Библиотекарист - де Витт Патрик
– И как ты сейчас?
– Мне чертовски больно и дышать тяжело, но я не умер, и, главное, мне не нужно жениться. Так что в общем, учитывая все про все, я в порядке.
– А где Эйлин?
– Я не знаю.
– Ее арестовали?
– О нет. Я не собираюсь выдвигать обвинение или что-то такое.
– Почему нет?
– Как-то это было бы, на мой взгляд, не очень по-джентльменски, а?
– Сомневаюсь, что этот фактор тут значим.
– Что ты хочешь сказать?
– Я имею в виду, что джентльмен вообще вряд ли попал бы в подобное положение.
– Окей, туше. Но это только подводит меня к следующему соображению. Я вот тут лежал в этой кровати и обдумывал свои замашки и образ жизни. И сдается мне, Боб, давненько уже я прямо-таки напрашиваюсь на то, чтоб меня проткнули ножом.
Боб, не чувствуя потребности возразить, во всяком случае, потребности сильной, оставил это заявление без ответа. Он только спросил Итана:
– Значит ли это, что ты перевернул эту страницу и сделаешься теперь добропорядочен и благонравен?
– Вот честно, не знаю. Может, таков мой удел в этой жизни. Но утверждать, что насилие по моему адресу незаслуженно, я не могу, так что горькое лекарство решил принимать, не ропща и не жалуясь на судьбу. – И тоном, как бы подводящим итог, добавил: – Злых намерений у меня не водилось, но человек я беспечный. Не уверен, что знаю, как себя изменить, да и вообще, хочу ли я этого, но впервые в жизни я задумался, каким мне хотелось бы быть, так что вот тебе проблеск надежды.
Роберта вернулась с сахаром для цветов и известием, что Бобу пора дать Итану покой. Итан сказал, что в покое он не нуждается, но Роберта не согласилась. Она сказала Бобу:
– Вы можете прийти завтра.
– Я приду, – сказал Боб Итану.
– Приведи Конни, – сказал Итан Бобу.
– Кто это, Конни? – спросила Роберта Итана, но он не ответил, и Боб тоже не стал отвечать, а помахал рукой и коридором пошел на выход.
На следующий день он привел Конни. Когда они вошли в комнату, Итан сидел на кровати и читал какую-то бумагу, которых у него была не одна.
– Привет, – сказал он.
Конни переполошилась, услышав рассказ Боба про то, что привело Итана в больницу; и хотя вполне здоровый вид Итана ее успокоил, увидев его ножевую рану, она завелась снова, и волнение ее разгорелось сначала до возмущения, а потом и до гнева, направленного на Итана с Бобом, которые к потенциально фатальному событию отнеслись так, будто это забава какая-то и просто пустяк. Что, черт возьми, с ними такое, вопросила она, и они сказали, что они понятия не имеют. Она потребовала, чтобы Эйлин арестовали, и заявила, что, если Итан не позвонит в полицию, она сама туда позвонит.
Тут Итан показал на свои бумаги и сказал:
– Даже если бы я хотел кого-то привлечь к ответственности – а я не хочу, – я уже не смогу этого сделать.
– Почему? – вскинулась Конни.
– Я объясню, – сказал Итан, – но только если ты перестанешь кричать на нас с Бобом.
Скрестив руки на груди, она замолчала.
Итан рассказал, что незадолго до прихода Боба и Конни его навестил отец Эйлин, пришел вместе с помощником, маленьким похоронного вида человечком с портфелем в руках. Поначалу отец Эйлин держался по отношению к Итану прохладно, этак будто случайно проходил себе мимо и заглянул просто так, поздороваться. Но уже скоро он все-таки обозначил цель своего визита, которая заключалась в намерении вызнать, чего именно ему следует ожидать касательно юридических последствий поведения его дочери. Почему Итан до сих пор не обратился в полицию? Итан пояснил, неохотно, поскольку ему претила сама идея обеспечивать отца Эйлин тем, что тому нужно, чем мотивировано его нежелание привлекать Эйлин к ответственности.
– Вы подпишете соответствующее соглашение? – спросил отец Эйлин.
– Не понимаю, с чего бы, – ответил ему Итан.
Отец Эйлин посмотрел на помощника; тот, достав из портфеля конверт, передал его отцу Эйлин, который протянул его Итану. В конверте лежал банковский чек на десять тысяч долларов на имя Итана. Итан уставился на цифры. Отец Эйлин сказал, что осознает, что его дочь поступила плохо, на что Итан сказал:
– Плохой поступок плохому поступку рознь.
– Так ты подписал? – спросила Конни.
– Да.
– Ты теперь, значит, богач, – сказал Боб.
– Ну, я совсем немножко богач.
– И что дальше?
– Не знаю. Это произошло-то минут пятнадцать назад. Наверное, начну строить планы. Лечиться. Завтра утром меня выписывают. Сможешь заехать за мной, подбросишь меня до дому, а, Боб? Поможешь мне подняться по лестнице – это как раз недельная норма нагрузки на сердце.
– Конечно, – сказал Боб.
Конни покачивала на них головой, и на лице ее были написаны веселость и презрение одновременно.
– И снова я вас спрошу: что, черт возьми, с вами двумя происходит?
Боб и Итан повернулись к ней недоуменно.
– Ты будешь жить у нас, пока не поправишься, Итан, – объяснила Конни.
* * *Присутствие Итана придало дому новые черты, привыкнуть к которым Бобу потребовалось время. Каждое буднее утро, когда Конни и Итан еще спали, Боб вставал и начинал обычную подготовку к рабочему дню; только теперь он не разжигал камин и не готовил себе по всем правилам завтрак: эти действия, по словам Конни, беспокоили Итана, мешая его выздоровлению. Однажды вечером, потянувшись за своим будильником, Боб обнаружил, что звонок плотно обернут ватой.
– Что ты сделала с моими часами? – спросил он Конни.
– Они будят Итана.
– Они будят меня. Такая у них задача.
– Они и так разбудят тебя, маньяк.
И в самом деле будили, но Бобу недоставало того момента истошного ужаса, который вонзал в него необернутый звон.
Оказалось, что ему неприятно уходить на работу, оставляя дома Конни и Итана вдвоем на столько часов, и он вздрагивал, преодолевая порог входной двери, как будто за ним было магнитное поле, которое его отторгало. Дни в библиотеке тянулись длиннее обычного, и когда он возвращался домой, Конни было не до него: она ухаживала за Итаном, либо готовила для него, либо ходила вокруг на цыпочках, потому что он спал.
Боб прекрасно понимал, что Итану нужно создать условия для полного восстановления сил, и был рад приютить друга, но не мог не чувствовать, что равновесие в его доме нарушено, и дисбаланс этот, мягко говоря, навязан ему против его воли. Он почти что достиг той переломной точки, где сделался бы по-настоящему несчастлив, когда здоровье Итана начало поправляться и Конни, отвлекаясь на заботы о нем поменьше, снова вернулась к Бобу.
К концу первой недели трехнедельной побывки Итана Боб избавился от своих мелких страхов и подозрений, всего лишь глядя на то, как Итан и Конни ведут себя друг с другом. Дело было в том, что друг дружке они нравились. Дело было и в том, что они дружно любили и обожали Боба, радостно встречали его по вечерам и жадно выслушивали все впечатления его дня, все его служебные новости. Они хохотали за ужином – Итан мог только тихонько посмеиваться, – и Боб видел, что его отношения с Конни ничем не запятнаны.
Потом Итану стало еще лучше; оживившись, он решил потратить часть тех денег, которыми ранение его обеспечило, и принялся делать покупки по телефону и через почту, так что каждый день, когда Боб приходил с работы, его ждало что-нибудь новенькое, чтобы он мог предстать в выгодном свете: наручные часы, или халат, или шелковая пижама, или бритвенный набор – все те приятные мужские мелочи, без которых он до этого обходился. Итан сделал Бобу много подарков в таком духе; Боб предположил, что он мог бы купить что-нибудь и для Конни, и Итан, смутившись, сказал, что да, конечно, но когда поднял этот вопрос с Конни, она отказалась, причем наотрез, так что в ее искренности никак нельзя было усомниться.
К концу второй недели Итану разрешили вставать с постели. Он стал проводить дни, шляясь вверх-вниз по лестнице, обходя ванную, кухню и гостиную и устраивая раскардаш всюду, куда зашел. Боб бывал у него в квартире и знал, что Итан человек безалаберный, но наблюдать хаос в собственном опрятном доме – это, знаете ли, нечто совсем другое. Итан спокойно мог снять книгу с полки, утащить ее куда-нибудь в дальний угол и бросить там на полу открытой, где она и валялась, покуда Боб не отряхивал ее и не ставил на место. Когда же Боб нашел книжку, которая всю ночь пролежала на травке в заднем дворе, он направился в кухню и вывел оттуда Итана, как тот был, в пижаме, к задней двери. Он указал на книгу и покачал головой.
