Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
— Боится родной матери? — удивилась я.
— Очень. Я попыталась поговорить с ее мамой иносказательно: «Мол, бывают в жизни сложные моменты, когда хочется, чтобы родители пожалели, помогли...» А она заявила с высокомерным чувством превосходства: «У меня дочь очень умная. С нею никогда не может произойти подобного!» Семья состоятельная, а руку помощи протянуть своему ребенку не умеют. Гордыня в них съедает доброту. Дочь боится, что мать позора не вынесет. А годы летят. Чем дальше, тем сложнее будет восстановиться в институте. А советов наших не слушает. В парня влюбилась. Они друзья по несчастью.
— Нина, ты любила кого-нибудь? — перевела я разговор в новое русло.
— Люблю.
— Легко найти достойного избранника?
— Сердце само находит и далеко не всегда достойного. Отсюда страдания. Я серьезнее стала относиться к проблеме выбора спутника жизни после шутливого эксперимента своей подруги. Она целый год на спор охмуряла женатых мужчин, а когда они соглашались, находила различные поводы сбежать. Жестокий способ изучения мужчин. Но и результат был очень даже неутешительный, прямо сказать — грустный. А подружка-то не красавица, обычная симпатичная, веселая девчонка.
— А в тебя многие влюблялись?
— Всякое бывало. Один случай особенно памятен. Ходила я в университет пешком. Деньги экономила. Ежедневно мне встречался на проспекте офицер. Бывало, улыбнемся друг другу и идем дальше каждый своим путем. Иногда я ему от избытка радости крикну: «А я сессию на пятерки сдала!» — или еще что-то хорошее. Потом его перевели в другой город. В последний день он ожидал меня в парке на скамейке. Постарел как-то сразу. Я очень удивилась и впервые подошла к нему. Он поднялся мне навстречу, фуражку сняли говорит: «Я тобою жилэти два года». Не знаю, кем я для него была: воображаемой дочкой, любимой ли девушкой... Лет сорок ему было. Грустно о нем вспоминать. Я тогда поняла, что не только у нас, девчонок, бывает платоническая любовь. И мужчинам она иногда помогает жить и чувствовать себя счастливее.
— А с ложью часто встречалась? — затронула я больной вопрос.
Приходилось. Отказала в танце одному парню, так он тут же моему жениху соврал, будто я ему свидание назначила. С другим, вульгарным, не захотела разговаривать, и он брякнул при всей нашей компании, будто видел меня в обществе неприличных мужчин. Девочка из нашей комнаты обворовывала всех, а как-то оболгала меня перед вахтером общежития, а потом и перед руководителем лаборатории, где я подрабатываю в НИИ. Но он быстро раскусил ее и не поверил хитрой, лживой студентке. От нее одной было больше бед, чем от всех ребят вместе взятых.
Как-то неосмотрительно рассорилась с проректором. Вызвала она к себе на совещание всех секретарей и лаборантов и давай объяснять, что мы должны преподавателям напоминать, в каких аудиториях у них занятия, звонить, если расписание меняется. (Я тогда на кафедре на полставки подрабатывала.) Я подняла руку и объяснила, что дело лаборантов следить за тем, чтобы приборы были в порядке, и что секретарские дела нас не волнуют. Но начальница оборвала меня на полуслове и потребовала внимательно слушать указания и не вмешиваться не в свои дела. Бездарно отсидев целый час, я опять возмутилась пустой потерей времени и попросила отпустить всех лаборантов, потому что их заждались студенты у запертых дверей. «А кто на вашем факультете сообщает преподавателям об изменении в расписании?» — удивленно спросила начальница. А я, переживая, что мои студенты теперь не успеют подготовиться к очередному лабораторному занятию, сгоряча брякнула: «А у нас они самостоятельные». Поняв, что мои слова — камешек в ее огород, начальница, еле сдерживая злость, проговорила: «А кто же планирует вашу работу?» «Сами. Мы же «технари», у нас все всегда четко планируется», — спокойно ответила я. Это было правдой. Но для руководящего работника мои слова прозвучали вызовом. Они указывали на ее некомпетентность, а еще — на ненужность проводимого собрания. Меня, конечно, отстранили от работы. Чуть позже вернули на кафедру. Работник я исполнительный и, не стесняюсь сказать, неглупый. А проректор из блатных, протежируемых была. Ушла она от нас... Да и многое другое было, о чем вспоминать не хочется, — грустно усмехнулась Нина.
Молчим. По стеклу кухонного окна шуршат ветви. Я пытаюсь по их рисунку понять, каким деревьям они принадлежат.
— Нина, иногда мне кажется, что осины трепетнее и грустнее берез. У берез есть своеобразная гордость, а осины неприметные, сиротливые. Жалко их, — задумчиво произнесла я.
— Ты думаешь: я осинкой себя чувствую? — улыбнулась Нина.
— Нет, ты как та березка, которую я в парке летом приметила. Придавила ее тяжелая плита, которыми дорожку вымостили. А она все равно из-под нее выбралась и вверх устремилась. Даже угол плиты приподняла! Знаешь, она оголенными корнями, как гигантскими пальцами волшебного великана, вцепилась в землю, чтобы удержаться на крутом склоне! — горячо поведала я.
— Любишь образные сравнения придумывать? — засмеялась Нина.
— Они сами в голову приходят. Нина, а...
Андрей сделал мне знак. Я поняла, что им пора заниматься. Подошла к окну. Закат разрисовал небо у горизонта широкими мазками. Густые, насыщенные малиновые полосы перемежаются с огненно-красными, темно-серыми и тонкими, но удивительно сочными для начала весны, голубыми. Кажется, что все многообразие цветовых оттенков неба демонстрирует в конце дня художник-солнце. По радио объявили: «Московское время — семнадцать часов». Солнце сначала утонуло в малиновой топи, а через пятнадцать минут совсем пропало за горизонтом. На моих глазах в неведомое уплывали яркие краски дня, скудели цвета. Город погружался в серый вечер.
После ужина я вышла с Альбиной во двор проветриться. Черные дома, черные деревья. Полутона только там, где цепочки фонарей серебряными блестками расшили вечернее платье города.
— Удивительное сегодня небо! Наверное, ночное море такое же?! Не зря же говорят: «цвет морской волны»?! — восклицаю я восторженно.
— А мне небо представляется созданным из драгоценного камня изумительной чистоты и глубины. Помнишь сказочного Хоттабыча и Вольку? Сегодня черный город будто накрыт волшебным колпаком из темного цветного хрусталя. Свет от него очень слабый, спокойный и такой притягательный! И почему небо так завораживает? Интересно устроена природа: в любое время дня и ночи в ней можно найти прекрасное. Она радует, делает меня счастливой, — радостным шепотом заговорила Альбина.
— Меня тоже, — отозвалась я.
И мы замолчали. Небо околдовало нас.
Глава Вторая
ПРОВОДЫ В АРМИЮ
Я попросила мать отпустить меня на проводы ребят в армию. Она возражала до тех пор, пока я не заверила ее, что Нина тоже пойдет. И Лилина мама была так мила, что позволила дочке пойти вместе со мной.
На перроне толпа. Очень много незнакомых смутных и поэтому одинаковых лиц. Протиснулись в первый ряд. У стены завода «Предохранитель» стоит небольшая трибуна, на ней — солидные люди: районные начальники. Перед ними в неприглядных одеждах — новобранцы.
— Что это они вырядились, как нищие? Фуфайки рваные, сапоги стоптанные, шапки дедовские? — удивилась я.
— В воинских частях ребят переоденут в солдатскую форму. За три года службы они вырастут, возмужают, а когда вернутся домой, заработают и купят себе новую одежду, — объяснила мне Нина, уже провожавшая брата в армию.
Стриженные наголо, смущенные ребята казались мне похожими на детдомовцев, которых выловила милиция. Прозвучала команда: «Руки из карманов!» На трибуну взошел военком, и новобранцы, побросав матерчатые сумки, вытянулись в струнку. Напутствовал подполковник кратко, сухо, четко. Потом сказал речь мой отец как депутат и учитель. Мне понравилось дружеское напутствие солдата, только что вернувшегося со службы на границе: ободряющее, с дельными советами. Потом отслужившие по очереди пожали руки новичкам, как бы передавая им свою веру, удачу и любовь. Некоторые даже обнялись по-братски. После торжественной части люди сначала смешались, а потом разделились на кучки. Гремел духовой оркестр, заглушая слова и всхлипывания.
