были застелены, а на обеих подушках лежало по пятидолларовой бумажке. В холодильнике запотели две бутылки «Микелоба».
— Неплохо.
Делать оказалось нечего.
— Может, телик посмотрим? — предложил Юкка. — А то если мы скажем Лаки, что тут всё чики-пики, он нас припашет что-нибудь делать, а сил уже нет.
Мы включили старый телевизор и развалились на кровати с пивом. Почему-то показывали небоскрёбы-близнецы. Один из небоскрёбов горел.
— Что за хрень?
— Кино какое-то, — я отхлебнул пива.
— Какое кино! Видно же что не кино!
— А что это тогда?!
— Написано — «прямой эфир»!
Возникла пауза. Таких пауз в моей жизни раньше не было.
— Твою мать! Это что РЕАЛЬНО???!!!
Юкка крутанул ручку громкости. В комнату ворвались слова комментатора. «Пожар… Взрыв… Причины неизвестны». Одна из башен, точно рукав мехом, была оторочена чёрной с огненными языками клубящейся опушкой. Густо-сажевый, пушистый хвост тянулся далеко вправо по синему безмятежному небу.
— Это что, война?! Что случилось?! — я вскочил с кровати, снова сел и снова вскочил.
— Да нет, какая война, не может быть…
Тут на экране появилось что-то блестящее. Оно точно, скользнув по дуге, рассекло второго «близнеца». Воздух содрогнулся. Чёрно-огненные клубы вспузырились вверх по стенам.
Мы прилипли к экрану. Обе пробоины находились близко к верхним этажам. Небоскребы дымили трубами гигантского завода.
— Слушай, а если в Москве тоже самое?! Если моих родичей тоже протаранили?! — запаниковал я.
— Чего их таранить?
— Как чего, они на двенадцатом этаже живут!
Мы видели, как мужчины в чёрных брюках, белых рубашках и начищенных туфлях бросались из окон с дверцами от шкафов, надеясь благополучно спланировать на землю. Мы видели, как в воздухе кувыркались женщины в деловых костюмах и воздушные потоки неприлично задирали им юбки. Завидев очередную летящую точку, оператор фокусировал объектив на отчаянных смельчаках, а комментатор сопровождал их полёты возгласами очень похожими на те, что кричат болельщики на соревнованиях по прыжкам с трамплина. Один бедняга, видимо прижатый огнём к окнам, пытался ползти вниз по стене…
Журналисты обменивались в прямом эфире впечатлениями: «Ты это видел?! А Ты это видел!» Вдруг одна башня, та, что уже горела, когда мы включили телевизор, выбросив тучу пыли, осела, ушла под землю, словно ракета запущенная не в космос, а к центру планеты. Картинка замелькала: асфальт, бегущие ноги, ругань — оператор сматывался, но режиссёр переключился на другую камеру, стоящую на безопасном расстоянии. Жёлто-серые клубы неспешно покатились по домам, по глади океана. Пыль вобрала людей, дома, машины. Пыль на время стёрла с карты великий полуостров Манхэттэн. Следом за первой башней под землёй скрылась вторая. Мы не могли говорить. Юкка твердил только одно слово.
— Круто! Круто!
— Чего тут крутого?!
— Круто вот так вдруг умереть! Сразу никому ничего не должен! Если бы я погиб, не пришлось бы париться о деньгах, о маминых зубах… Я стал бы абсолютно свободным…
На глаза навернулись слёзы. Я вспомнил смотровую площадку, ирландца Шона, смешных чёрных детей с воспитательницей, холёных дамочек… Я видел их всех, обезумевших от страха, сгорающих заживо на наших глазах, залитых самолётным топливом, плавящимся металлом, прыгающих в окна… Для Юкки это была свобода, для кого-то — победа.
Мы смотрели на гибнущие небоскрёбы и видели самих себя. На наших глазах умирала часть мира, которому мы принадлежали, умирала часть нас.
В «Вестминстере» царило оживление. Все обсуждали последние новости.
— Это теракт, я вам точно говорю! — утверждала Олимпия. — Японские камикадзе отомстили за Хиросиму.
— Какие камикадзе, это сионистский заговор! Я слышал, что все евреи заранее вышли из небоскрёбов! — спорил Лаки.
— Ты совсем свихнулся вместе со своими дружками реднеками, братец! — съязвила Марианна.
— Как бы на нас не напали, — опасалась Олимпия.
— Мама, ну кому мы нужны!? — смеялась Мишель.
Бельмондо молчал.
— А ты как думаешь, Георгиас? — обратилась Марианна к мужу.
— Высшие силы покарали Америку.
— Какие высшие силы?
— Инопланетяне.
Марианна презрительно расхохоталась.
— Ты абсолютный псих! Боже, как меня угораздило выйти за тебя!
— Это не ты за меня вышла, а меня на тебе женили!
— Ещё бы! Тебе захотелось сладенькой жизни в Америке, вот ты и прилетел, а меня даже в глаза не видел!..
Резко подорожал бензин. Многие решили, что началась война. Не ясно только с кем. Лаки заседал в клубе реднеков. Они готовились наказать чёрных, евреев и остальных «неблагонадёжных», если откроется, что крушение «Близнецов» их рук дело. Олимпия, не зная чем заняться, носилась как заведённая по мотелю и ресторану. Мы узнали, что авиарейсы переносят.
— У нас билеты, что мы теперь будем делать, — беспокоился Юкка.
— На месте разберёмся.
На следующий день у Киса сгорел трейлер, в котором он жил. Кис забыл выключить электрочайник.
— Что, всё сгорело?! — с хохотом спрашивала Женуария Киса.
— Всё подчистую! — хохотал в ответ Кис.
— Ну ты и ебанат! — Женуария хлопала Киса по плечу. — Тебе хоть жить есть где?
— Неа! — икал от смеха Кис. Впрочем, его радость нельзя было назвать безоблачной — трейлер не был застрахован.
Я заметил, что Бельмондо внимательно слушает. Казалось, что он думает о чём-то очень важном. Он заметил мой взгляд и подмигнул.
— Зато я теперь свободен, как птичка! — раздухарился Кис. — Полечу куда хочу!
— А кто посуду мыть будет, птичка?! — Женуария и Кис затряслись от нового приступа хохота.
Перед закрытием Бельмондо подозвал нас с Юккой.
— Хочу подарить вам кое-что, парни, — он протянул каждому по брелку с Мадонной и младенцем. — Эти штуки принесут вам счастье. Поцелуйте, — мы поцеловали Мадонн.
— Ну, прощайте. Алекс, когда станешь президентом, не отправляй меня в Сибирь! Ха-ха!
— Не отправлю, Бельмондо. Завтра увидимся!
Когда я закрывал за собой дверь, он окликнул меня:
— Извини за пиво, я узнал, кто его воровал.
— И кто же?
— Не важно. Семейные дела.
— Иди спать. Тебе надо выспаться.
— Сегодня не получится. Моя очередь сидеть с Папсом.
Бельмондо остался один в пустом ресторане, освещённый резким светом галогенных ламп.
Перед сном мы пили пиво, сидя на бортике пустого бассейна. Болтали ногами и смотрели на луну.
Ночью мне не спалось. Юкка давно дрых, а в моей голове царил хаос. Инопланетяне кричали голосом Киса: «я свободен», а евреи-камикадзе гонялись за реднеками-геями. Надо было успокоиться. Я попытался подумать о чём-нибудь приятном и вспомнил бабу из номера триста семь. Я принялся ласкать себя. Мне оставалось совсем чуть-чуть, когда Юкка обратился ко мне тревожным голосом:
— Слышь?
— Чего? — шепнул я, притаившись.
— Кажись, бомбардировка началась.
— Почему?
— Чувствуешь, кровать трясётся?
Тут я не выдержал и заржал.
— Ха-ха-ха! Бомбардировка!!!
— А что же это?
— Это?! Это я дрочу!
— А я… а я думаю, всё, хана, ядерная война! Думаю, что первым спасать, бабло или тебя! Ха-ха-ха!!! Бомбардировка!!! Ха-ха-ха!
Мы хохотали, как сумасшедшие. А потом вскочили и, прыгая на кровати, принялись орать:
