Вернуться домой - Чистов Олег
Поглаживая рукой спинку старинного кресла, старик продолжил:
— Она любила сидеть в этом кресле с книгой в руках. Очень много читала. В семье есть старинная традиция — иметь портреты владельцев имения. За ее портрет брались несколько художников, но почувствовать и уловить ее суть смог только один.
Рисовал ее в этом кресле, когда она читала. Она здесь как живая.
Артур повернулся к противоположной стене, указывая рукой. Женский портрет выделялся из общего ряда предыдущих работ. В нем не было чопорности и внутреннего напряжения, обычно присущего многим парадным портретам. Молодая красивая женщина уютно, по-домашнему поджав под себя ножки, расположилась в большом кресле и читает. Буквально купается в потоке солнечного света, льющегося сквозь огромные окна. Легкий теплый ветерок слегка играет подолом ее платья, локонами каштановых волос, шелестит страницами. На лице — мягкая улыбка, обращенная к книге. Женщина просто читает.
Почти бесшумно подъехала коляска Анри, остановилась рядом. Он тихо и просто сказал:
— Это моя мама.
Старик глухо кхекнул, как бы прочищая горло:
— Ладно, вы тут без меня. Пойду на кухню. Надо накрывать на стол, а то хозяин скоро приедет.
Когда он ушел, парень продолжил:
— Меня потом, после Африки, еще около года мучили по госпиталям и клиникам. Раны плохо заживали, швы расходились. Отец забрал меня домой, возил по лучшим специалистам и клиникам. Мне сделали по новейшим технологиям протез, который я до сих пор просто ненавижу и надеваю только по необходимости. Раны заживали плохо и долго, но причину определили быстро. У меня наследственная болезнь моей мамы: плохая сворачиваемость крови. Ничего толком не помогало. Честно скажу, мне в то время не очень хотелось жить. Измучился сам и измучил отца с Артуром.
Анри замолчал, опустив голову на грудь. Молчал и я. Понимал, что парню надо выговориться, именно мне он может сказать то, что не скажет никому другому. Он продолжил:
— Мои мужики старались не оставлять меня одного дома, видно, боялись, что я сотворю что-либо с собой. И они были правы… Но в то утро я почему-то оказался в доме один. Вот как сейчас, остановился перед портретом матери. Стал разговаривать с ней, жаловаться, как мне плохо и больно. Можешь себе представить, мне показалось вдруг, что она смотрит не в книгу, а на меня. Смотрит укоризненно и строго. Мать пошла на все, лишь бы дать мне жизнь, а я, слюнтяй, плачусь перед ней, как мне плохо! Господи, как же мне стало стыдно!
Поднял голову, посмотрел на меня.
— Я понимаю тебя, тебе трудно поверить, ты знал другого Анри. Тот, другой — шалопай — не верил ни в Бога, ни в черта. Легко, налево и направо лил чужую кровушку, засыпая потом спокойно. Получал за это дурные деньги и вечно транжирил их по грязным борделям. Короче, искал и находил приключения на свой зад. Но потом его «клюнул туда жареный петух» — это тоже логично и справедливо. Я стал другим, поверь мне!
Похоже, парень выговорился, надо менять тему. Похлопал и потрепал его по плечу:
— Все, хватит об этом! Верю, верю я тебе! Тем более что «жареный петух» — это действительно серьезный повод.
Засмеялись вместе. Меняя тему, спросил его:
— Кем доводится тебе Артур? Родственник или просто типа дворецкий?
— Да ну, что ты! Не то и не другое. Скорее, он давно уже как член семьи. В детстве отец любил повторять мне, когда я не ладил с Артуром: «Засранец! Когда ты появился на свет, у Артура уже была седая борода, будь добр уважать седину, иначе я тебя выпорю!» И был абсолютно неправ, что мало меня порол. Может быть, еще раньше прибавил бы мне ума.
Как рассказывал отец, Артур младше моего деда на пять лет. Работал у нас на винограднике и был очень хорошим работником. В конце тридцатых годов женился, и дед отдал ему под жилье небольшой флигелек в нашем дворе. Его жена помогала моей бабушке по дому, а Артур уже был как бы бригадиром рабочих на виноградниках. Перед самой войной у них родился сын. Потом пришли немцы, началась оккупация.
Анри посмотрел на меня, спросил:
— Ты когда въезжал в нашу деревню, видел, с каким уклоном наша единственная улица?
Я кивнул. Парень продолжил:
— Вот на этой улице на глазах всей деревни его жену вместе с детской коляской и смял немецкий грузовик. Пьяный шофер за рулем и гогочущая толпа немцев в кузове. Машина неслась под горку, виляя из стороны в сторону. Шофер как бы охотился за женщиной и детской коляской. Шансов выжить у нее не было. В последний момент она заслонила собой коляску.
На следующий день приехал офицер с охраной, пытался оправдать солдата. Якобы у того тормоза отказали, но люди видели, как все было.
Вечером после похорон Артур пришел к моему деду. Сказал, что знает про спрятанный дедом карабин. «Там же и патронташ, забирай все, они твои», — ответил дед.
Парень прервал рассказ, повернулся ко мне:
— Мне надо тебе объяснить, рассказать, как мы здесь жили и живем уже не одно столетие. Иначе тебе будет трудно понять нас. Правда, если ты захочешь это сделать…
В нашей общине всего тридцать два дома-имения. Более двух столетий из поколения в поколение здесь царь и Бог — это виноградная лоза. И производное от нее — виноград, вино, коньяк. Поклоняются у нас только лозе. Каждая семья хранит в строжайшем секрете рецептуру и технологию вин и коньяков. Конкуренция среди семей сильнейшая. Я уверен, знаю на примере моего отца, что многих уже не интересуют суммы на счетах в банках. Подумаешь, миллионом больше или меньше. Но вот за престиж, за престиж своих марок они готовы на многое. Вот что их больше всего интересует!
Анри протянул руку в сторону огромной витрины, стоявшей под портретами. На полках теснились, сверкая на солнце начищенными боками, кубки, вазы, огромные гравированные тарелки. В бархатных коробочках поблескивали медали.
— Ну, и что в этом плохого?! — удивился я, чувствуя по интонации в голосе рассказчика, что он это не очень одобряет.
— Да, наверное, ничего, но нельзя же так зацикливаться только на этом. Хочется жить более разнообразно.
— Живи ради бога, кто тебе мешает? У тебя все есть! Ты давно уже не мальчик, мог бы жениться, детей завести. Может быть, и смотрел бы на все, как остальные люди. А разнообразия ты, кажется, получил сполна, неужели мало?!
— Ну вот, и ты туда же, — засмеялся Анри. — Женить меня, а затем получить настоящего наследника — это мечта моего отца.
— Все правильно! А ты что, хотел бы пустить все нажитое твоими многочисленными предками по ветру?
Протянул руку и на правах старшего приятеля дал парню шутливый подзатыльник. Пытаясь уклониться, Анри засмеялся и продолжил:
— Да ну вас к Богу. Достали меня уже с этой женитьбой! О чем я рассказывал? Сбил меня с мысли совсем…
— Ты начал рассказывать о вашей общине.
— Ах, да! Так вот, во всем остальном, что не касается виноделия, это очень богобоязненные, дружные люди. Мы уважаем законы государства, но у нас есть и свои, неписаные законы. Не факт, что община будет осуждающе относиться к человеку, нарушившему общепринятый закон, если она считает, что человек был прав, нарушая его. Возможно, вчера вы таскали друг друга за грудки в споре о качестве своих вин. Но можешь быть уверен, что завтра никто и не помыслит сотворить какую-либо подлость по отношению ко вчерашнему спорщику. Отец говорил мне, что случаи нарушения этого кодекса единичны более чем за двести лет.
Я не удержался и вставил:
— Да это не община, а просто мафия какая-то, «Коза-Ностра» виноделов.
Анри задумчиво пожевал губами, подбирая слова:
— В чем-то схожесть есть, но скорее это можно назвать кланом, сообществом людей одной профессии, занимающихся одним делом, но каждый — на своем клочке земли. Объединившись под сводом своих неписаных правил и традиций, эти люди смогли стать теми, кем они являются сейчас. Независимыми, состоятельными и состоявшимися людьми. Если ты понимаешь и принимаешь эти правила, то ты сможешь жить здесь, а если нет — лучше уехать. В какой-то момент это и случилось со мной.
