Вернуться домой - Чистов Олег
Надо было отвлекать парня от этой темы. Решил подтолкнуть его вопросом:
— Так что же было дальше с Артуром?
— Все очень просто — он начал мстить. В течение нескольких недель прячась в виноградниках, отстрелял несколько немцев, преимущественно шоферов. Немцы искали его, устраивали облавы, грозили, что расстреляют всю семью, давшую Артуру убежище. Ничего не помогало. Согласно своим понятиям о справедливости, люди прятали его и снабжали продуктами. Неизвестно, сколько это могло бы продолжаться. Но в один из дней в деревню приехал немецкий офицер в сопровождении машины с автоматчиками. Всех людей согнали в наш собор. Офицер объявил, что если из наших виноградников еще хоть раз прозвучит выстрел, то он возьмет в заложники наших людей. Будет ежедневно расстреливать по два человека, пока убийца не сдастся сам или члены общины не выдадут его. В ту ночь Артур пришел в последний раз к моему деду. Его накормили и снарядили в дорогу. Он ушел в горы к партизанам — в «Маки». Заметь, он не был ровней всем им, был просто хорошим наемным работником, прожившим не один год бок о бок с ними. Уважал, понимал и принимал порядки и правила. Люди приняли и поддержали его решение — мстить. Несмотря на угрозы, не выдали его. Еще большего уважения он заслужил, когда принял решение уйти в партизаны, чтобы не причинить вреда общине.
Я решил возразить:
— Честно говоря, не вижу ничего странного в поведении ваших людей. Во время войны в России таких примеров было множество.
Анри поддержал меня:
— Все правильно, я знаю об этом. Но тут надо учитывать другое. В те годы в СССР уже был другой строй, другая идеология. У вас не было эксплуататоров, как вы их называли. А во Франции был обычный капитализм со всеми его производными. И, насколько я знаю, советские мстители-партизаны не всегда считались с наличием в руках врага заложников — своих сограждан.
С этим не поспоришь, пришлось согласиться:
— Да, ты прав, бывало такое и не раз. Но я думаю, не нам с тобой рассуждать на эту тему. Как говорят у нас в России: чья бы корова мычала, а твоя молчала. Мы с тобой наемники. Ты взял в руки оружие от скуки, ища острых ощущений. Я — ради денег. И ты, и я пошли на это не ради каких-то высоких целей. Не нам с тобой осуждать людей, прошедших через настоящую войну — рылом мы не вышли.
Анри сидел в коляске, опустив голову на грудь, поглаживая рукой культю. Мне стало жалко парня, уж больно резко обошелся я с ним. Спросил:
— Что, болит?
Он повернул голову в мою сторону, как-то растерянно, жалко улыбнулся:
— Да нет… чешется, зараза, колено чешется. Его нет, а оно чешется, вот как это может быть?
Я промолчал. Он и не ждал от меня ответа. Продолжил сам:
— Ты, наверное, прав, не нам разглагольствовать на эту тему.
И, перефразируя поговорку, закончил: «Наши коровы должны молчать».
В зале появился Артур, кативший перед собой сервировальный столик с горкой посуды. Повернувшись на коляске лицом ко мне, Анри быстрым шепотом закончил рассказ о старике:
— После войны он вернулся в наш дом. Жил во флигеле, работал. Больше не женился, хотя говорят, что претенденток на него было достаточно. Когда умерла моя мать, со мной нянчились мои бабушка и дед. Длилось это недолго, я смутно их помню. Дед умер, когда мне еще не было пяти лет, а через год не стало и бабушки. Вот тогда отец и попросил Артура, чтобы он перебирался жить в наш дом. Они воспитывали меня вдвоем. Мне трудно сказать, от кого из них я больше получил в этой жизни. Люблю старика не меньше, чем отца. Вот так-то.
Артур начал расставлять на огромном овальном столе приборы.
— Пошли, поможем ему немного… — предложил я.
— Не знаю, не знаю… Может быть, ради тебя он и сделает исключение, меня он в свое «царство» не допускает. Кухня и сервировка стола — это для Артура святое.
Но коляску все же направил следом за мной. Артур позволил мне помочь ему, пробормотав, правда, с тревогой в голосе:
— Только, пожалуйста, осторожней с фарфором, ему уже более ста лет.
После такой фразы невольно рука дрогнет. Спросил:
— Неужели вы с такого антиквариата каждый день едите?
Опередив старика, ответил Анри:
— Нет, конечно, только несколько раз в году. Сегодня день особый, так что сегодня будем есть с фамильного фарфора и пить фирменный коньяк.
Старик что-то тихо пробормотал, пряча улыбку в седой бороде.
— Наверное, и коньяк фамильный?
На этот раз Анри не смог опередить старика. Артур ответил совершенно серьезно, даже с какой-то ноткой торжественности в голосе:
— Да, это так, молодой человек. Коньяк фамильный. Хозяин поставляет его только в два небольших ресторана Парижа. Заведения принадлежат его давнему другу детства. По две коробки к пасхе и рождеству. Больше вы такой коньяк не найдете нигде ни за какие деньги.
Помню, я тогда невольно сглотнул слюну и подумал: «Черт побери, скорей бы началась эта дегустация». Анри был согласен с моими мыслями. Азартно потирая ладони, спросил Артура:
— Что тебе ответил отец, где он пропал? Пора бы уже перекусить и приступить к серьезному мужскому застолью. Ох и погуляем!..
Старик сморщился, как от зубной боли. Заметив это, Анри извиняющимся тоном добавил:
— Ну, прости, прости, все никак не выветрится казарменный стиль.
— Пора бы уже, — пробормотал Артур. — Отец сказал, что зайдет в собор к настоятелю, а потом домой. Думаю, должен скоро появиться.
— Ах вот оно что! — воскликнул Анри и развернулся ко мне. Николай, готовься!
Не обращая внимания на мое недоуменное выражение лица, продолжил:
— Все правильно, завтра у нас суббота. С утра идем в собор и слушаем проповедь не только о душе, но и о бренном теле, точнее, о моем теле. Ткнул пальцем себя в грудь. Тебе не дано было спасти мою душу, но тело единственного наследника всего этого ты спас. И община должна знать героя в лицо.
Наступила нехорошая пауза. Старик, укоризненно качая головой, отвернулся к столу. До парня дошло, что он что-то сказал не то. Начал выкручиваться:
— Да ладно вам, ну, пошутил неудачно. Просто у меня сегодня хорошее настроение.
— Интересно было бы послушать твои шутки, когда оно у тебя плохое.
Со стороны Артура донеслось:
— О-о-о! Ничего хорошего вы не услышите, можете верить мне.
Через распахнутые окна донесся рокот мощного мотора. В боковое окно залы было видно, как во двор въехала большая черная машина. Припарковалась возле стоявших здесь же двух «БМВ» седьмой и пятой модели. Пригнув голову, из машины выбрался высокий, ладно скроенный мужчина. Загорелые до коричневого оттенка лицо и шея мужчины говорили о том, что большую часть времени он проводит на улице. Черные, густые, с прядями седины волосы собраны на затылке под резинку — в пучок, падая «конским хвостом» на спину. Прямой массивный нос, резко очерченные скулы. Даже на расстоянии во всем облике чувствовалась какая-то жесткость. Черную кожаную куртку молодежного покроя он снял и забросил в салон машины, хлопнул дверцей. Фланелевая в крупную клетку рубашка и обычный, синего цвета комбинезон. Широко шагая, направился в сторону дома. Если бы я не знал, кто это, то, встретив его на улице, мог бы сказать, что вижу перед собой каменщика, плотника… да любого уверенного в себе работягу, но только не миллионера-виноторговца. Понял, кого он мне напоминает. Повернулся к Анри:
— Слушай, он у тебя вылитый классический рокер.
За моей спиной фыркнул Артур. Анри захохотал и сквозь смех:
— Не вздумай ему сказать об этом — обидится. Отец ненавидит мотоциклы и их владельцев, считает их самоубийцами. Была бы его воля — запретил мотоцикл как вид транспорта. Обожает мощные машины, но только на четырех колесах.
Затем я сказал то, что Анри совсем не удивило — видно, парень уже привык к подобным сравнениям:
— Ты совершенно не похож на отца. В мать пошел.
— Ну и хорошо, почему я должен быть похож только на него?
Сглаживая колкости парня, приводя все как бы к общему знаменателю, Артур добавил:
