Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
— Чего плачешь, мать? — басил здоровенный дядька. — Первого в институт отправляла, — не плакала, второго на стройку — тоже слезы не лила, а теперь чего ревешь? Одет, обут, накормлен будет, не то что старшие. Их в неизвестность отпускала.
— Так младшенький же! — всхлипывала мать.
— Не позорься. Мужчину вырастили, защитника, — опять пробасил отец, тайком смахивая слезу с седых усов.
Рядом другой мужчина шептал жене:
— Ну, что повисла на шее, дай дивчине тоже проститься. Сама-то не решится.
Смех, слезы, танцующие пары, вездесущая детвора шмыгает. Странное ощущение испытала я на вокзале. Будто гимн и «мотаню» одновременно проигрывали на струнах моей души.
— Школу закончи. Там позволяют...
— Специальность получи...
— Не забывай стариков...
— Ждать буду... — слышу я со всех сторон.
Врасхлыст пошло мое настроение: смутное, тревожное, бестолковое. Совсем молодым ребятам Родину доверяют?! Конечно, восемнадцать не четырнадцать, и все же?! Ни ума у них, ни жизненного опыта. Я сильная, а ночью не смогла племянника нянчить: засыпала и роняла. А этим на посту стоять. Может, даже границу Родины защищать. Почему таких молодых забирают? Таких легче обучить?
А какими гордыми возвращаются! Сумели, выстояли, защитили!!
АЛЕСЯ
Сегодня мой день рождения и выборы в местный Совет. В селе радостная суета.
Школьники, как обычно, дают концерт для населения. Когда пионеры закончили свои выступления, мы с Лилей собрались пойти домой вместе, но вожатая попросила мою подругу задержаться. Лиля бросила свои вещи на мои колени и убежала со словами: «Подожди, я быстро».
Сижу в классе, заваленном костюмами для выступлений, и бережно держу в руках свернутый трубочкой подарок соседской малышки Юли. Она нарисовала для меня ангелочков, о которых ей читала бабушка в Библии. Хочется есть. Зашла переодеться высокая чернобровая старшеклассница с огромными карими грустными глазами. Мы не были знакомы. Вдруг девушка обратилась ко мне:
— Правда, красиво сегодня на улице?!
Ее глаза вспыхнули восторженно и романтично. И тон, с которым она сказала эту фразу, был такой томный и нежный. Меня будто на лодке любви закачало. «Она особенная», — подумала я и выглянула в окно. Празднично сияло солнце. Весенние капели весело барабанили о железный подоконник. Взъерошенные, взбудораженные воробьи, будто пьяные от ранней весны, бестолково щебетали и безрассудно кидались людям под ноги.
— Любишь стихи? — опять спросила девушка и, не ожидая ответа, добавила:
— Вот только что сочинила. Послушаешь?
— Давай, — согласилась я.
Девушка читала очень красиво, возвышенно, с упоением, с широкими жестами и выразительной мимикой. Пафос ее речи стремительно нарастал, овладевая мною. Меня поразила необычайная одухотворенность, гротескно-метафорическая приподнятость стихов и их исполнения. Таких восторженных, может быть, даже слишком восторженных рифм я еще не слышала. Потом старшеклассница прочитала с надрывом другое: величественно грустное, глубокое, трагическое.
— Ты на самом деле видела море? — спросила я.
— Нет, я только мечтаю о нем, — печально ответила девушка.
Мы познакомились. Тут в класс ворвался Дима Лесных.
— Алесь, ты не видела Инну Белавину? — взволнованно спросил он.
— Ушла со своими, станционными. Влюбился, что ли? — засмеялась Алеся.
Парень растерялся. А может быть, мой прямой любопытный взгляд его смутил? Только не нашелся он, что ответить, и, нелепо покачавшись с пятки на носок, нырнул в коридорную суету.
Дима разорвал наметившееся единение. Возникла пауза. Я преодолела неуверенность и спросила Алесю, будто о постороннем поэте:
— Такие стихи пишут, наверное, очень счастливые люди?
— Напротив, — ответила она тоскливо.
И тут я заметила у нее под глазами черные круги.
— Красиво пишешь! — выразила я свое сиюминутное впечатление.
— Этого для стихов недостаточно. Я где-то прочитала, что в них должны быть глубина, достоинство и чистый звук. Понимаешь, чтобы без фальши.
— Научишься! Ты давно пишешь?
— Со второго класса. Моя первая учительница была уже старенькой. Один раз я показала ей свои первые стихи и сказала, что мечтаю написать о ней целую книжку. Лицо ее благодарно засветилось. И она спросила порывисто: «О муже моем, учителе математики, тоже напишешь?» Я обещала. Она сразу какая-то удивительно спокойная стала, словно завершилось для нее что-то очень важное, хорошее. А через неделю умерла...
Вдруг Алеся поразила меня тем, что откровенно рассказала о своих главных бедах в жизни. Почему мне? Догадывается о моих проблемах? Считает, что я пойму ее? Может, она открылась мне неожиданно для себя, а теперь жалеет? Меня до глубины души тронуло такое доверие. (Тогда я только удивилась. Но и много позже не понимала и недоумевала, почему чужие люди рассказывают мне о самом сокровенном и даже невероятно жутком. Почему считают, что не проболтаюсь? Я верно сохраняла их тайны.)
Как же Алеся может жить да еще мечтать, писать яркие стихи, имея три таких страшных клейма? Она понимает и прощает свою вечно пьяную мать. Допустим, сумела вымести из памяти подлость отца. А болезнь, которой он наделил ее? Она же до последнего дня будет с нею. Каково ей жить с этой жестокой тайной? Каково нести тяжесть чудовищной болезни? С таким «багажом» можно мириться и надеяться быть счастливой!?
Грех мне скулить. Алесе куда как сложнее. Как она смогла преодолеть страх неизбежности всесильной болезни? Что придает ей уверенность в том, что она выше обстоятельств и должна жить, а не существовать? Кто подобрал ключик к юной страдающей душе, научил радоваться и не позволил сломаться?
В моей памяти промелькнуло лицо Александры Андреевны, с невыразимой любовью читающей мне восторженные стихи одной старшеклассницы. Так вот перед кем ей надо, как перед иконой, стоять на коленях!
Я нужна Алесе? Мне она нужна больше. Эта неожиданная встреча заставила пересмотреть мой взгляд на некоторые очень важные вопросы, вытащила и приподняла меня над частенько засасывающей трясиной зеленой тоски, облегчила страдания. Я опять вспомнила любимую фразу моего дорогого детдомовского друга Витька: «Что наши мелочи по сравнению с мировой революцией?» Какая емкая! А раньше казалась шутливой.
Вошла Лиля.
— Пока! Пойду братца искать, а то «забурится» куда-нибудь, к ночи не сыщешь, — с легкой досадой в голосе произнесла Алеся и скрылась за дверью.
Я поняла, что ей не хотелось уходить.
Лиля основательно, «по косточкам», разбирала недостатки и положительные стороны наших выступлений, а я размышляла: «Что тронуло меня в этой девушке? Почему я не безразлична к ней, к ее судьбе? Наверно, она одна из тех, на кого я всегда обращаю внимание — несчастная. Вокруг столько веселых, счастливых девчонок, а ко мне в основном подходят грустные. Словно я магнит для них!
Какие бы Алеся сочиняла стихи, если бы была счастливой? Разве можно написать о море светлей, восторженней? Наверное, нет. Почему? Потому что мечты, как правило, ярче реальности. Мечты ведь без грусти, без будничности. Они чистые, радостные!»
Идем с Лилей по школьному двору мимо строящегося здания. На куче штукатурки, присыпанной снегом, вижу разбитый цветочный горшок, а рядом вырванное с корнем сухое растение, на самой верхушке которого между двумя зелеными листочками полыхает маленький ярко-красный цветок. Я подняла его. Откуда он берет силы сохранить этот незатухающий огонек чьего-то тепла и доброты? А в чем Алеся находит свой неиссякаемый оптимизм?
Мне не хотелось разговаривать. Я молча слушала впечатления подруги о концерте, а думала об Алесе.
СТРАННЫЕ ГОСТИ
Начались весенние каникулы. Лед на реке, по обыкновению, разломал хилый мост, соединяющий село со станцией. Уцелевшие столбы одиноко торчали из воды, а обломки досок течение разбросало по всей пойме. Огороды и сады стояли в воде. Речка превратилась в широкую, полноводную. Разлив очень нравился детворе. А взрослые вздыхали: «Вкруговую километров пять до станции топать. Теперь целый месяц до работы будем добираться с приключениями».
