Александр Шелудяков - ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Эту осень и зиму не появятся промысловики на Соболином острове. Забудут соболи про дармовой корм среди тайги, который выкладывался людьми в маленьких кормушках-лабазах, одичает полностью соболье. Не чертить охотничьим лыжам пушистую перенову. Не долбить острым четырехгранным пешням иордани-проруби. Не сизеть льду на сколах. Некому нынче приехать на Соболиный.

Таня теперь не таежница. Югана перед отъездом наставляла ее ходить да под ноги лучше смотреть. Не дай бог, случится беда, как с Соней… Матерью Таня станет в марте. Ох, как долго еще ждать ей ребенка…

Она засматривается на чужих ребятишек, выпытывает у женщин, как малышонка вскармливать, как пеленать.

Илья в эту зиму и отправился бы на Соболиный, но путь туда не близкий; идти одному опасно. Эх, был бы самолет – другое дело! Но самолета нет. Пришлось Илье вернуться на свой старый промысловый участок у реки Оглат, притока Югана. До ледостава к месту промысла завез он на мотолодке охотничье имущество.

Белка припоздала нарядиться в зимний мех, рыжиной пламенеет хвост. Затяжная нынче осень, с оттепелями. Недельку-другую Илья не будет охотиться. Подождет. Лучше осмотрит свои владения. Четыре года не бывал в этих местах. Нужно приметить, где соболь жирует, – кости глухарей и рябчиков покажут владения соболя.

Лайка Кара идет одинаково хорошо за белкой и за соболем. Не сплошает, если встретится и с медведем. Но вот беда, разнесло ее последние дни заметно. Со дня на день ощенится. Рядом с избушкой, под вывороченным пнем, Кара приготовила себе местечко. Помог хозяин, устелил облюбованное лайкой место сухим мхом.

– По чернотропу побелкую один, – решил Илья.

Кара поняла человека, с благодарностью лизнула ему руку. Ушел Илья осматривать урман, и не повезло ему: как на грех, повалил снег. Не любит белка первый снег со слякотью – затаивается. В полдень Илья для пробы застрелил одну белку, чтобы посмотреть на лапки и определить «ходова» или местная. Беличьи лапки не выбиты – значит, местная белка. Собрался Илья возвращаться к избушке. Завечёрок обещал быть крутохолодным: сучколом потрескивал под ногами звонко, хрустел слюдянистый мох и жухлотравок. Решил Илья по пути стрелить еще одну белку. Дробь хлестнула сквозь густые ветви пихты, ранила зверька. Подранок забился в густохвойной макушке. Раненая белка, едва почувствует, что опасность миновала, сразу уходит с дерева, где ее опалило дробью и порохом. Укрытия ищет в другом месте.

Илья не любит бросать подранков – грех. Он отошел немного в сторону, сел на кедровую буреломину, затаился. Вдруг впереди раздалось хлопанье крыльев. Илья, вытянув шею, пригляделся: метрах в семидесяти от него на макушке сосны сидел глухарь. Дробью на такое расстояние не взять. Заложил Илья патрон с пулей… Громкий выстрел разодрал стылое покрывало тайги, гул бочкой укатился вдаль по острозубным вершинам таежной гривы. Глухарь, роняя перья, камнем упал на хрусткий мох, алой ягодой разбрызгались капли крови.

Снова сидит промысловик на старом месте, наблюдает за пихтой. Раненая белка, падая с ветки на ветку, спускалась вниз. Стрелять ее уже не нужно. И так видно: перебит у зверька зад, далеко не уйдет. А лишний выстрел изрешетит шкурку. На предпоследней ветке белка зацепилась передними лапками за сук и повисла. Неожиданно из мелкого ельника выскочила Кара с черным комочком в зубах. Не успел Илья опомниться и сообразить, что к чему, как положила ему лайка на колени слепого щенка.

Зависшая белка дернулась, выпустила из лап сучок. Кара на лету поймала зверька.

Илья удивился: готовая ощениться собака прибежала к нему. «Наверное, на выстрелы», – подумал охотник. Редкие снежинки падали и тут же таяли на нежной шерстке щенка. Кара облизала первенца. В глазах ее светилась тоска. Илья взял щенка, сунул за пазуху. Кара покрутилась возле хозяина, забилась под валежину, разгребла хвою со мхом и легла. Илья догадывался: скоро появятся на свет остальные щенята.

К сумеркам чувствительно засмелел мороз, вошел в силу. Охотник развел костер. Раза два щенилась Кара в разгар охотничьего сезона. Всегда Илья выбрасывал щенят в болото или закапывал. Глядишь, дней через шесть-семь лайка оправится и снова идет на промысел…

Под валежиной попискивали щенята. Взял Илья от Кары четыре пестреньких комочка и пошел к избушке.

Растопив печку, принялся щипать глухаря.

«Неплохо бы черненького первенца оставить», – подумал Илья…

И ночью ему не спалось. Ныли ноги, наверно, от усталости. За день исхожено по тайге ой-ой сколько!.. Со щенятами обуза. Если оставить щенка, считай, Кара ему не помощница. Будет крутиться возле избушки как привязанная… Пусть лучше возьмет всех щенят карачун-смерть.

Утром Илья опалил в железной печке глухаря, оскоблил пупыристую прижаренную кожу от золы и прилипших углей. Между делом порадовался меткому выстрелу.

Пулевая пробоина в тушке дала мыслям новое направление. Обругал себя Илья: «Э-э, вместо мозгов у тебя, парень, гнилая труха». С Карой не раз приходилось Илье брать медведей. Однажды по чернотропу, в такое же время, как нынче, столкнулся он с медведицей. Сгребла его зверина, подмяла. Нож не с руки оказался. И растерзала бы, не окажись рядом Кара. Чувствуя беду, лайка вскинулась на загривок зверице и всю ее ярость приняла на себя… Теперь Илья знал, что заставило Кару бежать в кедровую низину со щенком в зубах. Этот выстрел напомнил ей схватку с медведицей…

В полдень продолбил прорубь Илья на болотистом ручье и бросил в нее всех щенят. Жалко было топить их, но и оставлять нельзя – засосут лайку, не до белок и соболей будет тогда собаке. А без собаки промысел – пустое дело.

Ночью Кара протяжно выла. Она сидела на тонком прозрачном льду у проруби, подернутой молодой коркой, вморозившей в себя холодные искорки звезд. Почему собаки в тоскливую минуту поднимают морду к небу? Может быть, так же как и верующий человек, имеют своего бога, просят у него защиты и помощи?..

Осиротела Юганская земля. Ушли перелетные птицы в далекие солнечные страны. Печальными глазами провожали люди косяки уток, гусей и лебедей. Вот-вот пойдет по Югану шуга. Но держится все еще затяжная осень с оттепелями и дождями, не уступает зиме владений.

Близ воды стоит на брусчатых, вкопанных в песок ножках тесовый ящик, похожий на большой скворечник. Висит на ящике ржавый замок, но открывается он без ключа – давным-давно потерян ключ. В ночь-полночь остановится почтовый катер. Капитан быстроходного суденышка кинет в ящик улангаевскую почту, и дальше понесется катерок, к другим деревням и заимкам.

Ругают промысловики затяжную слякотную осень – не быть доброй охоте. Милое бабье лето укатилось эхом, затерялось. Шишкари вернулись в деревню из самых дальних урманов. Стоят в тайге лабазы на чистовинах, засыпанные каленым кедровым орехом. Пусть лежит орех в надежных закромах. Падет снег, затвердеют болота, начнется вывоз ореха на лошадях вьючных и санных, на оленях и собачьих нартах.

Тоскует Югана. Есть у нее дочь Тамила и сын Шаман, но болит душа по Косте. Частенько старуха приходит на берег к почтовому ящику, ругает его: «Пошто письма не даешь от Кости?» Молчит ящик.

Но приходит долгожданный день: сердце Юганы купается в радости, Тамила песни поет счастливые. Всем знакомым и незнакомым Югана рассказывает.

– Слышали голос Петки-журналиста? По всем деревням, урманам, городам и заимкам говорит Петка на большой газете. Хорошо писал Петка про Югану. Как она в самолете летала, писал, как соболей промышляла, тоже писал. Хорошо защищал Петка друга Костю. Всю правду писал о нем. Хо! Десять газет с голосом Петки-журналиста на стене у Юганы висят. Приходите, читайте! Как же, и письмо есть от Кости. Говорит он в письме: скоро отпустят молодого оленя на раздолье. Приедет домой друг Костя. Снова придет на берега Вас-Югана.

Пусть плывет по Югану шуга. Пусть завывают метели и бродит зубастый мороз. Вернется Костя. Снова с Кучумом и Юганой пойдет на Соболиный остров. Скучно эвенкийке жить в деревне. Крылья зовут птицу в небо. Душа у Юганы крылатая – зовет ее в Соболиный край. Костя не обманет. Вернется.

Ровно и спокойно горит нодья в тайге: два кряжа сосновой сушины лежат один на другом, закреплены на концах кольями, вбитыми обухом топора в не совсем еще промерзшую землю. Меж кряжей, по краям, – клинья-распорыши, регуляторы большого или малого огня. Середина нодьи выгорела. Верхняя сушина осядет, и притухшее пламя вновь запляшет во всю длину кряжей.

Крепко спит Илья на молодых пихтовых ветвях. Одеяло заменяет ему костер. Высокоствольный осинник – стены, а крыша – звездное небо. Отдыхает тело. Отдыхают натруженные ноги в меховых лунтятах-чулках.

Видит Илья сон. Будто летит он над тайгой, как птица, смотрит свой след, похожий на бесконечную веревку, брошенную на мелкий снег. Около дуплистой осины веревка из следов описывает много петель и теряется. Слышит Илья выстрел и видит падающего соболя. Снимает чулком с неуспевшего остыть зверька черную шкурку, а тушку бросает собаке. Распаленная преследованием соболя и уставшая Кара не съела тушку зверька, а с рычанием и злобой изжевала, бросила бесформенный кусок мяса на притоптанный снег.