Библиотекарист - де Витт Патрик
– Нет, – сказал Итан.
– Ты не думаешь, что следует подумать об этом? – спросила Эйлин.
– Думаю, что, наверное, да, – рассудительно ответствовал Итан и повернулся к Бобу: – Есть хочется.
– Еще рано. Придется соседей подождать.
Лишь недавно Боб и Конни установили контакт с носителями колоритных имен Ченс и Чики Битч.
Это были типичные genus Suburbiana, жители пригорода: веселые выпивохи, заядлые игроки в бридж, боулинг и крикет; они без продыху курили “Пэлл Мэлл” и почти каждый вечер либо были в гостях, либо сами принимали гостей. В последнем случае Чики служила барменшей и следила за чистотой пепельниц, в то время как Ченс стоял у плиты, разглагольствовал сквозь пелену табачного дыма и, прищурив глаз, готовил свое фирменное блюдо – щедро приперченное тушеное мясо.
Ченс был ветераном Второй мировой, и хотя он редко делился своими военными воспоминаниями, у Боба и Конни сложилось впечатление, что, навидавшись там всяких немыслимых ужасов, мирное время он решил посвятить исключительно досугу и развлечениям. Чики же посвятила себя Ченсу и не испытывала недовольства своим земным положением, но все ж и ее жалила мысль о возможностях, которые она упустила, мысль, знакомая многим из тех, кто сковал себя матримониальными узами.
Битчи прибыли с опозданием в пятнадцать минут и, звеня льдом в бокалах и дымя сигаретами, рассыпались в извинениях, расспрашивая, что они пропустили, будет ли им прощена их оплошность и, что важнее всего, заслуживают ли они прощения.
Их представили Итану, а затем Эйлин, которая немедля поинтересовалась, откуда у них такая фамилия. Усевшись, Ченс сказал:
– Моего деда звали Генрих Битшофбергер. Перед Первой мировой войной он иммигрировал в Штаты из Дрездена. Когда они прибыли в Сан-Франциско, таможенный клерк, якобы желая помочь, обрезал ему фамилию. Страшно жаль, что имя этого таможенника осталось нам неизвестно. Я знаю, что мой отец очень хотел с ним потолковать. Этот клерк сказал моему деду, что Битч – это отличное, звучное американское имя.
– Так вы что, полагаете, клерк нарочно схохмил? – спросила Эйлин.
– Я полагаю, он считал, что это он пошутил так, да.
– А вы не рассматривали возможность вернуть свою прежнюю фамилию?
– Рассматривал. Но когда доходит до дела, во мне вскипает протест, и я решаю оставить все как оно есть.
– Но почему?
Ченс помолчал немного в раздумье, как бы точней выразиться, и, посмотрев на жену, сказал:
– Мы – Битчи.
Чики принялась объяснять, что опоздали они из-за того, что она зачиталась статьей в “Тайм” про громкий скандал на факультете искусств одного из колледжей Восточного побережья. Статья разожгла в ней чувство, что все-таки она многого в жизни недобрала.
– Представляете, там детки додумались, что почем, – сказала она. – Они кувыркаются в кустах.
– Кувыркаться в кустах – тоже мне новость, – ухмыльнулся Ченс. – Вспомни Эдемский сад!
– Вот мы с тобой в кустах никогда не кувыркались.
– Кто ж знал, что ты этого хочешь!
– Ну, о таком леди не просят. В общем, крайне занимательная статья. И, скажу я вам, везунчики они, эти искусствоведы.
– У тебя что, тяга к искусству? – спросила ее Эйлин.
– Вовсе нет. Меня заинтриговал социальный аспект обучения. Судя по статье, это не что иное, как окультуренная четырехлетняя оргия. Но, видите ли, я в жизни не была ни с кем, кроме Ченса.
– Да у всех все одно и то же, разве нет? – сказал Ченс.
– Что-то я сомневаюсь, – призналась Чики.
– Разве тебе не приходило на ум, что я лучший?
– Нет, не приходило.
Чики повернулась к Конни.
– Только пойми меня правильно. Я обожаю, я боготворю своего мужа! Ты понимаешь меня?
– Ну конечно, – кивнула Конни.
Они обе покивали друг другу, и Бобу стало не по себе, потому что было похоже на то, что они проводят нелестные параллели.
– Боб когда-нибудь имел тебя в кустах, милая? – обратился Ченс к Конни.
– Нет, никогда.
– Вот они, наши мужья… – вздохнула Чики.
– Итан имел меня в кустах в Акапулько, – сказала Эйлин.
– Ну, слава богу, – сказала Чики, закатывая воображаемые рукава. – Наконец мы к чему-то пришли.
– Мне казалось, ты говорила, там был тростник, – заметила Конни.
– И в тростнике, и в кустах.
Чики торжественно подняла свой бокал, приветствуя Эйлин.
– Удачи вам обоим и долгой жизни в придачу! – Тут она увидела, что ее бокал пуст, и потянулась за бокалом Ченса, который тоже был пуст. – Не переключиться ли нам на вино, Ченси, ты как думаешь?
Ченс меж тем хмурился, жалуясь Бобу:
– Сказала бы, если уж так хочет, чтобы в кустах. Я ж не читаю мысли.
Ужин был подан и съеден. Все похвалили еду, кроме Эйлин, которая долго и пристально разглядывала свою тарелку, прежде чем съесть лишь половину того, что ей положили.
Ченс и Чики, вызвавшись убрать со стола, собрали тарелки и перетащили их из столовой в кухню. Боб расслышал, как проскрипела, открывшись и закрывшись, сетчатая дверь из кухни во двор. Конни тем временем сидела, поглядывая на Эйлин.
– Надеюсь, тебе было вкусно? – спросила она.
– Было любопытно, спасибо. Я слышала про мясной рулет, но это мой первый опыт общения с ним лично, – ответила Эйлин.
Конни выдержала этот удар, перевела дух и объявила, что сейчас будет десерт. Встала и пошла на кухню разложить десерт по тарелкам, и Итан подскочил, чтобы ей помочь, и оставил Боба наедине с Эйлин, которая, рассеянно глядя в сторону, прижимала бокал к щеке. Словно отвечая на реплику, которую только что обронил Боб, она вздохнула:
– Жаль вот только, что он небогат…
– А? – сказал Боб.
– Да. Вот если б он был богат, он был бы абсолютно идеальный мужчина. – Она щедро отхлебнула вина. – Я все говорю своей матери: “Но, мама, как только он женится, он станет богат”. “Не так, как мы”, – отвечает она. “Точно так же, как мы, – говорю я, – причем теми же самыми деньгами”. Но “нет, это не одно и то же”, твердит она.
– А что, пожалуй, что нет. – Глядя на Эйлин, Боб думал о том, что может вывалить ей все, все что угодно, может признаться в самом кошмарном грехе и это не вызовет у нее ни малейшего отклика. – Но, должно быть, богатство – это приятно, – сказал он.
– О да, мне очень нравится. Хотя, конечно, тут есть и свои проблемы, как у всего остального.
– И в чем же проблемы? – спросил Боб.
– Ну, когда ты за что-то борешься, то, когда побеждаешь, оно становится в большей степени твоим, чем если бы тебе это просто дали. Это касается как мелочей, так и вещей самых важных.
– Ага, – сказал Боб, – и когда не нужно бороться, то тогда – что?
– Когда бороться не нужно, это может привести к беспечности. – Она произнесла словцо так, словно за ним крылась самая крайняя степень греха.
– А сама ты когда-нибудь беспечности поддавалась?
– Мне известно об этом лишь понаслышке, – сказала она. – Но я солгала бы безбожно, если б сказала, что не видела этого у других.
Конни и Итан вернулись и раздали десерт – вишневый пирог с толстой нашлепкой из трехслойного неаполитанского мороженого.
– Ох, обожаю вишневый пирог! – воскликнула Эйлин. – Ты сама пекла?
Конни изобразила, что сейчас упадет в обморок.
– Его пекла женщина из супермаркета, да благословит Господь ее сведенные в корчах ручки.
Итан громко рассмеялся на это; Эйлин дала понять, что ничего смешного не видит.
Итан и Конни вернулись сейчас в то состояние, в каком были в день их знакомства, когда явились в библиотеку, довольные собой и друг другом. Боб видел, как Итан тянется коснуться предплечья Конни. Это был всего лишь жест, чтобы подчеркнуть сказанное, но контакт длился и был Конни, как показалось Бобу, приятен, и, в общем, его слегка затошнило.
Умяв свои порции, Итан и Конни тут же принялись собирать тарелки с приборами и снова отправились на кухню, на этот раз, чтобы вместе помыть посуду. Эйлин остекленелым взором следила, как они уходят; она выпила многовато и слишком быстро. Поднимая руку, чтобы убрать с лица прядь волос, она сбила бокал и долго глядела, как винное пятно расползается по кружевной скатерти, а Боб, сидя рядом, рассуждал сам с собой, каково это было бы, жениться на этой женщине, и решил, что было бы ужасно, но не совсем. Скорей, одиноко. Оставалось загадкой, с чего Итану вздумалось ее выбрать и как она вообще оказалась в его доме. Из кухни снова донесся смех Конни, и Эйлин с Бобом посмотрели в ту сторону.
